Глава 1

Боже мой! Я вопию днем, – и Ты не внемлешь мне, ночью, – и нет мне успокоения.

Пс. 21: 3

1

Иуда стремительно шел по улицам Иерусалима, проворно пробираясь сквозь пеструю толпу. Город привычно шумел и волновался: торговцы и покупатели, прохожие и праздные гуляки кричали, суетились, ссорились, торговались, превращая душные улицы в один большой базар. Было за полдень. Несмотря на осень, солнце пекло немилосердно. Город обволакивал удушливым зноем, отдавая жар, накопленный камнями, воздух, пропитанный смрадом пота, дымом многочисленных жаровен, был настолько плотным, казалось его можно пощупать руками.

Ничего этого Иуда не замечал. Раздражение все еще бурлило в нем, юноша шел, не разбирая дороги – искал успокоения среди всеобщей суеты. За два месяца по возвращении из странствий это была уже восьмая крупная размолвка с родителями. Каждый раз разговор был об одном и том же и заканчивался ничем: Иуда хлопал дверью и уходил бродить по городу.

Налетев на очередного прохожего, юноша замедлил шаг и огляделся. Он оказался возле Храма^[1], мраморно-золотая громада нависала над ним массивностью колонн и зубцами чешуйчатой крыши, в ушах звенел пронзительный крик храмовых торговцев и менял. Губы Иуды невольно скривились в пренебрежительную усмешку: он терпеть не мог этих суетливых прилипал, убивающих всю торжественность Скинии^[2]. Юноша поспешил миновать это место.

Скоро он оказался у Яффских ворот. Как всегда здесь толпился народ, но шума и бестолковой суеты было меньше, чем на площади. Остановившись перевести дух, Иуда оглядел окрестность и заметил притулившуюся в укромном проулке харчевню, откуда исходили манящие ароматы жареного мяса и приправ. С удивлением ощутив позыв голода, юноша взглянул на солнце: был второй час по полудни. Машинально убедившись, что кошелек на поясе не пуст, Иуда уверенно вошел в приветливо распахнутую дверь.

Час был неурочный, и небольшая комната оказалась совершенно пустой, что, впрочем, его обрадовало. Хозяин – маленький дородный еврей с красным добродушным лицом, обрамленным остатками седоватых кудрей – опытным взглядом оценил внешность посетителя и приветливо устремился навстречу. Иуда дружески кивнул ему.

– Добро пожаловать! Садись в тень, там прохладнее, – трактирщик указал на стол в глубине зала.

– Непременно, – юноша последовал приглашению, огляделся. – А у тебя уютно, хозяин.

– Благодарю за доброе слово. Что желаешь?

– Холодного вина, лучшего что есть, и что-нибудь на закуску.

– Один миг с твоего позволения, – живо откликнулся трактирщик.

– Даже два, если хочешь, – слегка улыбнулся Иуда.

Хозяин исчез в глубине заведения, юноша, облокотившись на стол, стал рассеянно разглядывать толпу на улице, предаваясь невеселым мыслям. С момента возвращения домой отношения с родней, и раньше не самые простые, совсем испортились. Родители не давали ему покоя, пытаясь заставить заняться карьерой. Отец грозил женитьбой, дядя неустанно старался устроить выгодные знакомства. Но при одной мысли обо всем этом Иуду охватывала невыносимая тоска. Картины дальнейшего процветания в качестве левита^[3], книжника^[4] или чиновника, приводили его в ужас и вызывали почти физическое отвращение. Он знал, что скорее сбежит из дома, чем пойдет по такому пути.

Мысль о том, что в семье ему не место, в последнее время все чаще посещала его. Сначала становилось страшно, но потом он заставил себя спокойно оценить эту возможность, и даже порадовался ей, однако решиться пока не мог.

– Попробуй. Это мое лучшее вино.

Бодрый голос трактирщика прервал поток его мыслей. Толстяк истово протягивал ему чашу, в которой плескалась рубиновая влага. Иуда вдохнул аромат, сделал глоток, удовлетворенно кивнул.

– Неплохо! Лет пять выдержки, не местное?

– О! Господин, я вижу, разбирается! – изумленно-уважительно отозвался трактирщик.

– Есть некоторый опыт. Годится. Что с закуской?

– Одно мгновение!

Хозяин суетливо обогнул стол, исчез в дыме очага, действительно, всего на несколько мгновений. При следующем появлении в руках у него оказалось блюдо с аппетитно поджаренными кусками мяса, обильно присыпанными зеленью.

– Отведай, и больше не пойдешь в другую харчевню, – с любезным поклоном произнес он, ставя кушанье перед гостем.

– Вы что, все сговорились между собой? – рассмеялся юноша.

– Кто это мы? – не понял трактирщик.

– Вы все – держатели гостиниц, таверн, харчевен – говорите одно и то же, только на разных языках.

– Как иначе, дело у всех одно. Мой почтенный гость много общался с нашей братией?

– Приходилось. Да что ты стоишь – присаживайся, выпей, поговори со мной.

– С удовольствием!

Хозяин ловко наполнил вторую чашу из объемистой бочки в углу, поставил на стол лепешки и сел напротив. Иуда внимательно следил за ним.

– Твой облик таков, словно Господь нарочно лепил тебя держателем харчевни.

– Кто знает, может, так и было, – без тени смущения ответил хозяин. – Ведь если Бог создал вино, значит, должны быть те, кто предназначен торговать им. Не пропадать же столь щедрому дару Всевышнего!

– Замечательное суждение! – рассмеялся юноша. – Полагаю, с таким умом ты вполне можешь вести диспуты с левитами, особенно если хватишь несколько чаш своего зелья.

– Почему бы и нет. Кто знает точно, на что способен? А то, что ты называешь зельем – хмельной египетский напиток^[5]. Мне его секрет достался в наследство от отца.

Толстяк сделал могучий глоток, чаша наполовину опустела.

– Я так и понял. Этот запах я узнаю из тысячи других.

– Господин, я вижу, успел повидать свет, несмотря на свой молодой возраст, – проницательно сощурился хозяин.

– Ты не ошибся, Певец вина. Могу я узнать твое имя?

– С удовольствием открою его тебе. Я Симон из города Кирены^[6], стало быть, Симон Киренеянин. А будет ли мне позволено узнать имя моего почтенного гостя?

– Иуда бен Никодим из колена Левина^[7]. Родом я из Иерусалима.

– Из колена Левина?! Господин знатного рода! – хозяин встал и почтительно склонился перед гостем. – Это вдвойне честь для меня!

– Оставь, Симон! Я совсем не кичусь своим происхождением.

– Но почему же, господин?

– А смысл? От того, что мои предки были славными и достойными людьми, я сам не стану таким. Человек есть то, что он сам из себя сделает. Родовому имени я предпочитаю школьное прозвище – Махайра^[8].

– Ох! Это за что же, господин?

– За характер, наверно, или за язык. Учитель риторики часто говорил, речи мои острее ножа. А может, за глаза… Не знаю. Но холодная безыскусность стального клинка мне всегда была по душе.

Трактирщик наклонился, чтобы взглянуть юноше в глаза и невольно отпрянул, встретившись с их холодным изумрудным блеском.

– Да, – задумчиво протянул он после некоторой паузы, – зря Господь не создает такие глаза. Видно, чего-то он от тебя хочет, раз наделил подобными светильниками.

Иуда вздрогнул, усмехнулся, скрывая смущение.

– Если б еще знать, чего же именно Всевышний от меня хочет, я был бы очень признателен Ему.

– Слишком много ты хочешь от Господа… Однако я заболтался, а ты голоден. Ешь, пока не остыло.

– Верно. Я еще не оценил твою стряпню.

Иуда жадно запустил зубы в сочное, пахнущее травами мясо. Симон выжидающе смотрел на него.

– Да, Бог воистину создал тебя именно держателем харчевни, ибо ты весьма преуспел в своем ремесле.

– Ага! Я знал, что ты оценишь это блюдо!

– Оно замечательно. И я хочу выпить за твое преуспевание, Симон из Кирены.

– Благодарю! Благослови тебя Бог, господин!

Обменявшись любезностями, они сделали по глотку, одновременно поставили чаши на стол и расхохотались.

– Воистину, у меня сегодня счастливый день – Всевышний послал мне такого гостя! – воскликнул Симон, вновь наполняя чашу Иуды. – Заходи чаще, я всегда буду рад тебе!

– Не сомневаюсь, старый хитрец! Другие посетители, полагаю, не так привередливы, пьют твою дешевую кислятину?

– Кому что нравится, – с деланной скромностью развел руками трактирщик.

Иуда снова громко расхохотался, поднял чашу.

– Твое здоровье, хозяин! – отсалютовав, он допил вино. – Лей еще!

Их беседа прервала шумная компания, ввалившаяся в зал – человек пять голодранцев, явившихся тратить последние медяки, заполнили маленькую комнату смрадом тел.

– Эй, хозяин! Вина! – загорланили они с порога.

Иуда брезгливо скривился. В странствиях он достаточно насмотрелся на подобных оборванцев, не понятно какого роду-племени, обитавших в любом городе вблизи ворот и порта, гостиниц и рынков. Не гнушаясь самой грязной работой, эти люди были способны и на кое-что худшее, как они существовали в мире, лучше было не спрашивать.

Симон помрачнел и весьма нелюбезно швырнул предводителю компании баклагу с той самой кислятиной, о которой говорил Иуда.

– Держите. Есть будете?

– Нет! Твоя стряпня годится только для собак и римлян – в прошлый раз на костях почти не было мяса!

– За что заплачено, то и подано. Кстати, кто сегодня платит?

– Абу, он сегодня богач.

Симон вздохнул.

– Тогда платите вперед, а то упьетесь, как всегда, а мне одни убытки!

– Ну нет! Сначала попробуем, что ты нам дал.

Предводитель бродяг вскинул баклагу и сделал мощный глоток.

– Кислятина! Эй, давай другое – этим только свиней поить!

– Другое дороже.

– Не твоя забота! Заплатим. Тащи сюда кувшин и что-нибудь пожрать.

– Сказали же, не будете есть! – страдальчески воскликнул Симон.

– А мы передумали! Ты не болтай – делай, что тебе говорят!

Хозяин тихо выругался, исчез в глубине заведения. Буйная орава шумно расположилась за самым большим столом. Иуда спокойно ел мясо, хотя эта компания порядком испортила ему аппетит и настроение. Но умоляющий взгляд Киренеянина был столь красноречив – юноша не смог оставить его одного в таком обществе.

Появился Симон с кувшином вина и огромным блюдом мяса, от которого валил пар.

– Вот, – угрюмо сказал он, почти швырнув все это на стол, – и только попробуйте заявить, что не подойдет. Тогда отправляйтесь в другую харчевню.

– Разберемся, винная бочка. Иди отсюда! Не мешай нам!

– Сначала заплатите!

– Сказано, заплатим потом. Может, нам будет мало.

С тяжким вздохом хозяин отошел к очагу. Иуда поймал его взгляд, Симон в ответ театрально закатил глаза и выразительно поднес руку к горлу. Юноша ободряюще подмигнул и презрительно скользнул взглядом по шумящей ораве. От малоприятных звуков, зловония тел аппетит у него совсем пропал. Он усмехнулся, вспомнив свое первое знакомство с людьми такого сорта в одной из портовых таверн Александрии, и жестом подозвал хозяина. Тот радостно бросился на зов.

– Наполни-ка вновь мою чашу, Певец вина, продолжим нашу беседу.

– С радостью! – живо откликнулся Киренеянин.

– Скажи, давно ты держишь это заведение?

– Лет двадцать…

– Неплохо! Ручаюсь, за это время ты повидал столько всего, почти разучился удивляться.

– Это верно. Публика тут бывает разная, правда, все больше мелкие торговцы, приезжие победнее, во время праздников паломники или такие, как вот эти, – Симон, скривившись, кивнул сторону бродяг. – Гости вроде тебя – редкость.

Он вопросительно взглянул на Иуду, юноша кивнул, хозяин сел напротив.

– Да я, честно говоря, случайно здесь оказался: бродил по городу и проголодался. Вот и зашел в первую харчевню, какая подвернулась.

– Господин не погнушался такой бедной лачугой?

– Видел и хуже. Я ведь недавно вернулся в Иерусалим.

– Что ты повидал свет, я уже понял. Хотя это странно: если мне позволено будет заметить, ты еще очень молод.

– Верно. Мне только восемнадцать. Мир я смотрел по желанию отца, впрочем, я сам ничего не имел против – на свете столько интересного.

– А вот меня не тянет в дальние странствия, больше нравится сидеть и слушать рассказы других.

Симон снова вопросительно взглянул на Иуду, тот кивнул. Толстяк извлек откуда-то кувшин вина и стал разливать его. Юноша жестом остановил его усердие.

– Достаточно, разбавь водой^[9]. Да! Представляю, чего ты наслушался за столько лет!

– Это точно! Может, и ты расскажешь, где побывал?

– Почему бы нет. Долгое время жил в Александрии – там я учился^[10]. Бывал в Антиохи, в Тире и Тадморе, Дамаске, Тарсе, Берите^[11]…

– Ну и где лучше живется?

– Нигде Симон. Жизнь повсюду одинаково тяжела и печальна, а люди во всяком месте знают горе и страдание.

– Грустно! Неужели Господь гневается не только на наш народ?

– Наверно. Но если мы сами виноваты, на остальных за что?

– За поклонение идолам и нечестивость жизни.

Симон был серьезен. Взглянув на него, Иуда едва сдержал смех.

– Да?.. Но у них не было Авраама и Моисея. Что они могут знать о Предвечном?

– И то верно!.. Тьфу! С чего это меня на умные разговоры потянуло! Скажи, а римляне тоже живут в скорби?

– Не знаю. Я с ними мало общался, – по губам юноши скользнула горькая улыбка. – Редкий римлянин унизится до беседы с евреем^[12].

– В твоих словах гнев и обида. Напрасно, наверно, им просто не понять нас, вот они и презирают то, чего не знают. Не стоить тратить свой пыл на это.

– Не стоит, но все-таки горько.

– Забудь! Ты вернулся домой, здесь все свои, все родное. Здесь твоя земля.

– На которой хозяйничают римляне^[13], – вздохнул Иуда. – Да и вернулся я как-то не по-настоящему: так давно не был на родине, отвык от нее, тем более, уезжал мальчишкой, а вернулся взрослым. Скажи, много ли изменилось за последние семь лет, Симон?

Хозяин задумался, снова наполнил свою чашу из бочки, отхлебнул на ходу и вернулся на место. Кислый запах зелья распространился по всей комнате.

– Да как сказать… Вроде, все по-прежнему. Римляне действительно хозяйничают, как хотят, правда, новый наместник, пожалуй, лучше прежнего. Синедрион^[14] снова возглавляет Аннах, вернее, конечно, его сын, но все-то знают, кто настоящий хозяин. Саддукеи^[15], как всегда, спорят с фарисеями, а теперь еще новая напасть – зелоты^[16]!

– А кто они? – оживился Иуда. – В своих странствиях я про них кое-что слышал, но очень смутно.

– Да кто ж разберет? Одни говорят – святые, борцы за свободу Израиля, за чистоту жизни старых времен, другие называют разбойниками, убийцами, фанатиками. По мне, так кучка безумцев. Говорят, они не пьют вина и не притрагиваются к женщинам. А хуже всего, везде, где могут, они устраивают беспорядки, подбивают людей к бунту, убивают римлян и даже евреев, преступивших Закон.

– Интересно! А ты их когда-нибудь встречал?

– Нет! – энергично затряс головой Симон. – И даст Бог, не придется! Мне своих забот хватает.

– Ах ты Силен^[17]! Тебя послушать, так хоть новый потоп, лишь бы твоя харчевня оказалась в Ковчеге!

– А чем плохо? Я сам живу и другим не мешаю. Что такого?

– Да нет… ничего… Я так, о своем… Что там еще? – Иуда резко обернулся, привлеченный шумом за соседним столом.

Двое бродяг яростно рвали друг другу бороды, выкрикивая нечленораздельные ругательства и угрозы, остальные подначивали, столпившись вокруг.

– Это что еще такое? – возмущенно накинулся на них хозяин. – Заплатите и убирайтесь вон! На улице деритесь сколько угодно.

На него не обратили внимания, драчуны, бывшие уже изрядно во хмелю, принялись азартно мутузить друг друга, пока с грохотом не повалились на стол, разлетевшийся на куски вместе со всем, что на нем было. Компания дружно расхохоталась. Парочка так и осталась лежать среди костей, черепков и досок.

– Да что же это! Вы здесь все переломаете! А ну выметайтесь!

– Трухлявая бочка! Ты на кого поднял голос! – накинулся на Киренеянина самый огромный из бродяг, тот, кого они называли Абу.

– Я говорю, гоните монету и убирайтесь! У меня приличное заведение!

– Никуда мы не уйдем! Еще вина! – верзила тяжело обошел остатки стола и всей тушей облокотился на плечо Иуды, стараясь удержать равновесие.

– Этого еще не хватало! Прочь, мразь! – Иуда брезгливо оттолкнул оборванца.

Тот отлетел к стене, на мгновение опешил. Потом побагровел.

– Ты! – взревел он. – Молокосос! Да я от тебя мокрого места не оставлю!

Ринувшись на юношу, он хотел схватить его за горло, но Иуда оказался проворнее: отскочил, и, увернувшись от массивного кулака, так ловко сделал подсечку, что верзила грузно плюхнулся на пол, сильно ударившись затылком.

– Ах ты, щенок! – вскричали остальные.

Один из них бросился на Иуду, но тот снова увернулся и ударил нападавшего по лицу. Бродяга отлетел. Другой запустил в юношу куском доски, но промахнулся. Иуда накинулся на остальных. Ловким приемом сбив с ног ближайшего, он «пригладил» его деревяшкой, следующий получил удар в живот, от чего согнулся пополам и затих. Последний, видя, как оборачивается дело, решил, что связываться не стоит, и проворно проскользнул к выходу. Юноша начал отряхиваться, но тут предводитель шайки бросил в него нож. Иуда едва успел пригнуться. Его захлестнула ярость. Бросившись на бродягу, он одним могучим ударом сшиб его на землю и схватил за горло так, что у того глаза вылезли из орбит.

– Жалкое отродье! – он чуть ослабил хватку. – Благодари Бога, что я не хочу марать о тебя руки! Забирай свой сброд и убирайся! Чтобы больше тебя здесь не видели.

– Только пусть сначала заплатит! – выступил на авансцену Киренеянин, успевший за время потасовки привести на помощь Иуде нескольких молодцов.

– Верно! – проворно отцепив от пояса Абу кошель, юноша бросил его трактирщику. – Держи! – Он отпустил бродягу, поднялся. – Вставай и выметайся вместе со всей компанией.

Провожаемые ледяным взглядом Иуды и угрюмыми взорами молодцов из соседней столярной мастерской, оборванцы кое-как убрались вон, прошипев на пороге какую-то нечленораздельную угрозу.

– Как мне благодарить тебя? – бросился Симон к Иуде, едва они скрылись.

– Да, есть за что благодарить! – усмехнулся тот. – Посмотри, какой разгром.

– Это пустяки! Если бы не ты, было бы хуже, и они бы не заплатили.

– Сомневаюсь, что их жалкие медяки окупят этот бардак.

– Не важно! Главное, они сюда больше не сунутся. Они ведь трусы, а ты нагнал на них страха. Где это учат так драться?

Юноша брезгливо отряхнулся, подобрал нож, внимательно осмотрел.

– Гляди-ка, хороший клинок. Украл где-нибудь. Возьми – пригодится. А драться я научился у греков. Они жуткие забияки, обучают этому искусству в специальных школах^[18].

– Тьфу! Нечисть! – благочестиво выругались присутствующие.

Иуда расхохотался.

– Конечно, нечисть. Но, как видите, такое умение может пригодиться.

– Да уж!.. Но я надеюсь, ты невредим?

– Совершенно. А ты вовремя струсил и привел подмогу.

– Да видишь ли, мой господин…

– Ладно, я не в укор. Дай воды, и я пойду.

Симон поднес юноше полную чашу, тот жадно выпил, отцепил от пояса кошель и протянул трактирщику.

– Держи.

– Куда так много?

– За разгром.

– Убери. Я не могу взять. Я и так в долгу у тебя.