После дождя, лившего всю ночь, воздух казался живым, плотным, напоенным запахом земли, травы и цветения. Глаше захотелось немедленно нарисовать эту красоту небывалую, немного величественную и загадочную, но неспешную, основательную.

Увы, понятное дело, она не взяла с собой ни мольберт, ни краски с кистями – побег, знаете ли, подразумевает необремененность багажом. Придется обойтись вербальным выражением переполненности души красотой!

И она заторопилась найти Колю и поделиться впечатлением, повыдергивала из чемодана легкие бриджики, футболку, натянула чуть не на ходу, не переставая улыбаться, и заспешила на первый этаж.

– Алтай?! – проорала от всей души Глашка, выскочив из комнаты.

– На кухне! – отозвался весело на ее призыв Коля.

– Коля! – продолжала орать Глашка, добавив жестикуляцию руками, влетев в кухню. – Какая у вас тут красота!

– Ага! – согласился друг детства, заражаясь ее настроением. – Подожди, я тебе еще реку, лес, озеро покажу, ты совсем обалдеешь!

– Когда покажешь? – выказала готовность нетерпеливую прямо сейчас нестись на осмотр достопримечательностей Глашка.

– Э, нет, дорогая, – усмехнулся, остужая ее энтузиазм, Николай, – не так быстро! Спать ты, конечно, всегда была горазда, но скоро два часа дня, обедать пора.

– Как два?! – опешила Аглая. – Я что, столько спала?

– Столько, столько, – ворчливо подтвердил он. – Давай умывайся и помогай обед готовить да накрывать.

Они сидели на веранде, с которой открывался великолепный вид на противоположный холм, дома-участки, церковь, правда, с первого этажа ее видно было гораздо хуже, чем из окна, но панорама и так радовала взор; ели потрясающей вкусности отбивные с салатом и наконец могли не спеша и обстоятельно беседовать.

– Ну, давай кайся. Рассказывай о несбывшемся замужестве! – потребовал Николай, после того как они принялись за еду.

– А может, мирно поедим, а потом я каяться начну? – предприняла попытку избежать неприятного разговора Глашка.

– Нет, дорогая, ешь и рассказывай, – не дал ей послабления Коля. – А то знаю я тебя: ты все решила, действия предприняла, и тема тебе уже неинтересна и неактуальна, так и зажмешь повествование. Давай рассказывай, в лицах и с подробностями!

– Охошеньки, – повздыхала Глаша о невозможности отвертеться.

Впрочем, когда было по-другому? На то Коля Алтай и друг ее неспокойного детства!

Лет пять назад Аглая бросила престижную и хорошо оплачиваемую должность ведущего художника креативной группы в крупном рекламном агентстве. И ушла работать в художественно-обучающий центр «Детское творчество и развитие» при полном глубоком непонимании бывших сослуживцев, недоуменном пожатии плечами, красноречивых кручениях пальцев у виска и попыток хозяина агентства удержать ее существенным повышением зарплаты.

Ушла с большим душевным удовольствием, занявшись тем, что ей необычайно нравилось и приносило ежедневную радость практически в чистом виде. Зарплата, разумеется, была далека от прежней, но и не такая уж маленькая. Им с дедом хватало ее заработков и его солидной пенсии на вполне безбедную и даже местами комфортную жизнь. Да и не имела для Аглаи материальная составляющая такого уж особого значения.

Ну вот какая-то такая она уродилась, без материальных пристрастий.

Глаша вела два класса – рисования и художественной поделки, была абсолютно уверена, что все ее ученики талантливы до необычайности и вообще необыкновенные, неординарные личности, просиживала на работе до ночи глубокой и с нетерпением спешила на нее по утрам.

Но, как водится по жанру жизни, на любое хорошее дело найдутся разрушители – глаза завидущие, руки загребущие. Ну а как вы хотели? В радости и благости, да без проблем?

Ну щас! Это только на кладбище.

Их небольшой центрик числился полугосударственной-полукоммерческой организацией, по сути существовавшей на деньги частных благотворителей, ими по большей части были родители занимавшихся в студиях детей. Все в свете, как говорится, существующих реалий. Государство же отметилось своим участием тем, что отдало под школу небольшое старинное здание в центре Москвы, снабдив лицензиями и разрешениями всякого рода. Ну а дальше по географическому месту расположения их центра и общей логике событий в стране можно догадаться о начавшейся вокруг их школы интриге.

Ра-зу-ме-ет-ся! И всенепременно и без вариантов здание их школы приглянулось и «жизненно» понадобилось кому-то властно-богатому.

И началось!

Обычное, можно сказать бытовое, рейдерское завоевание. Механизм всем известен. Кому неизвестен, тот пусть и остается в этой счастливой непросвещенности, дабы не добавлять себе переживаний о несправедливости жизни и безнадежной, глухой невозможности ей противостоять!

Но для кого и безнадежной, а коллектив их центра, все замечательные, талантливые люди и энтузиасты своего дела, решили – «шиш вам, с выкрутасами!» – не сдадимся!

В ходе многомесячной борьбы чего только не предпринимали – и в палатках у здания сидели, и митинги протеста собирали, и какие только можно чиновничьи организации и инстанции обходили, и на телевидение обращались, про них даже несколько передач прошло по разным каналам. Да только властным и богатым вся эта суета хоть с телевидением, хоть с заступничеством папы римского глубоко до лампочки – так, легкое неудобство, комариный укус. Оттяпали бы у них центр, к гадалке не ходи, и никакие марши протеста не помогли бы. Пообещали бы до слезы – «зуб на выброс», «даю руку на отсечение» и «мамой клянусь!» – взамен новое, уже построенное здание на окраине Москвы, «куда мы переведем ваш центр вот прямо завтра!» – разумеется, на камеру телевидения, с уверенным выражением сытой, хитрой рожи, а мысленно послали бы в известное всем россиянам место! И привет! Ни центра, ни занятий, ни фига!

Да закавыка у граждан, отбирающих «по доброй воле», случилась – как-то не просчитали они того, что детки в центр ходят разные, и родители у них разные, а если учесть, что большинство этих родителей с чадами своими проживают в центре города Москвы, то можно было бы на минуточку призадуматься, прежде чем рейдерствовать внаглую! Видать, недосуг думать-то было: увидели – хочу! – и вперед – мое будет!

Среди родителей и родственников детей нашелся дядя очень способной девочки Мирославы Семеновой, нежно любивший племянницу и служащий чиновником высшего министерского звена. Дядечка сказал «стоять!» разбушевавшимся захватчикам – девочке Мирочке очень нравится заниматься в этой школе, учителя ее хвалят и подозревают в ней талант, и девочке Мирочке очень удобно посещать именно этот центр и именно по этому адресу. Значит, девочка Мирочка будет ходить именно по этому адресу, а с ней и остальные ученики до кучи.

Чиновничающий дядюшка приехал на встречу с активом противостоящих беспределу преподавателей на какой-то заковыристой черной машине с мигалкой на крыше, с водителем и охранниками и, очень серьезно неся осознание своей значимости, вышел к народу. Поговорил, собрал копии всех имеющихся документов, пообщался, демонстрируя расположение и заинтересованность, заверил, что сделает все возможное, и даже успокоил как-то.

При проведении встречи обратил особо пристальное внимание на учительницу по рисунку и прикладному художеству, поулыбался многообещающе с намеком на эротику, подержал за ручку, прощаясь, и, глядя Аглае в глаза, пообещал скорую встречу…

Все обещанное выполнил – через три дня дирекцию центра официально уведомили, что от них отстали, – можете, мол, и дальше спокойно проводить занятия, никто вас не потревожит! Мало того, нежданно-негаданно в здании начался капитальный ремонт, благо наступили летние каникулы, а любящий дядюшка приехал якобы лично удостовериться, что порядок наведен, страсти улеглись, осуществив тем самым и свое второе обещание и закрепив исполненное приглашением отобедать в ресторане.

Обедать с ним Аглае совсем не хотелось, но и отказывать «благодетелю» было как-то некрасиво в свете так быстро и положительно разрешившегося многомесячного конфликта, да и коллеги незаметно подталкивали в спину, перекрыв возможность отказа.

Пошла, в общем! И попала-а-а!

За обедом из практически единоличного монолога чиновника с редкими вкраплениями Глашкиного «да», «нет», «бе-ме» выяснилось, что господина сего зовут Андрей Максимович и носит он фамилию Горбонос уж сорок третий годок от роду.

Далее анкетно: коренной москвич (в каком поколении, Глашка не запомнила, занятая непосредственно едой), разведен уже шестой год, имеет дочь двадцати лет, окончил МГУ (факультет Глашка тоже пропустила мимо сознания), за годы после учебы сделал крутую карьеру, став одним из помощников и заместителей министра. Далее что-то про материальную обеспеченность и горячее желание создать новую семью, в этот текст Аглая совсем уж не вслушивалась и подавилась куском огурца из салата на следующем заявлении:

– Я долго искал женщину, с которой хотел бы соединить свою жизнь, а встретив вас, Аглая, сразу понял, что вы именно та, на которой я хочу жениться.

Глашка закашлялась, подавившись. Он подождал, пока она прокашляется, запьет водой и огурец, попавший не в то горло, и вопрос, тоже, видимо, не в то горло, и спросил:

– У вас есть молодой человек? Вы в кого-нибудь влюблены?

– Нет, – призналась Глаша и даже головой покачала.

– Вот и отлично! – улыбнулся удовлетворенно чиновник, продемонстрировав идеально отбеленные зубы.

– Да что отлично-то?! – недоумевала Аглая.

– То, что вы свободны от иных обязательств, значит, мне не надо избавляться от конкурента, – пояснил помощник министра.

Аглае почудился некий криминальный подтекст в этом «избавляться», но опасений своих выказать она не успела, впрочем, как и слово иное вставить, вещал исключительно господин Горбонос:

– Я навел справки о вас и знаю, что вы не замужем, живете с дедом, личностью известной в определенных кругах и даже выдающейся, хотя ваши родители живы и здоровы, как я понял, они любители путешествовать и довольно востребованные художники. Где они сейчас?

– В Африке. В Кении, – приняв данное ненадолго ей слово, ответила Аглая. – У них кенийский период.

– Ну вот! – порадовался чему-то понятному только ему Андрей Максимович. – В социальных отношениях, согласитесь, Аглая, вы очень подходящая кандидатура для человека, делающего карьеру на таком уровне, как я. К тому же вы занимаетесь благородным делом: учите детей искусству, приобщаете к мировым культурным ценностям. Моя племянница просто влюблена в вас, и я ее хорошо понимаю. А в личностных отношениях, должен признаться, я совершенно очарован вами и покорен! Вы однозначно мне подходите!

Дальнейший их разговор напоминал общение глухого со слепым – Аглая старательно пыталась объяснить «товарищу» министра, что замуж она не собирается, и это абсурд какой-то, и вообще они не знают друг друга, блеяла что-то там про взаимную любовь и совпадение интересов. Постепенно перейдя к формулировкам в раздражительном тоне: «это бред какой-то» и «Але! Господин Горбонос, вы меня вообще слышите?» – не возымевшим ровно никакого результата: чиновник просто говорил то, что считал нужным, отметая любые возражения.

Следующие три дня напоминали осаду турками крепости Баязет и носили характер навязчивого ухаживания с элементами уговоров. Квартира превратилась в филиал цветочного бутика, сотовый раскалился от бесконечных звонков влюбленного помощника министра, попытки избежать общения и встреч проваливались, создавая все более устойчивое ощущение, что за ней просто-таки следят. Дед посмеивался, комментируя настойчивость внучкиного кавалера:

– Никак с ума сбрендил от красоты твоей, Аглаюшка, наш будущий министр. Завлекла-а-а, одурманила!

– Дед, хоть ты не издевайся! – умоляла растерявшаяся от стремительности ухаживательного напора Глаша.

– Так если он тебе не пришелся, так ему и скажи! – наставлял дед.

– Ты думаешь, я не пыталась? – жаловалась внучка. – Я ему по сто раз в день говорю, что не могу выйти за него замуж и не хочу! Он меня не слышит!

Нет, может, он и слышал, есть такое подозрение, но только все приводимые Аглаей аргументы против навязываемого замужества и совместной жизни уполномочивший себя в женихи отметал своими контраргументами, а чаще пропускал мимо. Через неделю Аглая Стрельникова точно знала, почему господин Горбонос сделал столь блестящую карьеру и что уж этот человек верняк в ближайшее время станет министром ее страны!

Докричаться-достучаться до него было невозможно – он выбрал Аглаю объектом своих матримониальных притязаний, поставил себе цель и отметал любые возражения, сомнения и отказы со стороны потенциальной невесты, утверждая, что она обязательно его полюбит!

А какие сомнения? Такого «гарного хлопца» и не полюбить?!

Через две недели Аглая и не поняла как, но оказалась вполне реальной невестой! То есть в загсе лежало их заявление, день свадьбы был назначен, а подготовка к событию шла полным ходом, запущенная уверенной рукой Горбоноса, в специально выбранном престижном свадебном агентстве. И все это на фоне бесконечных совместных походов в театры, на какие-то значимые приемы с известными людьми, выездов в гости за город к не менее важным людям, посещений мероприятий культурного порядка типа открытия выставок и остальной бесконечной светской суеты. Аглая попала в водоворот, затягивающий ее с пугающей быстротой и силой в неизвестность, и тщетно пыталась выбраться.

Ее отказы Андрей Максимович привычно игнорировал, что-то там объяснял и просто присылал за ней машину с водителем для очередного выхода в свет, подкупая обещанием, что там будут совершенно потрясающие люди, с которыми Аглае непременно надо пообщаться.

– Ты знаешь, что придет Туманов? – спрашивал чиновник. – Мы с ним хорошо знакомы, ты хотела бы с ним поговорить?

Ну, еще бы она не хотела! Туманов – известнейший в мире художник, пишущий потрясающие картины, уже много лет проживал в Испании – конечно, она хотела бы с ним поговорить, да просто рядом постоять, это же из разряда чудес невозможных!

Глаша и ехала! И так Горбонос умудрялся уговаривать ее постоянно, заманивая возможностью общения с интересными людьми, выставками, на которые не попасть, концертами, премьерами.

Но когда выяснилось, что надо идти на первую примерку свадебного платья, Глашка как опомнилась и вместо примерки настояла на встрече с потенциальным женихом и постаралась поговорить с ним еще раз. Вот на этой-то встрече она окончательно поняла, что Андрей Максимович Горбонос относится к типу мужчин, которым, как говорится, «проще дать, чем объяснить, почему ты не хочешь!». Он умел использовать весь арсенал – напор, уговоры, канючение, глухоту к словам собеседника, уверения в светлом прекрасном будущем, снова уговоры и полную невозможность вставить хоть одно законченное предложение в его словесный поток.

С запудренными мозгами, под гипнотическим впечатлением от действительно интересных знакомств, недоступных простым смертным выставок, театральных премьер, Аглая просуществовала еще неделю и опомнилась, оказавшись-таки на последней примерке этого чертового свадебного платья.

В тот момент, когда на ней затянули корсет совершенно потрясающего кружевного шедевра портняжного и модельерного искусства, она, посмотрев на себя в зеркало, поняла, что задыхается. Совершенно конкретно, физически задыхается до приступа, до обморока!

Ее срочно выколупали из платья и из корсета, что-то там над ней перепуганно щебеча и обещая чуть подправить, где надо ослабить и все успеть до завтра… Она не слушала, она уперлась разумом в это «завтра» и наконец, первый раз за месяц, почувствовала себя в твердом уме и осознании. Словно от наркотического дурмана освободилась!

Позвонила и снова настояла на срочной встрече с «нежным женихом». В кафе, где они встретились, сев за стол, Андрей Максимович традиционно приступил к монологу, пропустив настойчивые попытки Аглаи высказаться.

– Андрей Максимович! – попыталась перебить его и вклиниться с заявлением Глаша.

Перейти с ним на фамильярное «ты» она так и не смогла, да и не хотела, как он ни настаивал, придавая просьбе некий нежно-интимный тон. Нет уж, спасибо! – твердо стояла на своем Глаша, соблюдая определенную дистанцию.

Призыв не был услышан. Бесполезняк! Глухой причем!

Поняв, что без радикальных мер не обойтись, Аглая «случайно» задела локтем хлебную тарелочку и с удовольствием отметила два факта: первый – тарелка, упав на стильный, «а-ля итальянское патио», плиточный пол, со звоном разбилась на мелкие осколки, и второе – Горбонос временно замолчал.

– Андрей Максимович, я не могу выйти за вас замуж! – громко и уверенно сообщила Глаша, воспользовавшись моментом.

Пару секунд он присмотрелся к выражению ее лица и отмахнулся от заявления, придав жестом руки данному утверждению статус незначительности:

– Это просто предсвадебная нервозность, Аглая. Поверь мне, накануне свадьбы все проходят через необоснованные страхи!

Придав лику своему нечто вроде скорби, Глаша повторила свой отказ с нажимом на каждом слове:

– Это не нервы, я не выйду за вас замуж, Андрей Максимович.

Случилось чудо! Он ее услышал! И даже поверил серьезности ее намерений. И весь словно преобразился – изменилось выражение его лица, глаз, и поза тела, секунду назад расслабленная, вдруг оказалась напряженно-угрожающей, и тоном, которого Глаша никогда не слышала от него ранее, – холодно-предупреждающим, высокомерным – вынес постановление:

– Ты не можешь отказаться. Назад дороги нет, Аглая! Приглашены очень значимые люди, согласия некоторых из них прийти на свадьбу мне пришлось долго и упорно добиваться! Все уже устроено, оплачено и оговорено! Я не принимаю никакого отказа! Завтра мы поженимся!

Аглая нутром чувствовала, что этот человек опасен, сейчас он стал даже неприятно отталкивающим внешне, глядя на нее как на взбунтовавшуюся собственность.

– Андрей Максимович, – очень осторожненько, но твердо повторила она, – я не хочу за вас замуж и не выйду. Вы ведь необыкновенно умный, вы придумаете, что объяснить гостям. Ну, скажите, что я попала в больницу с аппендицитом или с травмой какой и свадьба откладывается до моего выздоровления.

– Нет! – жестко отказался он. – Свадьба состоится! Я не позволю тебе так меня унизить. Те, кто пробовал это делать, очень сильно пожалели в свое время!