Цитаты из книги «Ученица. Предать, чтобы обрести себя»

У меня столько счетов! Не представляю, как я все оплачу. Но Бог посылает либо испытания для роста, либо средства для успеха

Я избавилась от чувства вины, когда приняла собственное решение, без бесконечного переживания былых страданий, без сравнения чужих грехов и моих собственных.

От отца я знала, что книгами можно либо восхищаться, либо ненавидеть их. Книги Господа – тексты, написанные мормонскими пророками или отцами-основателями, – не следовало изучать. Им следовало поклоняться, как чему-то совершенному и абсолютному. Меня учили читать слова таких людей, как Мэдисон, и превращать их в форму для отливки собственного разума. Мозг следовало формировать по контурам этой безупречной модели. Я читала эти книги, чтобы узнать, что следует думать, а не для того, чтобы мыслить самостоятельно.

«Нет ничего забавнее реальной жизни, я же тебе говорила».

Мне всегда было легче переносить жестокость, чем доброту. Похвала была для меня ядом, она душила меня

Сама наша жизнь была циклом – циклом дня, циклом времен года – кругом вечных изменений, которые, завершаясь, лишь подтверждали, что ничего не изменилось. Я верила, что моя семья – часть этого бессмертного круга, что мы в определенном смысле вечны. Но вечной была только гора.

Моя жизнь в Кембридже изменилась – или изменилась я сама. Наконец-то я поверила в то, что принадлежу этому месту. Стыд за собственную семью испарился в мгновение ока. Впервые в жизни я открыто рассказывала о том, откуда я. Я призналась своим друзьям, что никогда не ходила в школу. Рассказала об Оленьем пике, о наших свалках, амбарах, загонах. Рассказала даже о подвале с припасами посреди пшеничного поля и о баке с бензином, зарытом возле старого амбара. Я рассказала, что была бедна и невежественна, и не испытала при этом ни малейшего стыда. И только тогда я поняла, откуда брался этот стыд. Дело было не в том, что я не училась в консерватории и отец мой не был дипломатом. И не в том, что отец был психически болен, а мама подчинялась ему. Мой стыд проистекал из-за того, что отец толкал меня к лязгающим лезвиям Ножниц, вместо того чтобы отталкивать меня от них. Мой стыд проистекал из тех моментов на полу, когда я знала, что мама в соседней комнате предпочитает не видеть и не слышать моих мучений – и не быть моей матерью.

– Тебе никогда не приходило в голову, что ты имеешь такое же право находиться здесь, как любой другой?

– Ты должна перестать так думать, – решительно сказал доктор Керри. – Ты не фальшивое золото, сверкающее только при должном освещении. Кем бы ты ни стала, в кого бы ни превратилась, ты всегда останешься такой. Всегда. Это не свет Кембриджа. Это твой свет. Ты – золото. И возвращение в университет Бригама Янга или даже на твою гору этого не изменит. Может быть, это изменит отношение к тебе других людей или даже твое собственное отношение к себе – в определенном свете даже золото тускнеет. Но это лишь иллюзия. И так было всегда.

– Спроси у тела, что ему нужно, и позволь ответить. Мама могла вслух разговаривать с собой: – У меня мигрень. Что мне поможет? А потом она брала бутылочку с маслом, прижимала ее к груди и с закрытыми глазами спрашивала: – Это мне нужно? Если тело ее наклонялось вперед, это означало «да», масло поможет от головной боли. Если тело отклонялось назад, это означало «нет», и мама бралась за другое масло.