Часть вторая

– Здравствуй, – пробурчал Марк, когда она распахнула дверь, и протянул ей большой фирменный пакет с веревочными ручками. – Это моя помощница купила тебе тут какие-то сувениры.

И, сунув ей в руки пакет, вошел в прихожую и закрыл за собой дверь.

Он всегда был правдив, порой до неприличия, и прямолинеен, как танк в лобовой атаке. И не имелось никакой возможности втолковать ему, что так не принято общаться, что надо как-то мягче или хотя бы уклончиво и осмотрительно, чтобы не обижать людей. Это называется тактом. На что он неизменно отвечал, что симпатичным словом «такт» люди маскируют принятую и обязательную лживость в общении и умалчивают факты, о которых всем известно. Он для себя не видит в этом необходимости.

– Почему ты не прилетела? – шагнув к ней поближе, напряженно всматриваясь в лицо, задал он вопрос, который его интересовал больше всего.

И Клавдия с удивлением поняла, что он очень волнуется, настолько волнуется, что так и продолжает держать в руке свою дорожную сумку с аэропортовской биркой на ручке, позабыв поставить ее на пол или на скамейку у двери.

– Ты приехал прямо из аэропорта? – спросила она.

– Да, – недовольно буркнул он, – какое это имеет значение. Скажи мне: что у тебя случилось? Почему ты не могла прилететь ко мне?

– Ты ужинать будешь? – поинтересовалась Клавдия.

– Буду, – кивнул он и надавил голосом, призывая к немедленному ответу: – Клавдия!

– Идем в кухню, что мы будем здесь стоять и разговаривать, – недовольно заметила Клавдия и напомнила: – Поставь уже куда-нибудь сумку и проходи.

И не дожидаясь его реакции, развернулась и ушла, оставив его в прихожей снимать куртку и переобуваться в домашнюю обувь.

Он пришел практически следом за ней, крайне недовольный и решительно настроенный немедленно получить ответ. Клавдия развернулась к нему, вздохнула и ответила:

– Я беременна. – И пояснила более обстоятельно, зная, как он любит конкретику и четкие формулировки: – Я жду рождения ребенка.

– Так, – растерянно произнес Марк. Помолчал, по своему обыкновению, осмысливая информацию, и, указав пальцем куда-то в область Клавдиного живота, уточнил: – У тебя там сидит ребенок?

– Да, – сдержав усмешку, сказала Клавдия. – Там довольно тесно, поэтому скорее всего он сидит. Или полулежит.

– Ты из-за этого не прилетела? Ты себя как-то не так чувствуешь? – в полной растерянности расспрашивал он.

– Да, из-за этого, – подтвердила Клавдия. – Не то чтобы я себя плохо чувствовала, но не так, как обычно. Меня иногда мутит, а иногда, но редко, немного кружится голова. Но дело не в этом. Ты же знаешь, я не очень хорошо переношу полеты, да и в транспорте меня гораздо больше мутит. А уж в самолете, все эти взлеты-посадки, перепады давления и искусственный воздух, я даже думать об этом не хочу в моем нынешнем положении. К тому же у меня работа.

– Раньше работа тебе не мешала прилетать ко мне, – напомнил он.

– Мешала, – призналась Клавдия. – И это всегда было сложно – все бросить в один момент, договориться на подмены и куда-то нестись по первому твоему требованию.

– Ты никогда не говорила об этом, – рассеянно заметил он, видимо, все еще в шоке от потрясшей его новости.

– Нет, – подтвердила Клавдия. – Не говорила.

– Так, – решительно заявил Марк тем тоном, которым обычно говорил, когда принимал какое-то решение. – Надо же что-то делать с этим! – И он снова указал пальцем на ее живот.

А Клавдия окаменела.

Ей всегда казалось, что если случится что-то ужасно непоправимое, какая-то страшная беда с ее родными, любимыми людьми, то у нее ужасно заболит сердце.

Но она и предположить не могла, что от слов того самого родного человека, произнесенного деловым тоном, можно окаменеть в долю секунды.

Она знала его мильён лет, наверняка знала еще до, как они встретились в этой жизни. Она знала, как он ест, пьет, говорит и двигается, знала, что он любит, а что не переносит и отвергает категорически, как он отреагирует на ту или иную ситуацию и что скажет, порой еще до того, как он отреагирует и скажет. Она чувствовала его всего, всей кровью, сознанием и самой жизнью, все его реакции и побудительные мотивы.

И все эти его качества проистекали из одного главного стержня его натуры – силы духа, силы воли, порядочности, целостности и еще нескольких составляющих настоящего человека и сильную, неординарную личность.

И в тот момент, когда он деловым тоном произнес, что с «этим» надо что-то делать, Клавдии показалось, что рухнул весь ее мир, – оказалось, что она его совсем не знает и это какой-то совершенно другой человек. Другой! Не тот Марк Светлов, какой-то иной!

Оставалось только помереть от такого… от такой другой жизни, от чужого Марка Светлова, от себя, потерянной. Идиотка.

И, прилагая огромные усилия, разлепив окаменевшие губы, она спросила мертвым голосом:

– Что делать?

– Ну, откуда я знаю! – воинственно от полного расстройства чувств повысил он голос. – Что там делают в таких случаях?

Клавдия медленно прикрыла глаза – смотреть на него не могла, чувствуя, как ее накрывает опустошающая волна бесконечного, болезненного разочарования и какого-то мертвенного отчаяния.

– Я не знаю! – повторился он, окончательно разнервничавшись. – Специалистов надо спросить, что делать! Как-то правильно питаться, витамины какие-то пить! Гулять. Где-то я слышал, кажется, что женщинам с ребенком внутри надо ходить больше обычного.

Он замолчал, погрузившись в раздумья, и неожиданно показал, как именно, с его точки зрения, следует ходить больше обычного женщинам с ребенком внутри:

– Туда-сюда, туда-сюда, – и снова замолчал.

А Клавдия поняла, что раньше, оказывается, помирать было не время, а вот теперь оно точно настало! От облегчения, вызвавшего невероятную радость, слезы навернулись на глаза.

Клавдия хлюпнула носом, судорожно втянула в себя воздух и быстрым вороватым движением торопливо смахнула предательские слезы, чтобы он не заметил.

И, конечно, он заметил и сильно удивился.

– Клав, ты что плачешь? – недоуменно приподнял он брови.

– Это так, ерунда, – улыбнулась она сквозь слезы. – У меня теперь иногда случаются резкие перепады настроений. И слезливость повысилась.

– Так ты витамины-то пьешь, какие там надо? – забеспокоился Марк. – Ты у врачей консультировалась?

– У врачей я консультировалась, – четко отрапортовала она.

Он снова замолчал, посопел, подумав, посмотрел куда-то поверх ее головы и неожиданно спросил профессорским тоном:

– А где этот твой? Как его? Федя.

– Володя. Его зовут Володя, – терпеливо напомнила Клавдия.

– Какая разница Володя, Федя! – раздраженно пробурчал он. – Должен быть рядом, раз ты тут такая ходишь.

– Зачем ему быть со мной рядом? Ходить со мной туда-сюда?

Она вдруг развеселилась и окончательно пришла в себя от той ужасной глупости, которую вообразила себе всего на мгновение, и от того испуга, который пережила.

– Может, и ходить, если понадобится, – наставительно проворчал профессор Светлов. – Вот где он?

– Очевидно, работает, – посмеялась Клавдия его стариковскому недовольству.

– Работает, – передразнил он ее и неожиданно спросил еще раз: – Так витамины принимаешь?

– Принимаю, – широко заулыбалась Клавдия.

– Вот что ты веселишься? – попенял ей профессор Светлов. – Что тут веселого? Что мне теперь со всем этим делать? Как все правильно устроить?

– Не устраивай никак, – беззаботно отозвалась Клава. – Само устроится как-нибудь. – И спросила: – Ужинать-то будешь? Я тут наготовила вкуснятины.

– Буду, – буркнул он.

Она сноровисто накрыла стол, поставила перед ним тарелки со своими кулинарными выкрутасами и села напротив. Больше они ее беременность не обсуждали. Марк рассказывал про конференцию, про интересные темы, затронутые там, про свой доклад. Она привычно слушала, вникая во все подробности, подкладывала ему добавки, заваривала свежий чай, кивала, задавала вопросы по существу и тихонько радовалась, что ничего страшного-то не случилось.

– Останешься или поедешь к себе? – поинтересовалась она, когда он допивал чай из своей любимой огромной кружки с видами Копенгагена, которую ему подарили коллеги, утверждая, что фигурка маленького человечка на узкой улочке поразительно похожа на Марка. Клавдия сколько ни рассматривала даже с помощью лупы – никакой схожести не обнаружила.

– Поеду, – подумав, без энтузиазма в голосе сообщил он свое решение. И пояснил: – Там у меня… – и запнулся.

– Понятно, – кивнула Клавдия, – очередная Маруся.

– Ее разве Маруся зовут? – засомневался он.

– Тебе лучше знать, как зовут женщину, с которой ты живешь и спишь, – усмехнулась Клава.

– Да, наверняка, – согласился он и тяжело поднялся со стула, оперевшись на стол руками. – Что-то я устал, – пожаловался он.

– Оставайся, – предложила Клава. – Выспишься, отдохнешь.

– Да нет, поеду, – поколебавшись пару минут, отказался он от заманчивого предложения. – Я сообщил, что прилетаю. Маруся ждет… – и сплюнул от досады: – Тьфу ты, Клава это все ты!

– Ты, главное, не обратись к ней так, а то обидится девушка, – предупредила добрая Клава.

– Не имеет значения, и чего уж обижаться, – отмахнулся он. – Нам с ней просто поговорить надо, она меня для этого и ждет.

Он споро собрался и уехал, как делал всегда, когда решение было уже им принято.

Быстро произнес «пока-пока», подхватил свою стильную дорожную сумку, коротко клюнул Клавдию в щечку и вышел за дверь. Никаких лишних прощальных слов и наставлений, как обычно.

А Клавдия, вздохнув, отправилась назад в кухню наводить порядок.

Марусями она стала называть всех его девиц из чистой вредности и по некоторым иным причинам, которые предпочитала держать неозвученными.

Конечно, она прекрасно и отчетливо помнила, как на самом деле зовут нынешнюю даму Марка.

Валерия, вот как.

Такое загадочное имя. Сразу представляется особенная девушка, с аристократической бледностью узкого лица, глазами с поволокой, тонкие запястья, длинные чуткие пальцы, дивной красоты ноги, летящие одежды и тайна, тайна, манящая, будоражащая все мужские инстинкты…

Ничего такого в девушке Марка не было и в помине: ни тайны, ни загадочности, ни тонких запястий с аристократичностью лица, кое-что от добротного дорогого «тюнинга», модные губы варениками, махровые накладные ресницы, подкаченная попа-ноги, все по современным стандартным требованиям к женской красоте и конкурентности, но Валерия это все же… М-м-м да, не Клава.

Девушку ту, что не Маруся, а отзывалась на имя Валерия, Марк выпроводил домой, хоть она давно уже рвалась серьезно поговорить, что-то выяснить, по всей видимости, то, что ей все еще было непонятно. Хотя чего там может быть непонятного – Марк не понимал. Они расстались несколько месяцев назад. Скорее Марк с ней расстался, объявив, что не может больше находиться в отношениях с ней. Так вот взял и прямым текстом заявил. Но попросил прощения за свою резкость.

Да все понятно, Клавдия миллион раз права, обвиняя его в черствости и прямолинейности, доходящей порой до жестокости, которые он проявляет в отношениях с женщинами, и частенько пилит его за это. Ну правильно пилит, что тут скажешь. Но не такой уж он пропащий. Каждый раз вступая в новые отношения, Марк честно, подробно и досконально объяснял женщинам, чего хочет и ждет от нее, какими видит их отношения и, главное, чего он не может им дать. И никогда не обманывал.

– Я устал, мне надо подумать над одной проблемой. Извини, но сегодня поговорить не получится. Может, как-нибудь в другой раз. Хотя… – Марк задумчиво посмотрел на девушку Валерию, что-то решая про себя. – Лер, ты о чем хотела поговорить?

– О нас, – твердым голосом заявила та.

– Так я вроде все уже объяснил. Мы расстались и больше не живем вместе, не имеем никаких отношений и не занимаемся сексом, – напомнил Марк, опустившись на банкетку в прихожей и глянув на девушку, стоявшую перед ним. – Или ты о чем-то другом хотела поговорить?

– Нет, как раз об этом.

– Говори, – кивнул Марк и, поглубже вздохнув, потер жесткой ладонью лицо, пытаясь немного взбодриться.

– Ты так резко приехал и заявил тогда: мы расстаемся, извини. Ты даже не спросил, чего хочу я. – Она всхлипнула с намеком на подготовку к близкому плачу и смотрела на него сухими глазами. – А я люблю тебя, и ты это знаешь. Мы замечательно жили с тобой, и все у нас было хорошо. – Она присела перед ним на корточки и заглянула ему в лицо снизу вверх: – Давай попробуем, у нас получится хорошая семья, я знаю. Тебе же было очень хорошо со мной, ты сам это говорил, я забочусь о тебе, как необходимо, и думаю только о тебе. – И повторила: – У нас получится семья. Я все возьму на себя, все хозяйские вопросы, и буду оберегать тебя от быта помочь тебе в твоей работе. И детей мы родим.

– Ты беременна? – задал он вдруг резкий вопрос.

– Нет, – от неожиданности сбилась она, подумав пару секунд, и Марк четко понял, что ей хочется сказать «да», но она справилась, не соврала и с сожалением повторила: – Пока нет. Но я хочу от тебя ребенка и давно тебе об этом говорила. И мы сразу его сделаем, как только снова…

– Валер, – перебил он ее совершенно измученным голосом. – Ты прости, но я зверски устал и хочу спать. Я не могу больше обсуждать тему нашего дальнейшего совместного проживания. Я не смогу с тобой жить, я не люблю тебя, и ты это знаешь. Я сразу тебе сказал и предупредил, что не хочу и не жду серьезных отношений и не вступаю в них, а для тебя все стало слишком серьезно, я это понимал и чувствовал последнее время. – Он вновь потер лицо рукой. – Мы все это уже обсудили. Мне больше нечего тебе сказать и предложить нечего. Не надо тебе больше со мной встречаться и пытаться поговорить. Тебе будет больней, а я буду мучаться от того, что обидел тебя.

И больше не затягивая разговор, он тут же вызвал для девушки такси, оплатив его со своей карты, и выпроводил барышню, мысленно напомнив себе наставления Клавдии, которые она неустанно ему повторяла, что надо с людьми обращаться все же как-то более мягко, а не столь прямолинейно.

Пришлось, сдерживая себя, подождать, пока подъедет машина, слушать, как девушка тихонько, но показательно плачет, проводить ее до такси.

Как говорит Клава, «чтобы не обиделась».

Марку постоянно приходилось вспоминать это ее «чтобы не обиделась в общении с девушками. Что будет, если Валерия все же решит обидеться, ему на самом деле было мало интересно.

Обидится, и что? И все. Наверное, как-то так.

Но это не важно. Ерунда все это.

Ему надо срочно осмыслить, проанализировать и обдумать, что случилось с Клавой, эту ее неожиданную беременность и что теперь ему со всем этим делать.

Он постоял под душем, вышел из кабинки, вытерся насухо и голышом прошлепал в спальню, улегся на кровать и, закинув руку за голову, надолго задумался.

Как же так получилось, что она ждет ребенка? И что теперь будет? Как все устроится у них? Будет ли ее отпускать этот ее, как его там, Коля, встречаться с Марком, приезжать, как обычно к нему, когда она ему понадобится?

На самом деле он был в панике и откровенно недоумевал, как быть и что делать. Что делать-то? Что надо предпринять?

Когда они познакомились…

А когда они познакомились, сколько лет тогда ей было? Ему было двадцать восемь, это он помнил, значит, ей в тот момент было двадцать.

Точно, Клаве тогда было двадцать…

Знаете, есть у нас выдающийся, уникальный ученый Татьяна Владимировна Черниговская, профессор, доктор биологических наук, занимающаяся теорией сознания, нейронаукой и психолингвистикой, которой не раз задавали вопрос «как вырастить гения?», и она не устает повторять:

– Никак. Для этого надо чтобы он родился гениальным, это сугубо генетическая вещь и ничего более. Как бы вы ни старались сделать из ребенка гения, даже при его врожденных невероятных способностях, намного превышающих среднестатистические параметры, это невозможно. Только генетический код, сложившийся в определенной комбинации из генов предков. Но.

Вот на этом моменте начинается самое интересное «но».

Чтобы человек смог в полной мере реализовать и раскрыть свою одаренность, ребенка необходимо воспитывать и воспитывать, как бы это ни парадоксально и избито ни звучало, на базовой мировой культуре – классической литературе, поэзии, лучших мировых музыкальных произведениях, развивая навыки к систематизации знаний и умение размышлять. Много читать, отдать в хорошую школу, где есть качественные учителя-наставники, дать лучшее образование, приучать к терпению, целеустремленности и усидчивости, прививать желание всегда докапываться до истины, поддерживать, поощрять. И помогать, помогать.

Есть, разумеется, в истории человечества случаи самовоспитания таких уникальных людей, но это требует колоссальной самодисциплины и никогда не обходится без огромной доли удачи, дающей таким людям наставников, людей, которые их направляют.

А в подавляющем же случае множество людей рождается одаренными в разных областях, но практически все они не реализуют себя, не развивают свои способности, не занимаются ими и остаются среднестатистическими людьми, ничем не выделяющимися из общей массы. И это факт. Есть такое понятие: гений не отдыхает. Так вот, он не отдыхает с момента своего рождения, постоянно развиваясь и совершенствуясь, а если нет….

Вот и все.

Марку в этом плане повезло. Или не повезло, как посмотреть, потому как, понятное дело, любому здоровому мальчишке интересней гонять мяч с друзьями, лазить по заборам и деревьям, пробовать всякое запретное с пацанами, во всем участвовать и везде присутствовать, особенно в том, что не поощряется родителями, а не корпеть над книжками и занятиями.

Но ему досталась именно такая семья, которая выращивала на своей грядке талантливого, одаренного сверх меры ребенка, помогая ему реализовать свой гений.

И хотя родные Марка не заказывали ребенка-гения, да и не воспринимали его таковым, но то, что мальчик имеет врожденные способности к точным наукам, невозможно было не заметить. Никому и никогда в семье в голову не приходило называть Марка гением, и «танцы с бубнами» вокруг его неординарных способностей не устраивали и уж тем паче не заставляли малыша как дрессированную обезьянку демонстрировать свои поразительные способности друзьям и родне, в часы праздничных застолий не ставили его на табуреточку перед подвыпившими гостями с требованием: «Ну-ка, покажи, что умеешь, умножь-ка четырехзначные числа, порази людей!» А он это умел еще с трех лет – перемножать четырехзначные в уме.

Ничего подобного. Все как-то буднично происходило – родные спокойно, целенаправленно и постоянно занимались развитием ребенка.