– Самое главное, чтобы ощутить мир! Не увидеть Америку через форточку, лимон откусил – вижу Японию, а именно ощутить.… Сейчас в школах, вузах деформировали все понятия – есть примитивные понятия жизни, примитивные понятия космоса, но ведь под этими понятиями очень глубокая основа. И то, о чем я говорю, секс и еда – это не ощущение вкуса, это ощущение мира, в этом заложена целая цепочка эмоционального воздействия на подсознание человека. Если человек не быдло, конечно.

– Но ведь и у первобытного человека была еда и половой акт, почему же мы не остались на первобытном уровне?

– Я об этом и говорю, что у нас остались два вот этих шикарных, удивительных момента. Но шла эволюция, шел прогресс, человек переходил из одной стадии в другую…

– То есть, все же есть еще какие-то потребности?

– Бесспорно! Я говорю, что эти самые ценные, самые чистые, самые первозданные, которые останутся всегда в человеке, это начало любого живого существа, вот о чем речь идет – это начало, будь то кошка, таракан и кто угодно. Все остальное уже прилагается, мы можем рассуждать, объяснять, разделять, это уже бантики.

– Вам оставить – сколько хотите еды и сколько хотите секса и больше ничего, кроме этого – вы взвоете через неделю! – Аргументировала я.

– Я не говорю, что это главное вообще, это самое главное в эмоциональном восприятии мира и жизни. Не зная ни высшей математики, ни алгебры, не читая Толстого, не зная, кто такой Чехов, мы воспринимаем мир через эти процессы. То есть это разница между было и стало…

Капустная соломка повисла на седом усе Анатолия Михайловича. Кончик ее дрожал от произносимых слов. Чем больше чувства было в словах, тем сильней он раскачивался.

– Я ненавижу быдло! – Крупно затрясся капустный кончик. – Я их всегда легко вычисляю! Они могут рядиться под вполне приличных людей, но я их узнаю даже по словам, которые они используют! Вот «как бы» и «типа» это их слова. Самое гнусное, что может быть, это «как бы» и «типа», это удел убогих людей! Сейчас семьдесят процентов дикторов телевиденья и радио говорят, «вы нам скажете еще чего-нибудь хорошего». Это пи**ец, вообще! Это такой уровень безграмотности, как говорят, тоже мне, блин, профессор, пинджак пишется через Д!

При звуке «Д» капустный кончик подлетел вверх, застрял в усах и больше не раскачивался.

– Ты заметила, что в моем жаргоне автоматически проскальзывают одесские мотивы? Ты должна была это заметить, ты же работаешь со словом! Я обожаю Одессу, обожаю Бабеля! Бабеля ведь запрещали, а у меня уже тогда, в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, тебя еще и на свете не было, было две книжки. Одна – Кемеровского издания, в котором было несколько рассказов Бабеля, которые не были напечатаны нигде. Вообще, я вырос на хорошей литературе, нам повезло, мой отчим был очень читающий человек, несмотря на то, что отсидел приличное время. И даже пытался писать. При нем библиотека разрослась и в мои молодые годы дошла до трех тысяч томов. В то время у нас была библиотека, которой не было нигде, тем более на периферии. У нас был Декамерон, не считая все собрания сочинений Толстого, Пушкина, Чехова, Лермонтова! Надсона было издание, Виноградов был, который писал историю династии Романовых. Я ее потом ксерокопировал, когда мы все потом разъехались и растерялись. Этой библиотеки нет давным-давно. Мы жили в Западной Украине, бендеровцы состряпали версию и опять его засадили. Человек, конечно, царство ему небесное, был совершенно уникальный. Я к нему попал, когда мне было десять лет…

Я ткнула вилкой лоснящийся перец, чем-то туго набитый, словно кожаный мешок в дальнюю дорогу.

– Перец – это божественная вещь! – Нацелился вилкой в меня Анатолий Михайлович. – Фарширован рисом и овощами, но при этом закуска холодная! Это по рецепту моей матушки сделали. Она отменно готовила, надо отдать ей должное…

В приоткрытую дверь заглянул робкий хохолок и накрашенный глаз охранницы:

– Анатолий Михайлович, извините, что вторгаюсь, Вас к телефону! – К глазу и хохолку прибавилась вытянутая рука с трубкой.

– Я же сказал, меня нет!

– Это Ваша…

– Дай…

Анатолий Михайлович подался вперед всем телом, оперся о стол локтем, смахнув капустную соломку с усов на пол.

– Да. – Устало выдохнул он. – Да. Я понял. – Он закатил глаза, выслушивая длинную тираду. – И что? Он не отвечает, потому что он занят. Я тебе говорил уже. Не надо его дергать! А я говорю не надо!!! – Поднял он голос. – Ах, ты мать!?! Ты бы раньше об этом пеклась! Мать она!!! Я не кричу! – Медленно проговорил Анатолий Михайлович, и глаза его налились кровью, – я тебе еще раз говорю – с ним все в порядке, он просто занят. Занимайся там своими делами и не надо дергать его по пустякам! Да. Все хорошо. Да. Передам. Позвонит. Да, я сказал! Ты меня слышишь? Ты вообще слышишь кого-нибудь кроме себя!?! – Снова вскричал он. – Я спокоен! Да, я ему скажу. Что тебе нужно? Шины? Зачем? Ааа… Хорошо, я у него спрошу, если ему не нужны, я тебе их отправлю. Все, будь здорова!

Анатолий Михайлович, с силой вдавив кнопку, отключил телефон.

– Вот дура баба! Прости мою душу грешную…, – Он молча опрокинул в себя рюмку водки и занюхал огурцом. – Прости, Танюш…. Два раза после нее женился, баб без счета было, но эта по сию пору бесит так, аж кушать не могу!

– От любви до ненависти один шаг, – сакраментально высказалась я.

– Да нет никакой любви! Я вообще не знаю, что это такое. Любовь….

– Вы серьезно?

– Да…. Если честно, я еще никого не любил в жизни так, как читал это в книжках. Мне может нравиться женщина, я могу быть увлечен ей, но то, о чем пишут и говорят, что имеют в виду под словом «любовь», мне это неведомо. Мне говорят, что я несчастный человек, может, быть да.… Почему так? Бог знает…

– Возможно потому, что полигамность перешла через край?

– Полигамность это норма для мужчины! – Выкрикнул Анатолий Михайлович, как в телефон. – Просто бабы дуры. Все! Они все рождаются дурами. Но женщины, не имеющие внешности покорительной, читают книжки, умнеют, учатся анализировать, у них ведь все время проблемы, которые надо как-то решать. То есть женщина рождается дурой в любом случае, но красивой и так нормально, ее все устраивает, а страшненькая начинает саморазвиваться, выстраивать какую-то концептуальность. Она начинает разыгрывать карту, чтобы не пропасть в этом мире. Подходит к зеркалу, видит себя и думает, а как же мне брать то мужика штурмом, чем? И это очень хорошо. Ведь вообще людей, которые пытаются задумываться, всего три процента на земном шаре.

– Остальные довольствуются двумя первобытными началами?

– Абсолютно! – Радостно подцепил вилкой пласт буженины Анатолий Михайлович, – меня все время мучает и интересует чисто такой философский вопрос – что же такое мир людей? Почему бог выстроил именно такую систему, схему, конструкцию человечества? Это вопрос, на который я не могу ответить, даже гипотетически. Я под это не могу подвести свою логику никак. Но это божья воля и я перед этим сдаюсь и складываю с себя все полномочия.

– Но мир различен. Сколько цивилизаций, столько и устройств мира.

– Дело не в этом. Я говорю о структуре человечества вообще на земном шаре. Вот я думаю, почему именно так? У меня хватает иногда логики до чего-то додуматься и что-то объяснить, но это объяснение априори не может быть, потому что общество и человечество развивается. Так же как теория электричества, которая сегодня существует, она относительная. На самом деле, я как глубоко понимающий человек, считаю, что человечество на этом уровне развития науки и интеллекта на земном шаре, создало такую удобную, объясняющую невероятные явления теорию и не более того.

– Точно так же как религия…

– Нет, в религию не лезь. Это не обсуждаю, я верю! Религию ты принимаешь как догму, или ты ее не принимаешь!

– А почему человеку разумному не попытаться разобраться в вопросе, в том числе и в этом?

– Я верю, и это мне не позволяет лезть в сложные для меня вещи, хоть и есть вопросы, которые я никогда не задам. Я не буду копаться ни в чем, это не мое дело. Это надо почувствовать и не более того. Если у тебя есть вопросы, выходи из веры. Вера – это когда вопросов нет. Читай молитвы и старайся понять, как это ложится на твое сердце и на твою душу.

– Мне кажется, так надо относиться к любви, как к вере. Принимаешь этого человека, веришь, и не обсуждается.

– Нет! Любовь это мир иллюзий, в котором ты можешь устоять, или провалиться. Любовь – это фокусы, когда распиливают бабу пополам, только в более примитивно завуалированной фанатичной форме. Хоть я и не любил, уверен, что это так…

– Вы любили, как могли, как были способны…

– Это правильно… Но через меня прошли сотни людей и влюбленных тоже, я считаю, что это клиника. Как человек, имеющий определенное отношение к медицине…

– К медицине?

– Да, у меня фельдшерский диплом есть. У меня пять лет был свой медицинский центр, где я был генеральным директором. Я ни копейки не получил от этого. Я его открыл, чтобы помогать людям, мне было интересно.

– Традиционная медицина?

– Она по моей методике выстроена. Я ее разрабатывал лет десять, пока не пришел к тому, что можно выбрать из того, что существует.

– Почему бросили?

– Время отнимает.

– Методика работает?

– Сейчас проскальзывает что-то идентичное, но не очень квалифицированно. Так вот, возвращаясь к любви.… Это клиника! Чтобы мне не говорили про любовь, особенно для мужиков, это примитивное скотоводство. Мужик, это примитивное существо, которое после того, как кончает, уже ничего не помнит и не знает, то есть теряет всякую нить эмоций. Если б не было женщин, мы вообще никто. Да, мы хорошие токари, слесари, физики, но мы не главные в жизни, а главные в жизни – женщины.

– Оставьте баб одних и увидите, что будет.

– Ну, мы же так не разговариваем. Это доказательно от противного. Я считаю, и наверно, я не ошибусь, не любовь мир сделала, любовь только мир двигала, и частично разрушала. А самое главное – это созидание, творчество, главней я ничего не знаю. Я самодостаточный человек, у меня все есть, но я никогда не пойду на какие-то варианты, в которых не будет созидания. Для меня мир созидания это мир жизни. Может, поэтому бог меня держит на этом свете, потому что я все время творю что-то. Я это делаю не для себя, не для кого-то, а вообще. Это в себе хранит примитивное, но важное человеческое начало.… Это единственное качество, которое приближает нас к богу, именно созидание и творчество.

Анатолий Михайлович снова осушил рюмку и остановил на мне тусклый взгляд.

– Ну, мы, собственно, подошли к сути разговора. Я хочу, чтобы моя книга была о том, что меня волнует в этой жизни – о созидании, о правильном образе жизни, о воспитании, о литературе, о боге, о душе, о мире. Главное, что это должно быть творчество! И для меня и для тебя!

– Главным героем будете Вы? В книге будет сюжет или это будут мысли вслух? Вы себе уже представляете что-то конкретное?

– Конкретного пока нет. Я живу по системе Наполеона, ввязываюсь в драку, а там посмотрим…. Я приглашаю тебя в свой загородный дом на эти выходные. Отдохнем, пообщаемся, у меня там сауна, бассейн, все есть, в общем. Узнаем друг друга лучше, будут конкретные мысли. В пятницу приезжай к пяти, отсюда поедем. Здесь всего сорок минут дороги. Договорились?

– Что мне взять с собой?

– Ничего. У меня все есть.

– Ну, чего-то может не быть? – Засомневалась я.

– В моем доме не может чего-то не быть! У меня есть все! – Отрезал Анатолий Михайлович, – у меня даже зубная щетка есть новая для тебя! – Он ухмыльнулся в усы и потер руки: – Ну, я, кажется, заморил червячка.

– Я тоже. Спасибо.

– Пока не за что…, – крякнул он, вставая. Кожаные штаны повисли на заднице и коленях сдутыми пузырями. Он натянул пузыри за пояс и обнял меня за плечи, но, дойдя до коридора, просматриваемого цветными курицами, убрал руку.

В пятницу я столкнулась с Анатолием Михайловичем у двери конторы нос к носу. Он был в наброшенной на плечи бобровой шубе до пола. Две охранных курицы топтались рядом. Одну из них перекосило большим черным портфелем, который она держала в руках.

– О! Молодец! Не опоздала! Уважаю пунктуальность! – Похвалил меня Анатолий Михайлович. – Так! Ну, всё? Ничего не забыли? – По-хозяйски спросил он. – А портфель мой где?

– Держу, – отозвалась перекошенная.

– Зачем держать? Поставь его!

– Я подержу лучше! А то забудем, как в прошлый раз!

– Ну, всё, пошли! – Скомандовал Анатолий Михайлович.

Все подошли к большому черному внедорожнику. Выскочивший водитель принял из скрюченных пальцев охранницы портфель.

– Мы назад с тобой. – Распорядился Анатолий Михайлович, и кивнул охраннницам: – Идите, идите, холодно! Всё, до понедельника, девочки!

– Хороших выходных! – Хором ответили девочки, продолжая стоять с выражением: «на кого ж ты нас покидаешь!» на лицах. Или мордочках? У куриц что вокруг клюва? В общем, на них…

– Мы заедем в один магазин по пути, – предупредил Анатолий Михайлович. – Аннушка масла не нашла.

– Теперь она должна его еще и найти, прежде чем пролить? – Удивилась я.

– Я масло тыквенное кушаю на завтрак, а она его не нашла, хозяйка у меня в доме. Я ее Аннушкой величаю, по-булгаковски…

По небольшому магазинчику с названием «Мегамаркет» Анатолий Михайлович перемещался, по-царски подметая пол бобровой шубой. Тележкой управлял водитель.

– Я у них заказываю тыквенное масло. Для меня специально привозят в десятилитровых банках. Я же помалу– то не беру.

– А что вы с ним делаете?

– Ем! Там столько полезных вещей для мужчины, который хочет оставаться мужчиной.

Он обнял меня, уже никого не стесняясь. Водитель привычно деликатно ушел вперед. Анатолий Михайлович навалился на меня бобровым телом, пытаясь поцеловать.

– Уже? Даже без масла? – Остановила я его.

– Женщины с чувством юмора обычно хороши в постели, – проворчал он, и усы его приподнялись.

Девушка с бейджем «Юлия» долго искала ключи от витрины с алкоголем. Анатолий Михайлович выказывал нетерпение, обмахиваясь полой шубы. Когда ключи с извинениями нашлись, он перенес всю витрину в тележку к уже находившейся там банке тыквенного масла.

– Нам больше ничего не надо? – Спросил он у водителя.

– Все, что вы сказали, уже купили. Если только еще что-нибудь, – отчитался водитель.

– Нет, пока хватит.

В машине он придвинулся ко мне:

– Мы едем в дом, который я строил по собственному проекту. Там еще не все доделано как планировалось, но, в общем, я доволен. Ты все сама увидишь.

Бетонная граница забора между тяжелым ночным небом и пустым ноябрьским лесом огласилась лаем и мужским голосом из сторожевой будки:

– Тихо, тихо, Малыш! Это хозяин!

Человек в телогрейке открыл ворота в большой освещенный двор перед четырехэтажным домом, в котором стали загораться окна. «Малыш» оказался огромной черной псиной, произносившей «вау» радостным басом. Распахнув шубу, Анатолий Михайлович по-хозяйски пошел к входу. За ним водитель нес пакеты и портфель.

Нас встретила полная темноволосая женщина в розовом халате, с юркими глазками и счастливым лицом и сутулый мужчина, тоже улыбавшийся. Женщина развела махровыми руками и запричитала:

– Ой, наконец-то! Ай, как хорошо! Отец ты наш! Приехали! Вот радость то!

– Здравствуй, здравствуй, Аннушка! – Приобнял ее Анатолий Михайлович. – Это Татьяна. Моя гостья. Познакомьтесь.

– Танечка! Ой, как хорошо! – Перекинулась на меня Аннушка, – проходите, скорей! Стол уже накрыт, и бассейн готов и сауна! Ждем вас, родные наши! – Она кинулась в ноги Анатолию Михайловичу, помогая ему разуться. Он поочередно подставлял ей туфли. Потом скинул ей на руки шубу. С мужчиной поздоровался за руку:

– Здорово, Вить!

– Здравствуйте, Анатолий Михайлович! – Поклонился тот. – Все готово. Как всегда. Я вам сегодня нужен?

– Нет, нет, ты свободен. Ступай.

– Я буду у себя.

– Да, да, хорошо.

В сопровождении кудахтающей Аннушки мы прошли в помещение с зимним садом, фонтаном, витой лестницей наверх, большим стеклянным столом и светлыми диванами. Предназначение этого помещения было не понятно. Если зимний сад, то зачем стол? Если диваны, то зачем фонтаны? Если зеркала и лестница, то зачем тазик с водой? Анатолий Михайлович вдавил себя в самый большой диван. Аннушка рухнула к его ногам, подтащив тазик с водой, и принялась обмывать и массировать ему ступни, не переставая кудахтать. Ее полная фигура, казалось, не должна была выдержать такую позу. Махровый розовый зад надулся гигантским бутоном на фоне фонтана. Я присела на соседний диван.

– Танечка, вам обмыть ножки? – Спросила снизу женщина.

– Ой, нет, спасибо…

– Иди сюда, посиди со мной, – позвал Анатолий Михайлович. – Не стесняйся. У нас это ритуал. Много лет уже. Аннушка у меня золото. Сейчас закончим и пойдем ужинать. – Он похлопал ее по рыхлой щеке.

Она, расплывшись в улыбке, поцеловала ему голень.

В столовой массивный стол держал гору еды на толстых лакированных ногах. Его окружали три деревянных стены с окном и внутренней дверью и одна стеклянная, выходящая к бассейну. Хозяин расположил на отполированной лавке живот и взялся за запотевший графин.

– Эх, водочка! Волшебница! Холодненькая! Давай выпьем!

– Да я водку не очень…