Читать книгу «Огнь поядающий» онлайн полностью📖 — Татьяны Львовны Александровой — MyBook.
image
cover

Если при взгляде на василиссу Синесий почувствовал невольное восхищение, то при виде ее супруга испытал смесь досады и разочарования, потому что ожидал совсем другого: на монетах Аркадий выглядел настоящим красавцем. Черты лица его, и правда, были весьма недурны, но в свои двадцать с небольшим лет он как будто уже начал стареть. Бледное лицо его выглядело слегка одутловатым, а светлые, слегка навыкате глаза смотрели сонно и равнодушно. Он был невысокого роста, едва ли выше своей жены. Движения его были скованными, спина – слегка сутулой; никакой выправки, никакой бодрости. Синесию вдруг сразу стало ясно, почему он столько времени безрезультатно ждет аудиенции. Этим рыбьим глазам не было никакого дела до невзгод далекой Кирены, как не было дела и до происходящего в самой столице; в этой вялой душе не было ни стержня, ни нерва, эта изнеженная плоть привыкла покоиться в удовольствиях. Синесий недовольно поморщился. Аркадий же, не обращая никакого внимания на приветствия народа, сопровождаемый свитой, чинно и медленно поднялся по ступеням и исчез в темном проеме входа в мартирий.

Большая часть собравшихся не вместилась в церковь и так и осталась на площади, слушая отдельные возгласы и гул хорового пения, доносившийся изнутри. Одни сосредоточенно вслушивались, и чувствовалось, что вся душа их – там, где идет богослужение, другие откровенно скучали, третьи потихоньку переговаривались между собой. Синесий уже не знал, стоит ли ему оставаться до конца или попробовать нанять повозку, пока это еще можно, и вернуться домой. Но место, которое он занял под портиком, было удобно, а ноги, хоть и привычные к ходьбе, после четырехчасового труда – рады отдыху, поэтому он решил все-таки дождаться конца. Да и как знать? Может быть, Аврелиан, и правда, найдет случай представить его василевсу?

По окончании молебствия из мартирия на его открытую галерею вышли царь с царицей – Синесий правильно угадал, что они почти одного роста, – за ними последовали копьеносцы, щитоносцы, высшие чины придворных и наконец показался архиепископ, который остановился у края ступеней и, привычным жестом ритора воздев руку, начал свою речь:

– Что мне сказать и о чем говорить? – он выдержал паузу, оглядывая запруженную народом площадь, и продолжил. – Восторгаюсь и безумствую безумием, лучшим благоразумия, лечу, радуюсь, высоко несусь и окончательно опьянен этим духовным удовольствием… Что мне оказать и о чем говорить?..

Новая пауза, взгляд, возведенный к небесам, глубокий вздох и – на одном дыхании – великолепный каскад коротких колонов:

– О силе мучеников? Об усердии города? О ревности царицы? О стечении начальников? О посрамлении диавола? О поражении демонов? Об именитости Церкви? О силе креста? О чудесах распятого? О славе Отца? О благодати Духа? Об удовольствии всего народа? О восторгах города? О собраниях монахов? О хорах дев? О рядах священников? О напряжении мирских мужей, рабов, свободных, начальников, подчиненных, бедных, богатых, иноземцев, граждан?

Голос у архиепископа был довольно высокий и резкий, не очень приятный для слуха, но слова извергались из его уст с таким же напором, с каким вода бьет из источника, заключенного в узкую трубу. «Риторические вопросы… – подумал Синесий и принялся считать их, но дойдя до дюжины, сбился. Произнося речь, архиепископ нервно подергивался всем телом, или же покачивался в такт, а выражение лица его все время менялось.

– Женщины, которые живут в недоступных теремах и нежнее воска, оставив свои закрытые чертоги, состязались в усердии с самыми сильными мужами, совершая пешком столь длинный путь; не молодые только, но даже состарившиеся; и ни немощь природы, ни изнеженность в образе жизни, ни спесь знатности не стали препятствием для этого усердия. Опять также сами начальники, оставив колесницы, жезлодержцев и копьеносцев, смешались с простыми. И к чему говорить о женщинах или начальниках, когда даже сама та, у которой облегает голову диадема и которая облечена в порфиру, в продолжение всего пути не дозволяла сeбе отстать на малое расстояние от останков, но, как служанка сопровождала святых, держась за раку и покров, лежащий на ней, попирая всякую человеческую спесь, являясь пред таким множеством народа в средине зрелища, – та, которую даже всем евнухам, обращающимся в царском дворце, непозволительно видеть. Но влечение к мученикам, неограниченная их власть и пламенная любовь к ним побудили сбросить все эти маски, и выказать ревность относительно святых мучеников открытым усердием. И вспомнила она о блаженном Давиде, облеченном также в порфиру, и с диадемою, со скипетром еврейского народа, когда, оставив всю ту скинию, воздвигал он ковчег, прыгал, плясал и скакал, при большом восторге и веселии, прыганьем выражая свою радость, которую имел при совершении перенесения ковчега…

Произнося этот пространный период, он то и дело поглядывал на царицу, которая, вся сияя, стояла рядом со своим бесстрастным мужем, – Синесий заметил, что они украдкой держатся за руки, сцепив пальцы, и с новым приливом досады подумал, что у сонного юноши, несомненно, есть куда более интересные занятия в собственных покоях, чем прием докучливых просителей из приграничных городков. Если даже самого его природа обделила страстностью, то эта полная жизни красавица могла воспламенить даже самую холодную и медленную кровь.

Архиепископ продолжал говорить и постепенно Синесий проникся его воодушевлением и уловил ритм риторических периодов. Конечно, школы Ливания у него не чувствовалось совсем – некоторые речи прославленного антиохийского ритора Синесию доводилось читать. В стиле Иоанна было много того, что строгие аттицисты именуют асианским дурновкусием, дешевыми побрякушками и игрой на одной струне, но эти приемы он использовал с таким неподдельным простодушием, что они казались не выученными, а им самим изобретенными. К тому же он определенно владел искусством импровизации, и речь, если и была продумана заранее, во всех подробностях рождалась прямо тут, на глазах у всех, – а это качество наиболее труднодостижимое и ценное в искусстве слова, что не мог не признать и Синесий.

– Бывшее здесь услышат пределы вселенной, – продолжал архиепископ, поворачиваясь к царице, – насколько солнце осиявает землю; услышат те, что будут после нас, и те, что после них, и никаким временем не предастся забвению происшедшее, так как всюду во вселенной и всюду в поколениях последующих сопровождать его будет многою известностью Бог. Если Он сделал, что дело жены блудницы достигло пределов вселенной, и утвердил в памяти навсегда, – много больше не попустит, чтобы забылось дело благопристойной, почтенной и благоразумной жены, показавшей столько благоговения, при царской власти: все будут ублажать тебя, гостеприимницу святых, заступницу церквей, соревновательницу апостолам. В самом деле, если даже ты получила в удел женскую природу, всё же тебе возможно соревновать и апостольским успехам…»

«Вот, видимо, как надо разговаривать с царями, чтобы тебя любили», – усмехнулся про себя Синесий. Что-что, а льстить власть имущим за последние десятилетия галилеяне научились…

Наконец, архиепископ закончил свою длительную речь, толпа заревела от восторга, десятки рук потянулись к длинным полам облачения архиепископа, чтобы коснуться его края, но тот, нахмурившись, подобрал одежды и отрицательно замотал головой, что-то отвечая тем, кто пытался к нему приблизиться. Синесий, глядя на человеческий водоворот, закрутившийся у ступеней, решил, что больше ему здесь искать нечего, и, покинув портик, начал пробираться к ближайшему переулку.

– Синесий! – вдруг окликнул его знакомый голос. Аврелиан, стоявший с краю наверху ступеней, заметил киренянина и, помахав рукой, подал знак подойти. С большим трудом Синесий протиснулся сквозь людскую толщу и поднялся по ступеням.

– Сейчас я тебя представлю василевсу, – шепнул Аврелиан и, схватив Синесия за руку, точно дитя, потащил за собой мимо насторожившихся щитоносцев. – Поклонись ему в пояс, на колени можешь не вставать.

Синесий слегка опешил, потому что мысль встать перед кем бы то ни было на колени даже не приходила ему в голову.

– Ваша милость, позвольте представить вам моего друга, посланца города Кирены, господина Синесия, – обратился префект вигилии к василевсу, уже направившемуся прочь. – Не будучи крещен, господин Синесий выразил желание принять участие в нашем торжестве. Быть может, вы окажете ему милость и примете его в ближайшие дни: у него к тебе поручение от киренской курии…

Аркадий смерил киренянина равнодушным взглядом водянистых глаз и, едва взглянув на него, пробормотал:

– Да просветит тебя Господь истинной верой, – а потом, повернувшись к Аврелиану, процедил сквозь зубы, но Синесий прекрасно расслышал его слова: «Хотя бы в праздник ты можешь не докучать мне с просителями?»

Между тем Евдоксия, стоявшая рядом, посмотрела на Синесия в упор взглядом оценивающим и строгим и нетерпеливо шепнула мужу: «Пойдем же!» Синесий развернулся и, прикусив губу, стал спускаться по ступеням, понимая, что никакой пользы его делу это приключение длиною в ночь не принесло.