– Боже!! – возмущенно прокричала мама. – До чего ты на него похожа!! Видеть тебя не могу!! Иди вон из-за стола!!

Мама не могла видеть, разговаривать, пересиливала каждый раз себя, когда возникала такая необходимость, раздражаясь от одного вида младшей дочери.

А та никак не могла понять, почему мамочка ее разлюбила? Что же она такого сделала плохого и неправильного? И, по непосредственной детской логике, поняла, что надо срочно исправлять положение одним-единственным способом – стать очень, очень хорошей!

Училась на одни пятерочки, сама делала домашние задания, в классе была тиха и незаметна, как тень, стараясь не навлечь на себя недовольство учителей, не вступая ни в какие конфликты с одноклассниками. Дома научилась мыть полы, чистить картошку, мыть посуду, подставив табуреточку к мойке.

Ничего не помогало!

Увидев ее, мама менялась в лице, кривилась и отворачивалась. Зато с удвоенной силой полюбила Лиду.

Постоянно обнимала, целовала старшую сестру, улыбалась ей, они стали частенько засиживаться вдвоем на кухне, разговаривать о чем-то, когда Катька уже спала.

И незаметно, но быстро сестра отдалилась от Катюшки, переняв мамину манеру морщиться, глядя на нее, и совсем не по-детски шпынять по мелочам.

А папа не приходил.

Они как-то общались с мамой, это девочки знали точно, потому что каждый раз после их встреч мама долго кричала, обвиняла его в чем-то и обзывала разными злыми словами, но Катя не видела его очень долго.

И не к кому было пойти со своим горем.

Она тихонько плакала каждую ночь в подушку, оттого что никак не могла понять, что же такого натворила ужасного, что ее все разлюбили!

Это потом, много лет спустя, взрослая и мудрая Катерина понимала, во что превратили родители жизнь двоих маленьких девочек.

А тогда… Мама взвалила на двенадцатилетнюю Лиду всю тяжесть своей несостоявшейся личной жизни, пропитанной ненавистью к отцу и нескончаемыми обвинениями, сделав из старшей дочери поверенную подружку. Мать стала выпивать вечерами после работы и, усадив дочь рядом, часами жаловалась на жизнь, вселяя в ребенка уверенность, что отец – последняя сволочь, а Катерина как две капли воды похожа на него, его обожаемая доченька! А вот Лидочку не замечал!!

Весь этот бред брошенной обиженной женщины, как поток помоев, вылился на двенадцатилетнюю девчушку, исковеркав ее сознание, да и жизнь в целом.

К тому же мать взвалила на сестру все хозяйские дела, действительно много работая, а вечера предпочитая проводить за рюмкой, смакуя свои несчастья. И старшая дочь, наслушавшись этого, стала видеть в Катерине источник вечного раздражения и недовольства, тем более, в силу малолетства, та не могла разделить с ней все хозяйские заботы.

Отца Катя увидела через полгода.

Родители развелись и поделили между собой детей, можно догадаться как.

Катюшка с папой прожили вместе три непростых месяца. Холостому мужику, много работающему, живущему на съемной квартире, пользующемуся успехом у женщин, совсем не до семилетнего ребенка, о котором надо, между прочим, заботиться. Но он старался как мог.

Ее перевели в другую школу, рядом с домом, где они жили. Туда и обратно она ходила сама, без сопровождения, как и большинство детей в те годы – ключ от квартиры на шее, на длинном черном шнурке, чтобы, не снимая, открывать дверь. Ела в основном яичницу, которую научилась готовить, или разогревала то, что имелось в наличии, в кастрюльках. «Наличие» появлялось редко, когда тетя Оксана, папина подруга, приходила в гости и готовила.

Женщину, как и всех остальных, кроме папы, Катька тоже раздражала. Девочка к тому времени привыкла к подобному отношению и не удивлялась, окончательно уверившись, что таки сотворила нечто ужасное, про которое все знают, и простить ТАКОЕ никак нельзя, а значит, и любить ее нельзя!

И жила теперь с этим знанием.

Откуда же понимать ребенку, что тетя Оксана имела свои бабские виды на отца, куда ну никак не входила восьмилетняя девочка от первого брака.

Настало лето, и деть Катерину было совсем некуда. Родители папы, ее бабушка и дедушка, жили далеко – в Латвии, и к ним почему-то отправить ребенка никак нельзя, к маме – нечего и думать! О лагере мужчина не позаботился, и болталась дочь целыми днями на улице, предоставленная сама себе и рассеянному пригляду соседки, у которой свои дети имелись в количестве двух душ.

Вот тогда и наступил тот самый день!

Если бы она знала, как изменится жизнь, обязательно спросила бы взрослых точную дату, но маленькая Катерина не догадывалась и предположить не могла, что произойдет тем днем, поэтому и не уточнила дату и час «рубикона».

Всем своим существом чувствовала, что надвигается что-то плохое, мрачное. Что это может – ну а вдруг! – оказаться «хорошее», привыкший к исключительно плохим переменам ребенок и не рассматривал как вариант.

Папа все чаще смотрел на нее задумчиво и грустно, тяжело вздыхал, отводя взгляд, гладил по голове большой теплой ладонью и снова тяжело вздыхал. А девочка замирала пойманным кроликом, ожидая беды.

И она не замедлила явиться – ждали? – пришла!

Однажды он так повздыхал, повздыхал, погладил, погладил по голове и печально сказал:

– Катюша, тебе надо собрать вещи. Отвезу тебя к бабушке.

– В Латвию? – удивилась та.

– Нет, – покачал головой папа и загрустил еще больше. – К Ксении Петровне. Маминой маме.

– Нет! – забыла дышать от ужаса Катерина.

Свою бабушку, Ксению Петровну Александрову, она видела два раза в жизни, и этого вполне хватило. Вот более чем!

Суровая, холодная, неулыбчивая, высокая, худая старуха, основным жизненным кредо и принципом которой являлась жесткая дисциплина и порядок!

Дисциплина, порядок, подчинение наистрожайшему жизненному расписанию!

Дети, как разрушители двух священных постулатов, представляли для нее кровных классовых врагов, со всеми вытекающими из этого последствиями и мероприятиями по полному перевоспитанию. Даже от воспоминаний о тех двух встречах Катьке становилось плохо и холодно в животе!

– Пожалуйста! Папочка! Не отдавай меня бабушке! Я буду очень хорошо себя вести! – стараясь не заплакать, взмолилась она.

– Да куда еще «хорошо»! – возмутился папа. – Ты и так как идеальный ребенок себя ведешь! Господи! – выдохнул он и сильно прижал дочь. – Бедная моя девочка! Что же мы с матерью с тобой сделали!

– Папочка, ты меня не отдашь? – девочка в надежде обвила его шею ручонками.

Она так надеялась!

– Я не могу, детка, – у него слеза потекла по щеке. – Мне надо в командировку, а оставить тебя не с кем. Это всего на месяц!

В квартире у бабушки пахло дезинфицирующими средствами, немного хлоркой, лавандой и еще чем-то, относящимся к чистоте, возведенной в степень больших чисел.

Катьку оставили стоять в коридоре, возле сумок с ее барахлишком. Она давно хотела в туалет, писать, но боялась и звук издать, переминалась с ноги на ногу, а сердчишко билось от страха быстро-быстро и громко, она его слышала.

Взрослые ушли в кухню, закрыли за собой дверь, о чем-то долго говорили, оставив ее в прихожей.

– Стой здесь! – приказала бабушка внучке.

И так это сказала, что та приросла к месту и ни за что, ни за что не сдвинулась бы ни на сантиметр, даже если б описалась или сердце выскочило из груди.

Дверь, отделяющая кухню от коридора, открылась, вышли бабушка и папа.

Отец чмокнул дочь быстрым поцелуем в щеку, погладил по голове и молча вышел из квартиры. Долгую ужасную минуту женщина и девочка смотрели друг на друга.

– Иди за мной! – нарушила молчание приказом Ксения Петровна, возвращаясь в кухню.

Катьке предстояло еще узнать, что разговаривала бабушка Александрова только таким тоном, в форме приказа, не допускавшим ни малейшего намека на возражения.

Села на стул, поставила перед собой внучку, прижала ее руки по швам сухими холодными ладонями, осталась довольна выправкой и, отпустив ребенка, произнесла речь:

– Слушай внимательно и запоминай навсегда. Повторять не буду. Жить станем вместе, и жить по моим правилам. Ты – обуза, мне совсем не нужен никакой ребенок на старости лет, но так случилось, что тебя некуда деть. Предупреждаю: если ты недисциплинированна и станешь слишком в тягость своим поведением, отдам тебя в интернат. Подъем в семь утра, полчаса на застилание кровати и утренние процедуры, завтрак в семь тридцать, наведение порядка после завтрака, в семь сорок пять ты выходишь из дома и идешь в школу. Опоздаешь на завтрак – останешься голодной. Поскольку сейчас каникулы, в семь сорок пять выходишь из дома и гуляешь два часа. В девять сорок пять возвращаешься и помогаешь в уборке квартиры и готовке. В пятнадцать ноль-ноль обед, наведение порядка на кухне после обеда…

Она еще долго и много говорила, Катька не слушала, боясь, что прямо сейчас описается, да и не могла запомнить всего. Но бабушка-надзиратель предусмотрительно написала на листке бумаги поминутное расписание распорядка дня, которое вручила стоявшей по стойке «смирно» и боявшейся шевельнуться внучке.

А малышке все казалось, пока женщина говорила, что ее, как собачку Тотошку, посадили в клетку, и Ксения Петровна большим железным ключом закрывает замок.

Тотошку она видела в зоомагазине, куда они ходили с одноклассницей Верой, с которой сидели за одной партой еще в той, первой, школе. И повел их в этот замечательный магазин Верин папа выбирать дочке подарок на день рождения.

Там стояла такая клетка из железных прутьев, а внутри, на полу, устроив морду на скрещенные лапки, лежал пушистый песик и смотрел на всех грустными глазами.

К прутьям прикрепили табличку, Катерина прочитала: «Тотошка», написанное большими буквами. Еще что-то было ниже, мелкими, но это она пока прочитать не могла.

– Повторюсь, – продолжала монотонно говорить бабушка, – за свои дела отвечаешь сама, но если поступят жалобы от преподавателей на плохую успеваемость или недостойное поведение, если нарушишь расписание, я сурово тебя накажу и отправлю в интернат. На сегодня все. Думаю, три дня нам хватит, чтобы войти в новый распорядок жизни. А сейчас покажу твою комнату.

– Можно мне в туалет? – решилась спросить Катька.

– Это так срочно? – недовольно спросила Ксения Петровна.

– Я очень хочу писать.

– Так говорить безграмотно! Придется еще и за речью твоей следить!

Но в туалет отпустила. Сидя на унитазе, Катюшка позволила себе одну совсем малюсенькую слезинку. Очень быстро утерла ее кулачком – кто его знает, как отнесется бабушка к слезам! Выяснять совсем не хотелось.

Маленькая комнатушка, метров десяти, с тоскливыми серыми обоями, односпальной кроватью, двухстворчатым шкафом, письменным столом, стулом, тремя полированными книжными полками над столом, стала на многие годы камерой тюремного заключения Катеньки Воронцовой.

И в тот момент, когда восьмилетняя девочка стояла на пороге этой комнаты, в детском мозгу что-то сместилось, и она ясно поняла, что в жизни больше не будет ни радости, ни веселья, ничего хорошего и теплого.

И надежды не будет. Детство кончилось!

Дисциплина, порядок, расписание!

Плац и строевая! Подъем – отбой! Ногу тяну-у-уть!

Но что-то живое, детская неистребимая вера в чудо и то, что все должно быть хорошо, взбунтовалось, просясь наружу, и шепнуло на ушко:

«Ничего, это только на месяц, а потом папочка меня заберет!»

Но отца она увидела спустя долгие годы.

И мать тоже.

А с Лидой встретилась полгода назад, и не по своей, а по ее весьма меркантильной инициативе.

Катерина стояла у распахнутого окна, смотрела во двор на шумно хлопочущую над своими «важными» делами детвору на маленькой детской площадке внутри дворика.

Что это вдруг прорвались воспоминания? Эти картинки из детства она себе запрещала. Разрешалось вспоминать только Тима и все, что вошло в ее жизнь вместе с ним. И ничего более!

Ну, устала, понятно, да еще неприятность с затоплением – этакий «подарочек» по возвращении домой с работы! И столкновение с соседом, оставившее неприятный осадок и легкое возмущение.

По квартире через распахнутые окна-двери свободно гулял, поигрывая, июльский ветер-сквознячок, щедро приправленный металлическим привкусом выхлопа машин, неистребимым в центре Москвы, от которого не спасало наличие маленького уединенного дворика, на который выходили окна.

Кондиционеры с необходимостью срочного высушивания помещения не справлялись. Пришлось прибегнуть к простым и, соответственно, непопулярным, радикальным средствам, а именно: подвергнуть все пространство банальному сквозняку, насыщенному июльской жарой запредельного градуса, распахнув настежь все открывающиеся вертикали, вплоть до входных дверей. Благо при повышенной охраняемости подъезда опасаться проникновения посторонних не приходилось.

А ей нравилось – успокаивал ветерок, свободно гуляющий по межквартирному пространству, шурша занавесками и страницами медицинского журнала, брошенного на столешницу.

«Соскучилась по Тиму, совсем соскучилась. Сильно, – подумала Катерина, давая определение своему состоянию. – Может, поэтому и впадаю в воспоминания. Сейчас бы рассказать ему, за кого меня принял мужик. Посмеялись бы над всеми моими «фи», обсудили бы. Господи, Тимка, где тебя носит Родина с ее заданиями?! И как я соскучилась, ты бы знал!»

Маленькая Катька, за пару дней начавшая взрослеть, совсем повзрослела от предательства, когда поняла, что ни папа, и никто не придет и уже никогда не заберет ее. Она уяснила, что главная задача – быть как можно незаметнее, безукоризненно следовать установленному порядку и ни с какими делами, просьбами, трудностями, проблемами к бабушке не обращаться, четко исполнять введеннные ею правила, и все как-то обойдется.

По большому, гамбургскому, счету Ксению Петровну не интересовало, как живет и что делает внучка. Главное и первостепенное, чтобы та секунда в секунду следовала расписанию, хорошо училась, занималась самодисциплиной и приучалась к жесткому порядку.

Все!

Подъем, завтрак, школа, возвращение из школы, обед, выполнение домашнего задания, прогулка, уборка помещения, отведенное время на чтение классической литературы русских авторов, умывание, отбой.

Никаких телевизоров, кукол-игрушек, подруг-друзей, иных развлечений. Раз в неделю проверка дневника, поставив Катьку по стойке смирно перед собой.

За четверки прогулка сокращалась на час, заменяясь дополнительными занятиями по предмету и чтением классики.

Девочка сжималась от ужаса, представляя, какие последуют репрессивные меры, если обнаружится тройка или замечание о плохом поведении.

Но таковых, слава богу, не имелось, а вскорости ее стараниями и четверки исчезли со страниц дневника.

Всю одежду и обувь бабушка покупала сама, ни разу не взяв Катьку с собой в магазин для примерки. Ксения Петровна тщательно и планомерно обмеряла все размеры внучки портновским метром, вплоть до ступней ног, заносила данные в специально купленный для этих потребностей блокнот и ехала в магазин.

Нормальный человек может себе представить, как выглядел ребенок, одеваемый такой бабушкой!

Конечно, без всяких сомнений, среди сверстников она была девочка-изгой, уродина, нелюдимая одиночка, презираемая отличница, чучело.

У нее никогда не было подруг-друзей, ни даже просто хорошо относившихся к ней ребят. Нигде – ни в школе, ни во дворе. Положенные по расписанию два часа вечерней прогулки Катька просиживала на скамейке с книжкой, естественно классической русской литературы, предписанной к прочтению – шаг влево, шаг вправо – охо-хо….

Ее не трогали, не задевали, и не подходили ребята со двора, до такой степени она была сера и незаметна. Даже хулиганы, имевшиеся в наличии во дворе и окрестностях, – а как же без них-то, – не снисходили до общения или «наездов» на худой конец до Катерины, сидевшей смирной мышью на скамейке с книжицей на коленках, иногда в окружении местных бабулек.

И произрос бы из этого дитяти какой-нибудь убогий овощ, удобренный уверенностью в своей «кругом ужасной виноватости», с подавленной окончательно в зародыше волей и характером, либо бунтующей пьянством, наркотой и всеми возможными элементами подросткового бунта идиотизмами, если бы не вошел в ее жизнь Тимофей.

Нет, не вошел. Правильнее сказать – она его втащила своими детскими ручками.

Стояло лето. Катерина прожила с бабушкой год.

Летом распорядок дня менялся в связи с окончанием учебы, заменяя школьные часы занятий чтением «правильной» литературы, посещением музеев, с обязательным устным отчетом об увиденной экспозиции и предъявлением входного билета на оную. Все остальное изменению распорядка дня не подлежало.

В музеи, кстати, девятилетняя теперь Катерина ходила сама, придумав одну-единственную во всех посещаемых заведениях отговорку для кассирш и билетерш на входе:

– Бабушка ушла вперед, а я догоняю!

Выдавать всегда с энтузиазмом и с улыбкой!

Срабатывало без сбоев! Да и кто бы заподозрил, что девятилетний ребенок, находясь в трезвом уме и твердой памяти, по собственной инициативе, в одиночку, станет посещать пыльные музеи, да еще во время летних каникул. Вы знаете такого ребенка? Вот и билетерши не знали.

Благо жили Ксения Петровна и Катерина в самом центре, до любого музея можно было если не дойти пешком, то добраться на троллейбусе или автобусе, не спускаясь в метро, что девочке категорически запрещалось.

Дальние музеи-усадьбы, типа Коломенского, Царицына и далее по списку достопримечательностей столицы, бабушка включила в распорядок летнего дня с четырнадцати лет.

Но оказалось, что штудирование классической литературы часами и музеи – не единственное изменение в летней жизни Катерины. Как-то Ксения Петровна, призвав внучку по правилам проводимых ими бесед «встань передо мной, как лист перед травой», проще говоря, навытяжку по стойке смирно, огласила:

– Каждое лето я уезжаю на июль месяц к своей знакомой на дачу для оздоровления организма. Не вижу причин менять данный распорядок. Ты останешься здесь одна, но для тебя ничего не меняется, список литературы, которую необходимо прочитать за этот месяц, я составила, как и список музеев, необходимых к посещению. По моем возвращении перескажешь содержание прочитанного, а также представишь отчет о посещении выставок, приложив билеты. Список нужных продуктов я также составила, рассчитав твой ежедневный рацион. Магазин за углом, в соседнем доме, в другие не ходи, продавщиц предупредила. В остальном расписание дня такое же, за исключением необходимости готовить еду, что и как готовить, я тоже написала. Присматривать за тобой будет соседка Евгения Ивановна. Мы договорились, я ей за это деньги заплачу, а это расходы. Ты взрослая, справишься. Буду звонить со станции раз в неделю. По субботам. Свои координаты оставила Евгении Ивановне и тебе на тумбочке возле телефона. На случай непредвиденной экстренной ситуации. Все.

На следующее утро она отбыла с багажом на вызванном такси. А Катька не знала, радоваться ей или пугаться.