Глафира придирчиво разглядывала свое лицо в зеркале, ища признаки взросления на год.
– Двадцать семь – словно девочка совсем, – пропела она, ставя тюбик новой помады рядом с духами. Проверяя ее на липкость, которую так не любила, пошлепала, словно рыба, губами. – Хорошая помада. И цвет сочный.
Глядя на губы невольно вспомнила себя в выпускном классе.
***
Десять лет назад.
– Гла-ш-ш-ш-ш-а…
От обилия шипящих звуков по спине прошелся холодок, и заныло где-то внизу живота. Глафира закрыла глаза и глубоко вдохнула.
– Гла-ш-ш-ш-а, ну пожалуйста….
Что-то твердое уперлось в шею и медленно поползло вниз по позвоночнику. Там, где появилась преграда в виде застежки лифчика, движение на мгновение прекратилось.
Глафира непроизвольно передернула плечами и поморщилась от досады. Не стоило так явно реагировать на прикосновение. Наверняка и уши загорелись – противная реакция на стыд еще с детства.
Приглушенный смех сидящего сзади заставил поморщиться и наклониться вперед, чтобы не смог достать. Но как его заткнуть?
– Гла-ш-ш-а…
– Мельников! Прекрати! – Удар по столу линейкой прозвучал как выстрел и заставил подскочить от неожиданности. – Что ты там шипишь как удав? – Марь Петровна смотрела на Глеба поверх очков, которые удивительным образом держались на кончике носа. – Контрольную каждый пишет сам! И перестань тыкать в Глазунову ручкой! Она уже на парте лежит, а ты все тычешь!
Уши Глафиры охотно поделились краской с лицом, которое стало ярко-пунцовым. Послышались смешки.
«Знают?!»
– Так! Успокоились! – Последовал еще один удар линейкой. Неприятный хлесткий звук лезвием резанул по нервам. – Осталось всего десять минут! Пишем!
Как только Марь Петровна уткнулась в журнал, Глафира почувствовала чужое дыхание у своего уха. Настороженно повернула голову и встретилась взглядом с Мельниковым.
– Гла-ш-ш-а, – беззвучно произнесли его губы и скривились в улыбке.
– Мария Петровна, я закончила! – Глафира поднялась так резко, что задела плечом перегнувшегося через парту Глеба. – Можно сдать?
Не дожидаясь ответа, оставила тетрадный листок на учительском столе и вылетела вон из класса.
– Глазунова, ты куда? – удивленный возглас Марь Петровны не остановил. Сейчас Глафиру не удержал бы и хор учительских голосов. Да и окрик директора, способный прекратить самую жесткую драку, навряд ли помог бы.
Глафира набирала воду ковшиком ладоней, пытаясь остудить лицо. Но ледяная вода не помогала. Стоило вспомнить взгляд Мельникова и его растянутые в улыбке губы, как пульс зашкаливал, а к щекам приливала новая волна жара.
Никто в классе не догадывался, что Мельниковское «ну пожалуйста» вовсе не относилось к просьбе дать списать. Глафире самой впору списывать у Глеба.
Мельников просил прощения за вчерашний поцелуй.
От воспоминаний о том, как Глеб прижал ее к стене, придавив сильным телом, а потом поцеловал, Глафира закашлялась.
Под страхом смерти она никому не призналась бы, до чего ее ошеломил тот полный желания поцелуй.
Ее первый самый настоящий поцелуй. Не считая детсадовского с Гришкой.
Но, увы, он предназначался другой. Глафиру в темноте подъезда, где бомжи опять выкрутили лампочку, просто перепутали с Кислициной из параллельного класса. В школе все знали, что красавица Сонька и капитан баскетбольной команды Мельников – пара, а тут она, Глаф-ф-фира…
Боже, как она ненавидела свое старомодное имя! Да, впрочем, и всю себя.
Из-за большого рта и толстых, вечно красных губ, с первого класса к ней приклеилась кличка «Рыба». До поцелуя с Мельниковым Глафира мало задумывалась о том, насколько она как девушка привлекательна. Но его внезапное «Черт! Рыба, это ты что ли? Черт! Черт!», заставило долго стоять у зеркала и придирчиво рассматривать свое отражение. Серые, почти бесцветные глаза, опушенные светлыми ресницами, курносый нос и эти мерзкие веснушки, что рассыпались не только по щекам, но и «украсили» собой плечи. Единственная гордость – длинные густые волосы, которые Глафира собирала в высокий хвост.
«Но у Кислициной волосы не хуже, да и оттенок пшеничного намного ярче, – взгляд придирчиво скользил в поисках хоть чего-то, что могло бы заставить Глеба посмотреть на Глашу такими же глазами, какими он смотрел на Софию. – Что уж говорить? Рыба есть Рыба».
Дрожащие пальцы дотронулись до припухших от долгого поцелуя губ.
«Словно своровала».
Слезы, покатившиеся без спроса, сделали глаза бирюзовыми. На фоне красных век радужка всегда становилась невероятно яркой.
Ночью Глафира ворочалась, сбивая простыни в жгут.
«А вдруг Мельников всем расскажет? Или Кислицына, которая задержалась на улице с соседкой, отчего и произошла путаница, узнает о поцелуе? Может не идти в школу? Маме сказать, что заболела? Но на первом уроке контрольная по алгебре…»
В класс Глафира пришла раньше всех. Достала тетрадь, ручку и, боясь поднять глаза, уткнулась в учебник, создавая стену между собой и всем остальным миром.
Вот тогда-то и раздалось первое «Глаша!»
От неожиданности обернулась и прочла по глебовским губам «прости».
Растерянно поморгала и опять спряталась за книгу.
Пальцы занемели от ледяной воды.
«Из-за него даже не проверила контрольную».
Выключила кран, поднялась в полный рост, чтобы посмотреть на себя в зеркало, и застыла от удивления. За спиной стоял Мельников.
– Чего тебе? – резко развернулась и оказалась так близко, что почувствовала запах его дезодоранта. «Боже, я едва достаю ему до плеча».
Аккуратная белая пуговка на вороте голубой рубашки завораживала взгляд.
Глеб сглотнул, но ничего не произнес.
Глафира подняла глаза.
«Прости», – опять беззвучно прошептал Мельников и наклонился. Жадный поцелуй и удар спиной о кафельную стену вышибли дыхание. Ошеломленная Глафира попыталась оттолкнуть Глеба, но ее руки были перехвачены и впечатаны над головой в ту же стену. Крепкое бедро юноши вдавилось в мягкое тело и заставило развести ноги.
Как можно было не услышать звонок?
Насколько сильно нужно было потерять голову, чтобы ответить на поцелуй?
Глафира плыла в космосе, плавясь от жара пролетающих мимо звезд.
– Опаньки!
Возглас был сродни взрыву. Глеба оторвало от распластанной по стене Глафиры и вынесло из туалетной комнаты. Глаша едва держалась на трясущихся ногах и ловила ртом воздух.
Перед ней стояли две ближайшие Сонькины подруги, а за их спинами хихикающие малолетки зажимали ладошками рты.
«Я не рыба. Я клоун. Цирк уехал, а дураков оставили…»
– Это кто у нас тут с чужим парнем замутил? Рыбонька, ты ли это?
– Боже! До чего мир докатился! Ботаны в туалете отдаются!
Глафира не помнила, как покинула школу и оказалась дома. Уткнувшись лицом в подушку, пролежала в кровати до самого вечера.
– Почему с собакой не погуляла? – высокий голос мамы заставил зажать уши руками. Приоткрытая дверь разрезала темноту яркой полосой света. – Муха у порога сидит.
Зеркало в коридоре показало распухший нос и зареванные глаза.
Йоркширский терьер, цокая коготками по паркету, плясал в нетерпении.
– И хлеба купи! – донеслось из кухни.
Глафира шмыгнула носом и перешагнула порог.
В подъезде пахло дождем.
– Черт, зонтик забыла…
– И сумку в школе. – На лестнице, подперев стену плечом, стоял Глеб и, прищурившись, рассматривал Глафиру. На перилах лежал ее портфель с учебниками. Она так и не вернулась в класс.
Под изучающим взглядом девушке стало не по себе. Вспомнилось, что на ней папина старая куртка, а на ногах разношенные кроссовки.
«Да что за фигня? Какое мне дело до Глеба? Пусть думает, что хочет».
– Принес? – Глафира потянулась за сумкой. – А теперь уходи.
Глеб перехватил руку.
– Подожди. Не сердись. – Капли дождя алмазами сверкали в его темных волосах. Еще вчера сосед, матеря на все лады алкашей, вкрутил новую лампочку. – Мне нужно объяснить. Вернее, я хотел бы… Сам не знаю, почему меня так тянет к тебе…
Подыскивая слова, он провел ладонью по лбу, взъерошил волосы.
– Черт. Наверное, все дело в твоих губах…
Глафира потянула руку. Холодные пальцы одноклассника ослабили захват, но не выпустили.
– Это какое-то наваждение. Попробовав однажды, я не могу забыть вкус…
– Отпусти! – Глафира рывком высвободилась из плена. – Ты ошибся квартирой. Тебе на пятый этаж. Там живет Кислицина, – и, подхватив портфель, хлопнула дверью.
Сев в коридоре на пол, потрепала по холке обманутую в ожиданиях собачку.
– Прости, Муха. Прогулка откладывается. Пусть сначала он уйдет.
Собака, слушая хозяйку, повернула голову набок.
– Кто «он»? Он чужой парень. А мы, Муха, не привыкли брать чужое. Правда?
Рыжий песик тявкнул и активно завилял хвостом.
– Гладя, ты чего копаешься? – мама выглянула из кухни, где что-то жарилось, громко шипя и брызгаясь. – Скоро ужинать, а хлеба нет.
– Зонт забыла.
Гладей ее еще в младенчестве назвал папа. «Какая она Глаша? Она Гладя. Смотри, как в струнку тянет ручки и ножки, когда ее гладишь по животику».
Муха, одетая в яркий комбинезон, приседала почти под каждым кустом, пользуясь тем, что мысли хозяйки далеко.
По зонту стучал дождь, заглушая все остальные звуки. Красный купол отгораживал Глафиру от мира, где шины шуршали по шоссе, а неуклюжие пешеходы бежали по лужам, стремясь как можно скорее оказаться в тепле.
«Что со мной? Почему его голос заставляет каждую клеточку моего тела вибрировать?»
Намокшие листья тяжелыми кляксами ложились на тротуар.
«Почему я теряю способность здраво мыслить, стоит ему приблизиться?»
Глафира закрыла глаза. Вспомнилось, как с волос Глеба скатывались блестящие капли и оставляли влажные дорожки на смуглом лице.
Какая-то щемящая тоска сжала сердце.
«Он чужой. И только непонятная прихоть сделала его на малюсенькое мгновение моим».
Муха потянула поводок, и Глафира послушно двинулась следом, не замечая, что идет по поникшей траве, прибитой холодным осенним дождем.
– Ммм, мое желание… Чтобы ты поцеловал Рыбу!
Задумавшаяся Глаша не заметила, как Муха привела ее к беседке детского сада. На перилах сидели ребята из параллельного класса и с нескрываемым интересом рассматривали виновницу недавнего скандала. Подруги Сони Кислицыной при усердной помощи третьеклашек по всей школе разнесли слух о том, как Рыба соблазняла в туалете Мельникова и как бесстыдно висла у него на шее. То, что туалет был женским, и затащить туда баскетболиста под метр девяносто и справиться с ним против его воли пусть не худенькой, но и не такой сильной девушке, как Глафира Глазунова, просто невозможно, мало кого интересовало. Новость была настолько горячей, что разделила возбужденную аудиторию на два лагеря. Первый, в основном состоящий из подруг и поклонников «лучшей девчонки в школе», сочувствовал Кислициной и пытался ее успокоить придумыванием казней египетских. Второй – частично состоящий из тех же подруг, завидующих более удачливой и красивой Соньке, а также из тех, кто, наконец, дождался, что признанная красавица и гордячка получила пинок (и от кого!) по великолепной заднице, злорадствовал и замер в предвкушении развязки.
– Давай, Витек, – капризно повторил тот же голос. – Мельникову она не отказала, почему бы и тебе не попытать счастья.
– Сонь, давай кого другого поцелую. Хоть первого встречного.
– Угу. Вон моя старенькая соседка идет. У нее вставная челюсть. Баба Ира! Здравствуйте!
– Ладно, – парень начал медленно подниматься, что вывело жертву спора из ступора. – Глаша, стой! Ты куда? Послушай, чего сказать хочу…
Он нагнал ее уподъезда. Поймав за капюшон, больно дернул, прихватив клок волос, и почти уронил на себя.
– Пусти! – задыхаясь, выдавила из себя Глаша, запутавшись в большой куртке и поводке, на конце которого билась в испуге Муха.
Жесткий рот накрыл Глашины губы, окончательно лишив воздуха.
– Давай! Давай! – хохоча, подбадривали догнавшие Витьку друзья. – Раз… два… три… четыре…
Но внезапно все закончилось. Захват ослаб, и Глафира, лишившись опоры, сползла на мокрый бетон. Трясущаяся Муха тут же прыгнула ей на руки.
Над Витей стоял Глеб и, держа его за ворот, бил по лицу. Кулаком. В кровь.
– Глебушка, пусти! – истерично закричала и повисла на нем Соня.
Витек кулем упал рядом с Глашей. Он тихо скулил, когда подбежавшие друзья подняли его и поволокли прочь.
– Это всего лишь спор. Ничего серьезного. Витек проиграл желание. Она просто подвернулась.
– Иди домой, Соня, – устало произнес Глеб и расцепил ее пальцы, что сомкнулись замком за шеей. – Потом поговорим. Завтра.
– Но… – она не верила, что ее гонят.
– Иди.
Во взгляде Мельникова Соня прочла нечто такое, что не позволило перечить. Медленно отступила на два шага, надеясь, что позовет, скажет с извечной полуулыбкой парня, знающего себе цену: «Да пошутил я, глупая. Идем уже отсюда», и раскинет руки, чтобы она спрятала лицо в его пахнущей любимым дезодорантом одежде, но нет. Не позвал. Даже не посмотрел больше. Протянул руку разлучнице, помог подняться и повел в подъезд.
«Но я тоже там живу», – успокоила себя Соня, рывком раскрывая скрипучую дверь и замирая с открытым ртом. Глеб на руках нес ненавистную Рыбу.
Его же ладонь (Соня узнала по часам на запястье, которые они покупали вместе) показалась на мгновение в темном проеме двери Глашкиной квартиры и, взявшись за хрустальный шарик ручки, захлопнула перед самым Софьиным носом.
– Вы что творите? – мама, услышав визг собаки и грохот опрокинувшейся вешалки, выскочила из кухни со скалкой в руках, но, включив свет и, узнав в барахтающихся в ворохе одежды дочь и ее одноклассника, в сердцах отбросила ненужное оружие, добавив шума к общей неразберихе.
– Простите, это я в темноте налетел. – Глеб поднялся сам и помог Глаше. Потом поставил на место вешалку, повесив на нее кое-как одежду. – Здравствуйте, Анастасия Кирилловна.
Активного члена родительского комитета знал каждый ученик выпускного класса.
– А почему вы такие грязные? – мама недоверчиво подняла край расстегнувшейся Глашиной куртки.
– Я упала. Прямо в лужу, а Глеб помог.
– Не убилась, и слава Богу, – Анастасия Кирилловна подобрала скалку и уже по пути на кухню выкрикнула. – Гладя, ужин готов. Мой руки и марш за стол. Глеб, тебя это тоже касается.
– Я пойду, Гладя, – с улыбкой повторил за мамой домашнее прозвище Мельников и, наклонившись к однокласснице, большим пальцем стер грязный подтек с ее щеки. – И ничего не бойся. Я со всеми разберусь.
Дверь мягко хлопнула и прервала речь мамы, которая громко рассказывала о новом рецепте кляра для рыбы, которому ее научила аспирантка. «Представляете, обыкновенная газировка, а корочка получается такой хрустящей…»
– А ужин? – замызганный, пахнущий рыбой фартук на полноватой фигуре Анастасии Кирилловны сменился на праздничный, с петухами на оборках.
– Дома поужинает. Его там ждут, – рассматривая свое лицо в зеркале и отмечая кровоподтек на губе, зло ответила Глаша, но спохватившись, более мягко добавила: – А я с удовольствием поем. Газировка, говоришь?
Вместо соседа, с которым делила парту последние два года, Глаша обнаружила широко улыбающегося Глеба. Сафронов, беспомощно поблескивая линзами очков, недовольно сопел за его спиной.
– Чего замерла? Садись, – Мельников огромной ладонью по-хозяйски похлопал по сиденью. Глаша беспомощно оглянулась, но заметив любопытствующие взгляды, ерепениться не стала. Вытащив из портфеля линейку, фломастером прочертила длинную линию, разделившую парту на две равные части.
– Это мое, – она растопыренной ладонью обвела ареол своих владений. – Нарушишь хоть на сантиметр, пересяду на заднюю парту к Фокину.
Вадим, раздолбай каких на свете мало, обрадовавшись перспективе списывать у отличницы и хоть как-то дотянуть до конца школы, радостно закивал и, вытащив из заднего кармана брюк Сафронова носовой платок, показательно протер от пыли место рядом с собой.
– Это единственное условие? – уточнил Глеб, убирая с территории принципиальной соседки свой учебник, который каким-то образом туда эмигрировал. – Значит, от сих до сих не трогаю, – его длинные пальцы стукнули по указанным границам, – а ты не дергаешься и не выдвигаешь новых требований?
– Да.
– Уверенна?
Глаша отвернулась, чтобы не смотреть в глебовские наглые глаза.
– Так! Открыли учебники на параграфе двадцать два, – на пороге появился учитель. Класс дружно встал и шумно сел. – Сегодня начнем с новой темы, перекличка и опрос потом.
Глаша не слышала ни слова из объяснений физика, поскольку горячее даже через брюки бедро Глеба тесно прижималось к ее ноге. Открыв было рот, тут же его захлопнула – указательный палец одноклассника постучал по последней странице его тетради, где печатными буквами было выведено: «Мы договорились: я не нарушаю указанных тобой границ, ты не дергаешься». Глаза же четко указали на прочерченную линию, рядом с которой не было ни одного нарушителя.
«Все правильно, – выдохнула Глафира и отодвинулась на самый край парты. – Плохая из меня переговорщица. Нужно было мелом нарисовать круг, как в «Вие», чтобы обезопасить себя от этого черта».
Но длинные ноги черта достали ее и на краю.
В своем шкафчике Глаша нашла записку «Сука. Ты еще поплатишься». На Кислицину не подумала. София в этот день в школу не пришла.
***
Поправив помаду пальцем и улыбнувшись отражению, Глафира, еще год назад носившая фамилию Мельникова, подхватила сумку, положила туда заранее приготовленные туфли на шпильке и поспешила к лифту.
Впереди ждал долгий день: сначала заводская лаборатория, где Глаша работала без малого восемь месяцев, потом небольшая вечеринка по случаю ее дня рождения в соседнем кафе, которую оплачивал из личного фонда директор завода Скворцов. И вовсе не из-за того, что Глафира была какой-то особенной – она вообще сомневалась, что «недосягаемый, как звезда» (так босса охарактеризовала заведующая лабораторией) знает о ее существовании. Леонид Сергеевич, повинуясь современным тенденциям, сплачивал заводскую команду в единый организм, устраивая тимбилдинги по любому поводу. Правда, сам в затеях никогда не участвовал – заходил на минуту, вручал виновнику торжества конверт с деньгами и благополучно растворялся в ночи.
О проекте
О подписке