§ 2. Определение физических и нравственных страданий в современной правовой литературе

Дискуссия, развернувшаяся по поводу введения в Проект Гражданского уложения России института компенсации морального вреда, позволяла теоретически разрешить некоторые проблемы, возникшие в ходе его обсуждения. В то же время и доводы сторонников указанного института, и аргументы его противников по объективным причинам не прошли проверку практикой.

Современный российский законодатель, принимая в 1991 г. формулировку морального вреда как физических и нравственных страданий^[17], не только обозначил свою позицию в вопросе содержания данной категории, но и обеспечил возможность проверки правильности данного подхода в ходе реальной судебной практики. Потребность практического разрешения конкретных судебных дел поставила дальнейшую проблему – раскрытие содержания признаков, входящих уже в определение морального вреда.

В современной правоведческой литературе в основном сложилось единое понимание того, что должно входить в содержание понятия «физические и нравственные страдания». Проиллюстрируем это на примерах, для наглядности представив требуемую информацию в форме таблицы (см. табл. 1).

В Особенной части Гражданского кодекса Республики Казахстан^[18], вступившей в силу с 1 июля 1999 г., дано легальное определение физических и нравственных страданий как унижения, раздражения, подавленности, гнева, стыда, отчаяния, физической боли, ущербности, дискомфортного состояния и т. п. (п. 1 ст. 951). Тем самым из ряда доктринальных определений законодательно было выделено одно, что, безусловно, внесло некоторую определенность в понимание содержания данного термина, но не сняло трудностей в его практическом применении.

Как видно из приведенных определений, выделенные разными авторами признаки понятий «физические» и «нравственные страдания» сами довольно сложны по содержанию и требуют дальнейшей интерпретации. Это обстоятельство побудило А. М. Эрделевского пойти по пути отказа от рассмотрения содержательной стороны физических и нравственных страданий.

Таблица 1

Содержание понятий «физические» и «нравственные страдания» в работах некоторых российских юристов

¹ Малеин Н. С. О моральном вреде // Государство и право. 1993. № 3. С. 33.

² Эрделевский А. М. Компенсация морального вреда в России и за рубежом. М.: Инфра-М, 1997. С. 130.

³ Голубев К. И., Нарижный С. В. Компенсация морального вреда как способ защиты неимущественных благ личности. СПб.: Юридический центр Пресс, 2000. С. 93–94.

⁴ Малеина М. Н. Личные неимущественные права: понятие, осуществление, защита. М.: МЗПресс, 2001. С. 48.

⁵ Анисимов А. Л. Гражданско-правовая защита чести, достоинства и деловой репутации. М.: ВЛАДОС ПРЕСС, 2001. С. 48.

⁶ Гущин Д. И. Юридическая ответственность за моральный вред. СПб.: Юридический центр Пресс, 2002. С. 165.

Аргументируя свою позицию, он, в частности, пишет: «…не представляется возможным и целесообразным ни теоретически, ни практически ввести какое-либо объективное соотношение между тошнотой и удушьем, зудом и головокружением, страхом и горем, стыдом и унижением… Поэтому… для определения размера компенсации следует учитывать не вид (характер) нравственных или физических страданий, а характер и значимость тех нематериальных благ, которым причинен вред, поскольку именно их характер и значимость для человека определяют величину причиненного морального вреда»^[19]. Для разрешения проблемы он предложил ввести в оборот зарубежную концепцию среднего разумного человека^[20], согласно которой средний человек в сравнимых обстоятельствах должен испытывать определенные страдания. Сами страдания, а также их интенсивность, при этом презюмируются. Ученый разработал также специальную таблицу, согласно которой сумма компенсации за моральный вред коррелирует с системой штрафных санкций, предусмотренных за преступления, в результате совершения которых может возникнуть моральный вред.

Подход А. М. Эрделевского представляется привлекательным по ряду оснований. Во-первых, несмотря на трудности в оценке собственно физических и нравственных страданий, он не призывает отказываться вообще от этого признака в определении морального вреда, как это делают некоторые другие ученые^[21], а предлагает ввести правило презюмирования страданий при нарушении личных неимущественных прав. Во-вторых, задаются объективные критерии для расчета справедливой суммы компенсации морального вреда: судейское усмотрение получает материальную опору в виде специальных расчетных таблиц. В-третьих, предусматриваемое правило презюмирования морального вреда позволяет сделать менее напряженной этико-психологическую проблему описания потерпевшим своих страданий. Доказывая силу и характер своих переживаний, потерпевший часто испытывает вторичный моральный вред как из-за самого воспоминания психотравмирующей ситуации^[22], так и из-за необходимости посвящать неопределенный круг лиц в сферу своего личного сознания, раскрывая его мотивационно-потребностную и ценностную составляющие, или, говоря обычным языком, «обнажать свою душу», рассказывая о своих страданиях не узкому доверительному кругу, а лицам, предписанным законом, в число которых входят также причинитель вреда и его защитники.

Принцип презюмирования морального вреда особенно значим, когда речь идет о такой группе потерпевших, как несовершеннолетние. Само судебное разбирательство может стать для них источником формирования еще более сильной психической травмы^[23].

Между тем концепция А. М. Эрделевского не решает всех проблем, возникающих в процессе применения норм института морального вреда. Так, и на это справедливо указывала Л. О. Красавчикова^[24], в рамках данного подхода довольно формально учитываются индивидуальные особенности личности потерпевшего. Например, предлагается при наличии у потерпевшего индивидуальной особенности сумму компенсации увеличивать вдвое^[25]. Но почему именно вдвое? Понятно, что различные индивидуальные особенности по-своему влияют на силу испытываемых переживаний. Поэтому было бы несправедливо пользоваться единой меркой во всех случаях.

Далее нужно отметить, что, вводя правило презюмирования морального вреда с целью избавления потерпевших от дополнительных страданий, вовсе не обязательно оставлять попытку раскрытия содержания нравственных и физических страданий в рамках научного исследования, чтобы обеспечить суду возможность осознанно делать выводы о силе, характере, длительности и т. п. переживаний потерпевшего. Современное состояние психологической науки позволяет это сделать довольно корректно^[26]. В противном случае возможна ситуация произвольного судейского усмотрения, когда оно, по словам лорда Кэмдена, превращается в право тирана: «Оно всегда в неизвестности, оно различно у разных людей, оно случайно и зависит от конституции и страсти. В лучшем случае оно временами своенравно; в худшем – оно любой порок, глупость, безрассудство, к которым склонна человеческая натура»^[27].

В практике Европейского Суда по правам человека сложился определенный подход к оценке презумпций, лежащих в основе судебных решений, который может быть использован и в российской судебной практике. Суд считает, что презумпции должны относиться к классу неопровержимых, а также быть достаточно серьезными и точными^[28].

Теоретическая и практическая апробация норм действующего Гражданского кодекса о компенсации морального вреда выявила еще ряд проблем, которые возникли именно из-за данного современным законодательством определения морального вреда как физических или нравственных страданий. Формулировка бесчестья, имевшаяся в Законах гражданских в XIX в., таких трудностей не порождала.

Основная из них – это то, что без защиты в рамках рассматриваемого института осталось несколько групп граждан. В первую очередь, как указывают отдельные авторы^[29], на компенсацию морального вреда не могут рассчитывать лица с умственной отсталостью, не способные понимать характер позорящей их информации или действий, так как они не испытывают при этом физических или нравственных страданий. Далее, к этой же группе лиц можно отнести и несовершеннолетних, которые в силу возрастных особенностей также могут не понимать содержания оскорблений, направленных на унижение их достоинства, или осознавать ущемление своих иных личных неимущественных прав, например права на развитие^[30]. В дореволюционной России интересы ребенка, потерпевшего бесчестье, защищал, как правило, его отец, поскольку по действующему в то время законодательству для получения суммы компенсации за бесчестье требовалось доказать только факт нанесения личной обиды. Такое же представительство, по-видимому, возможно было и в случае бесчестья умственно отсталых лиц, а также психически больных. К сожалению, трудно найти судебные документы, подтверждающие наличие соответствующей судебной практики. Однако формально логическое толкование ст. 667 Законов гражданских, а также действовавшего в то время закона о сумасшедших^[31], позволяет сделать вывод о возможности защиты личных прав этой категории граждан.

Кроме указанных выше лиц, на компенсацию морального вреда не могут претендовать такие потерпевшие, которые в результате нанесенного им причинителем вреда психотравмирующего воздействия потеряли память или даже рассудок и в силу этого обстоятельства не могут вспомнить саму психотравмирующую ситуацию и, соответственно, не испытывают ни физических, ни нравственных страданий по поводу произошедшего.

Следующей проблемой, обусловленной современной трактовкой понятия морального вреда, можно считать несправедливость в оценке последствий, нанесенных причинителем вреда, и ограниченной возможностью их осознания и оценивания потерпевшим. Речь идет, например, о причинении физического вреда умственно отсталым и психически больным. Они не всегда способны правильно оценить значение этих факторов для своего здоровья.

Речь в данном аспекте может идти также о лицах, на систему морально-нравственных установок которых психотравмирующие обстоятельства в силу, например, длительности воздействия оказали такое значительное влияние, что произошла их существенная трансформация. Такие потерпевшие стали, по выражению Ф. Н. Плевако, «духовными бичами^[32]» и, несмотря на значительные моральные потери, испытывают не соответствующие им по силе страдания. К примеру, это могут быть бывшие заложники, долгое время пребывавшие в данном качестве, или подчиненные, которые в силу обстоятельств не могли изменить своего статуса и вынуждены были терпеть унижения от руководителя, а также иные зависимые лица: военнослужащие, воспитанники детских домов, заключенные и т. д. О возможности деформации системы ценностей у несовершеннолетнего в результате правонарушения, допущенного родителями, писал А. В. Шичанин^[33].

Таким образом, законодательство дореволюционной России, выбирая в качестве критерия оценки бесчестья существо нарушенного нематериального блага, порождало, как указывалось выше, комплекс этических проблем. Действующее законодательство Российской Федерации, делая акцент на критерии физических или нравственных страданий, оставляет без защиты некоторые группы потерпевших, которые или вообще не испытывают страданий от посягательства на их личную неимущественную сферу, или, даже понеся значительные моральные потери, претерпевают переживания незначительной степени в силу причин, не зависящих от них, как правило, по вине причинителя вреда.

Думается, что выходом из данного положения может служить учет обоих признаков при определении суммы компенсации за моральный вред. В типичных ситуациях это позволит более качественно охарактеризовать страдания потерпевшего, так как в большинстве случаев сила и длительность страданий действительно зависят от существа нарушенного блага^[34]. Можно предположить, что не случайно в определениях морального вреда, формулируемых советскими правоведами до появления в Гражданском кодексе РСФСР и далее в Гражданском кодексе РФ соответствующих норм, первостепенное значение придавалось факту умаления нематериальных благ, поскольку именно этот фактор не только является причиной страданий потерпевшего, но и определяет их специфику^[35]. Если же потерпевший не способен осознавать происходящее, а также в случае явного несоответствия страданий потерпевшего понесенным моральным потерям по указанным выше причинам, логично присвоить ему статус специального субъекта и оговорить в законе особые правила его защиты в рамках института морального вреда.

При таких обстоятельствах главным критерием оценки должны быть не только реальные физические или нравственные страдания, а существо и степень нарушенного нематериального блага или личного неимущественного права. В этом плане заслуживает внимания позиция Г. Г. Горшенкова^[36], предлагающего ввести в оборот термин «субъективные потери». В состав таких потерь включаются:

– различные страхи;

– чувство угнетенности;

– интеллектуальные потери (например, ухудшение памяти);

– субъективные потери, связанные с утратой политических, трудовых, иных прав и свобод и т. д.

Наличие любого из этих показателей, по мнению указанного автора, должно выступать основанием компенсации морального вреда.

В плане обобщения можно сформулировать несколько тезисов.

1 Признаки понятия «моральный вред» – физические и нравственные страдания – требуют своего дальнейшего раскрытия, так как их содержание в данном варианте вызывает трудности интерпретации и практического применения.

2 Полноценная оценка степени физических и нравственных страданий затруднена без учета индивидуальных особенностей потерпевшего. Однако до сих пор не предложено неформального, содержательного способа такого учета.

3 Некоторые группы граждан не могут использовать средства защиты, предусмотренные институтом морального вреда, вообще или в полной мере в силу своих индивидуальных особенностей.

И все же представляется, что позиция законодателя, определившего моральный вред как физические и нравственные страдания, является продуктивной. В пользу сторонников понимания морального вреда как физических и нравственных страданий можно привести еще один аргумент. Имеются в виду случаи диссонанса, возникающего при посягательстве на нематериальное благо (в частности, на честь и достоинство лица), когда оно, вопреки стараниям делинквента, не только не умаляется, а напротив, увеличивается, например, авторитет лица еще больше укрепляется. С. Амброз описывает подобный факт из биографии Дуайта Эйзенхауэра. Несмотря на то, что моральный авторитет генерала вопреки диффамации, имевшей место в ходе президентской избирательной кампании, только вырос, тем не менее он глубоко переживал клевету, распространяемую в отношении как его самого, так и близких ему людей^[37]. Было бы несправедливо оставить подобные переживания без компенсации.

Аналогичные примеры можно привести и относительно физических страданий. Как показали исследования физиологов, наш организм устроен таким образом, что некоторая доля физических испытаний необходима человеку для здоровья, так как эти нагрузки и ограничения не только закаливают организм, но и являются естественным условием его полноценного функционирования. Бездеятельность, малоподвижность, отсутствие раздражителей и препятствий, которые предстоит преодолеть, угнетают человека больше, чем изнурительный труд. Более того, по мнению известного канадского физиолога Ганса Селье, физические нагрузки успокаивают и даже помогают переносить душевные травмы. Г. Селье отмечает также, что физические воздействия и ограничения только тогда приносят вред организму, если они чрезмерны или сопряжены со стрессом, причина которого имеет социальный характер, например, в случае «стресса рухнувшей надежды»^[38].

Между тем судить о причиненных физических страданиях с точки зрения их конечного отдаленного положительного результата невозможно, так как результат такого рода непредсказуем. Таким образом, понимание морального вреда как фактически перенесенных страданий, установленное в Гражданском кодексе РФ, представляется наиболее объективным.