Через минуту Клара вбежала в спальню с ребенком на руках. Она мурлыкала колыбельную, стараясь усыпить разгневанного сына, вырывающегося вернуться на пир ко взрослым. Женщина крепко обнимала его, ходила и ходила из угла в угол, напевая что-то нежное, совсем не такое величественное, как гимны и оды, гремящие внизу, но родное, чудесное: «маленькому мышонку в норке тепло, мама поцелует его нежно в лоб, маленький мышонок, глазки закрывай, на руках у мамы скорее засыпай», одну за другой, все детские колыбельные про птичку и собачку, про дельфина и звездочку.

Ганя ждала, когда мама уложит ребенка в кровать, а сама сядет рядом с девочкой. Тогда Ганя обнимет мамино бедро, прижмется к ее теплому боку и наконец заснет.

Она крепко заснула еще до того, как мама усыпила ребенка. Малыш долго вырывался, вскрикивал, засыпал и тут же просыпался. Наконец он успокоился. Женщина положила сына в кроватку, подоткнула меховое покрывало ему под бок, подождала еще, чтобы он задышал ровнее, заснул крепче, и выдохнула – наконец ребенок спал.

Снаружи светлело. Полная луна на молочно-голубом небе освещала комнату через отверстие в крыше, озаряя деревянный сундук в углу, вазу у входа в комнату, склад белья на полу и фреску на противоположной стене. Изображение проявилось уже целиком: женщина несла чашу на вытянутых руках, увитых золотыми браслетами. Ее юбка ступеньками спускалась к полу, кудри обрамляли строгое сосредоточенное лицо, золотые гребни удерживали башню волос на макушке.

Сопение малыша разносилось по спальне. Женщина подошла к дочери, села на пол рядом с кроватью. Ганя спала в обнимку с меховой собакой. Мама погладила девочке лоб, отвела длинную, как у женщины с фрески, прядь, заслонившую лицо. Девочка так и не спросила у матери, кто была женщина на фреске, что означают орнаменты, украшающие чашу, и куда она несет ее. Она была воспитанной девочкой и не задавала взрослым вопросов, прежде чем взрослые сами заговорят с ней. А мама так ничего и не рассказала ей.

– Просыпайся, Ганечка!

Девочка открыла глаза. Она снова заснула? По лицу матери одна за другой скатывались слезы. Девочка прижалась лицом к маминому животу.

Мама гладила ее по голове, как козочку.

– Тише, тише. Одевайся. Набрось накидку поверх рубашки. Возьми сандалии, за калиткой наденешь, пойдем.

Она вытянула из груды одежды черную накидку, набросила поверх голов их обеих, потянула девочку наружу, в задние комнаты, по лестнице вниз, согнувшись и сжавшись, хоть они были далеко от стихающего под утро пиршественного зала, выскользнули по задней лестнице наружу. Они бежали по тропинке сада, ступая босыми ногами, лужеными пятками, по скользким холодным плитам. Они выскочили за ограду, проскользнули по острым камням, по тропе, легко, как овцы, вниз, быстро, бегом.

Праздник во дворе продолжался медленной песней о море, забравшем товарищей, о подводных девах, полюбивших их в морской глубине. Ганя выучила их порядок наизусть. Скоро большинство закончит пир и разойдется по двору, выискивая места для ночлега. Останутся только самые молодые, не напевшиеся, не намечтавшиеся о походах и подвигах. И ее отец вместе с ними, как хозяин, он должен сидеть за столом до последнего гостя.

А мама все тянула ее. Девочке казалось, она смотрит еще один сон. Куда они бегут, зачем? Хотелось остановиться, закутаться в покрывало, прижать к себе верную Айку. Но свежий утренний ветер, но скользкие камни, но рука мамы, слишком крепко сжимающая ее руку…

– Моя радость, тебе нужно уходить, сегодня, сейчас. Мне нужно… Принеси мне золотой гребень! Принеси золотой гребень, который сделает меня красивой. Я хочу быть самой красивой женщиной на земле.

Мама сняла с запястья витой золотой браслет с головой змеи, застегнула на руке дочери.

– Тебя ждут. Смотри, не теряй браслет, никогда не снимай его, держи.

– Мама!

На мгновение они остановились над обрывом. Внизу чернела лента пристани. У нее темными рыбьими силуэтами выстроились биремы гостей. Скромные рыбацкие фелюги лежали на песке, справа от больших кораблей. Женщина не остановилась над пристанью, но помчалась дальше, отыскала тропинку между колючих кустов и спустилась вниз, в следующую бухту, все так же крепко сжимая дочь за руку. Неподалеку от берега на низкой волне качалась потертая шлюпка. Тонкие искры поднимались со дна, танцевали между всплесками волн.

– Артур? – позвала мама.

– Здесь, госпожа.

Девочка подпрыгнула от неожиданности. Голос раздался вовсе не со стороны моря. Из-за камня позади них вышел огромный, словно гора, моряк. Он протянул к ней руку, вдвое толще рук и ног Гани. Лицо моряка было испещрено морщинами, черная накидка спускалась с плеч до ступней. Гора, черная гора, испуганно прижалась к маме девочка.

– Ветер благоприятный?

– Замечательный ветер, госпожа. Большие корабли в море не выйдут и по морю не пройдут. А мы домчимся за день и ночь.

– Слушайся его, Ганя, – мама прижала ее к себе, горячо зашептала на ухо: – К исходу следующей ночи ты пересечешь Беспокойное море. Доберешься до города, разыщешь там тетю Лену, мою сестру, а тебе тетю. Покажешь ей браслет, она узнает тебя. И попросишь у нее золотой гребень. Ты ведь хочешь, чтобы я стала самой красивой? Поможешь мне? А я передам им овцу, пусть ее кровь прольется на камнях. Они увидят невинную кровь, как хотели, никто не узнает, что ты далеко.

Руки мамы жгли девочку. Вся мама горела, обжигая дочь, не разбиравшую и не понимавшую половину ее быстрого, как ветер, шепота. Добраться до города, попросить гребень?

Другие сильные руки подхватили ее.

– Пора, госпожа, нам пора отправляться. Сейчас.

– Мамочка!

Но мама уже выпустила ее, разжала замок девочкиных рук на шее.

– Прощай, любовь моя, моя радость, свет мой, счастье, прощай!

Девочка всхлипнула на руках человека-горы. Моряк наклонился к колышку, держащему шлюпку, одним резким движением выдернул его из песка, сунул девочке в руки веревку, привязанную к колышку, сам побрел, загребая светящиеся волны, к лодке неподалеку от берега. Одной рукой удерживая шлюпку в равновесии, он осторожно опустил девочку на заднюю доску. Затем перемахнул через борт, приземлился обеими ногами в лужу посередине шлюпки и выпрямился во весь рост.

– Боги благоприятствуют нам, госпожа. Мы выйдем из гавани и перейдем море. Мы доставим твою дочь в сохранности.

Женщина не шевелилась. Темным столбом, мертвым деревом она застыла на кромке воды.

Моряк уселся на передней скамье и, погружая весла в водную гладь, повел лодку за мыс. Девочка изогнулась на доске и не отрывала взгляда от высокой темной фигуры у берега, пока берег не скрылся из виду.

Женщина шла за шлюпкой, словно во сне. Слезы катились по ее лицу неслышно, невидимо под луной, спрятавшейся за облака, падали со щек в отступающую пену, в морскую воду, уплывали от берега вместе с тихой волной, догоняли уплывшую шлюпку, стучали в доски обшивки, торопились следом за дочерью, посылая ей жар материнской любви, следовали за ней, провожали еще долго после того, как шлюпка покинула бухту.

Наша история закончилась бы иначе, если бы не эта женщина. По правде сказать, наша история и не началась бы толком, если бы не она, во всяком случае, эта история, а не какая-то другая. Но, дав ей начало, дважды дав жизнь дочери – при рождении, как всякая мать, и в эту ночь, когда ослушавшись воли мужа, она вывела дочь из дома и посадила в лодку, следующую прочь, она развернула ход истории, разорвала сотканную старой ткачихой нить и связала иную, протянув эту нить от дальнего до ближнего берега Беспокойного моря.

Глава 2

Лодка висела над изумрудной бездной. Силы ветра хватало только на то, чтобы заигрывать с рябью на поверхности, словно они стояли на озере, а не на море. Берег давно скрылся из виду, другой не появлялся на горизонте. Солнце недавно село или собирается подниматься? Который это был день, которая ночь после ее бегства из дома? Время тянулось невыносимо долго. Время крутилось быстро.

Тогда, на рассвете, когда она только ступила на шлюпку, начинался отлив. Ветер поднимал ей волосы. Громада Артура темнела на корме. Он с силой налегал на весла, направляя лодку за мыс, в дальнюю бухту. Там стояла на якоре лодка побольше. Побольше шлюпки, намного меньше кораблей отцовских гостей у пристани.

Их ждали. Тонкие руки скинули с кормы веревку, Артур закрепил ее на носу шлюпки, поймал веревочную лестницу из двух ступеней и подсадил Ганю. Лестница была мокрая и верткая. Девочка не сумела вскарабкаться по ней, но висела, схватившись за верхнюю перекладину, пока другие крепкие руки не подхватили ее и не втащили на палубу. Руки принадлежали женщине постарше ее мамы, одетой в колючую шерстяную рубаху, заправленную в шаровары с низкой проймой. Женщина стояла, широко расставив ноги, удерживая равновесие и придерживая Ганю за плечи, чтобы и та не упала.

Наконец, убедившись, что девочка держится на палубе, женщина отставила ее от себя и заглянула девочке в глаза. Улыбка омолодила ее иссеченное солнцем и соленым ветром лицо. Может быть, она на самом деле была и моложе мамы.

– Добро пожаловать на нашу Солю! Это лодку так зовут, Соля. Лодку назвали в честь меня. Легко запомнить – лодка Соля, и я – Соля.

Может, она и младше мамы, но точно не умней, решила Ганя.

Огромный Артур уже забрался на палубу, и они вместе с мальчишкой, кинувшим канат и лестницу, поднимали шлюпку на борт. Это было трудным делом. Соля потащила девочку назад, к мачте, чтобы не мешаться им под руками.

– Давай, тяни, Бион, вправо забирай! Другое право, мое право, к левой палубе! – подбадривала она мальчишку. – Эх ты, горе луковое!

Лицо Биона покраснело, не то от усилий, не то от стыда. Покраснели сквозь загар шея и грудь. Он наклонил голову, так что челка скрыла лицо, и с силой дернул канат. Одет мальчик был в узкие штаны, лохмотьями спускавшиеся к коленям, ни обуви, ни рубахи на нем не было. Закончив со шлюпкой, он бросился к мачте, отодвинул от нее Солю с девочкой и поднял пожухлые рыжие тряпки парусов. Посреди главного паруса угадывался круглый рисунок, изображавший лицо или неразличимый круглый узор.

– Соля! – женщина гордо ткнула в парус.

Артур прорычал что-то с носа лодки, и Соля, выпустив девочку, бросилась к нему.

Лодка развернулась к выходу из залива и