Наверное, я никогда не перестану восхищаться и наслаждаться красотой норвежской природы, этими удивительными красочными пейзажами и ландшафтами. Взору открывались то таинственные безлюдные просторы со скудной северной растительностью, то высоченные горы, заросшие непроходимыми лесами и ниспадающими с высоты водопадами, то горные реки и величественные фьорды. Вся природа будто дышала загадочным, сказочным духом эльфов и троллей. И всю эту красоту сохранили и не испортили, не уничтожили при строительстве мостов, тоннелей, дорог, домов, городов. Какие же молодцы, эти норвежцы, что сумели построить цивилизацию без ущерба окружающей среде на минимально пригодном участке суши.

За окном расстелалась тундра, а мне сильно приспичило по малой нужде. Одвард невозмутимо ответил, что надо доехать до туалета, потому что по закону справлять нужду возле дороги запрещено. Наверное, поэтому сам он писает, где хочет. Одвард громко заржал на мое замечание и уверил, что у него есть личное разрешение от Короля Норвегии. Не вовремя в Одварде проснулся шутник и великий патриот. Почти час я гипнотизировала себя, убеждая организм держаться до последнего. И вот, в тот момент, когда «промедление смерти подобно», мы, наконец-то, подъехали к лучшему достижению человечества – туалету. Как всегда, там оказался полный порядок и комфорт. Хвала норвежским уборщикам, норвежской системе и всем богам!

Чтобы скрасить многочасовое молчание я стала петь все песни, какие только помнила. Песни «Машины времени», «ДДТ», А.Розенбаума, русские народные, романсы из кинофильмов зазвучали в моем неистовом исполнении, без остановки сменяя одна другую. Спасибо, вам, отцы русского рока и дай вам Бог многие творческие лета! Аминь от соотечественницы.

Одвард совершенно не реагировал на мое музыкальное шоу-иступление-выступление. То ли оглох, то ли онемел не от счастья… И, если от поездки я была на последнем издыхании, то Одвард выглядел бравым водилой без тени усталости на лице. Его слова о том, что за рулем он отдыхает не оказались преувеличением. Но, к моему счастью, конец нашего вояжа уже был не за горами.

За окном замелькали густонаселенные местечки и скоро мы оказались в большом городе. Он радовал своей деревенской простотой одно-, двух- или трехэтажных домов, окруженных зелеными лужайками и цветами. Центр был застроен пятиэтажками и торговыми центрами. Несмотря на оживленное автомобильное движение, соблюдалось святое дорожное правило о приоретете пешеходов. Поражало большое количество беременных женщин, мужчин с колясками и инвалидов на электрических инвалидных креслах.

Мы подъехали к пиццерии и Одвард заказал самую большую пиццу, которая по размеру была чуть меньше круглого стола Короля Артура. Густой аромат свежеприготовленного теста и мяса заполнил собой все околомашинное пространство, кабину, наши носы и рты, возбуждая и разжигая нешуточный аппетит. Волчий аппетит Одварда подпрыгнул до кондиции, а поэтому сил терпеть и ждать, когда еда остынет, у него не осталось. Он стал жадно кусать громадный горячий кусок пиццы, рискуя обжечься, но упорно пытаясь его как-нибудь прожевать. Жевать очень горячее Одварду было легче с открытым ртом. Задрав слегка голову вверх, чтобы еда не вывалилась из открытого рта, он наклонял голову то вправо, то влево, приговаривая «чертовски вкусная пицца». Как вдруг, глаза его его остановились и быстро полезли из орбит, дыхание остановилось и слова вместе с недожеванной пиццой застряли у него в горле. Одвард моментально наклонился вниз и стал судорожно кашлять, извергая все, что стало поперек горла, прямо на пол. Отдышавшись, Одвард понял, что пытался проглотить вместе с пиццей и кусок картона, который он оторвал от упаковки и использовал, как одноразовую тарелку.

После ланча мы поехали на окраину города и остановились у тринадцатиэтажного дома. Это был шедевр современной архитектурной мысли, воплощенной в стекле и бетоне. Просторный холл, вместительный зеркальный лифт сверкали чистотой. Лифт бесшумно поднял нас на самый верхний этаж, двери раскрылись и мы вышли на красную ковровую дорожку. Убедившись, что оркестра нет, я поспешила за Одвардом, который почти скрылся из вида.

Квартирка впечатляла не меньше, чем дом. Внимание привлек ярко-желтый мотоцикл, стоящий… на балконе. Весь балкон, кроме пола, был застеклен и поэтому создавалось реальное ощущение свободного выхода в воздух, на околодомную орбиту, так сказать.

Норвежские граждане немного пообщались в моем молчаливом присутствии, а потом не особо торопясь, мы стали носить вещи из грузовика. Прошло несколько часов и мой пустой желудок стал громко урчать, пугая окружающих и требуя еды. Хозяева немного подсуетились и нам были предложены прозрачные бутерброды и кофе. Пропитания было катастрофически мало, поэтому я ограничилась двумя плоскими бутербродиками, чтобы Одварду досталось побольше. Но он, конечно, даже не догадался о такой жертве со стороны русской барышни.

* * *

Закончив дружеский визит, мы отправились в обратный путь, хотя полной уверенности у меня в этом не было. Одвард опять разговаривал по своему любимому мобильнику, а я размышляла о загадке норвежской души и души как таковой. По идее, любая душа – загадка, а чужая – сплошные потемки. Как часто, общаясь на родном языке мы абсолютно не понимаем друг друга или понимаем с точностью наоборот? Сотни, тысячи людей могут прочитать одну и ту же книгу, но каждый будет трактовать ее по своему, придумывая невероятное новое и совершенно забывая очевидное.

Я не была избалована пониманием со стороны своих близких, поэтому не особо переживала по поводу непонимания со стороны Одварда. Надеясь, что это временные трудности. Научила же я его убирать за собой грязную посуду, делиться конфетами, а не есть их со скоростью света в одно лицо. К сожалению, этим победы в воспитании и ограничились. Каждый раз он по- прежнему забывал сказать «спасибо» за обед, по-прежнему бросал грязные носки в зале, по-прежнему безбожно гадил и в машине и дома, по-прежнему пердел всегда и везде. Я еще надеялась на его дальнейшее успешное перевоспитание. А сейчас главное, что он добрый и нежадный.

Одвард, как всегда, внезапно прервал мои размышления, сказав, что «мне звонил доктор». Чтобы поддержать разговор в рамках своего ограниченного лексикона, я поинтересовалась, кто у него доктор – мужчина или женщина? Одвард сурово посмотрел на меня, наверное, в чем-то подозревая, но промолчал. Тогда я снова повторила свой вопрос. В ответ Одвард упорно хранил молчание. Пауза неприятно затянулась, но тут Одвард снова произнес ту же самую заколдованную фразу. Сказка «Про белого бычка» в норвежском варианте обещала быть интересной. Стараясь сохранить самообладание, я как можно четче повторила свой вопрос «кто твой доктор – мужчина или женщина?». Но Одвард вцепился в руль и демонстративно уставился на дорогу. Почему мой простой вопрос поставил его в тупик? И тут до меня дошло, что он сказал «моя дочь звонила мне», а мой вопрос для него звучал «кто твоя дочь – мужчина или женщина?». Когда я, нахохотавшись в волю, рассказала об этом Одварду, он радостно заулыбался, обрадовавшись за мою вменяемость.

Мы продолжали ехать вдоль небольших полей, на которых кое-где паслись коровы или овцы. Ухоженные буренки неторопливо жевали траву и равнодушно разглядывали проезжающие мимо машины. Мы свернули на проселочную дорогу и, проехав еще немного, остановились у большого двухэтажного дома. Только тут Одвард объяснил, что мы приехали к его родителям. Сюрприз! Это, когда ОЧЕНЬ неожиданно, но не всегда приятно.

Одвард быстро выскочил из кабины и стремительно ушел в дом, оставив меня одну. Он даже не подумал подождать меня, пригласить в дом, представить родителям. Это было неприятно, но терпимо и кое-как объяснимо: бедный мальчик соскучился по родителям, торопился их обнять и предупредить о моем существовании. Я зашла в дом и осторожно открыла дверь из-за которой раздавались голоса.

На кухне сидели Одвард, его родители и еще два незнакомых молодых человека. Со мной никто не поздоровался и все продолжали общаться, не обращая на меня никого внимания. Захотелось развернуться и уйти… совсем. С другой стороны, «качать» права в чужом доме было как-то неудобно. Да и как их «качать» без знания норвежского языка? Чтобы не стоять позорным столбом пришлось через силу пройти и сесть на колено Одварда, потому что свободных мест больше не было. Мое присутствие для окружающих так и осталось незамеченным. Меня в упор проигнорировали. На минуту прервавшись Одвард предложил мне сходить в душ и я была рада покинуть общество под благовидным предлогом.

Контрастный душ всегда действует благотворно и при физических и при эмоциональных перегрузках. Расслабившись под струями воды, я почувствовала умиротворение и прилив новых сил. Еще неизвестно, как бы я сама отреагировала, если бы моя дочь привела в дом бесприданника из экономически неблагополучной страны.

В хорошем настроении я вернулась на кухню и застала там Одварда в компании молодых людей. Он весело болтал и что-то стряпал. Увидев меня, он демонстративно показал мне морковку и что-то спошлил в мой адрес. Шутка была, наверное, очень гадкой, потому что все они дружно заржали и брезгливо затрясли головами.

Все. В один момент вся моя миролюбивая философия умерла. Я развернулась и ушла на второй этаж собирать свои вещи. Почему так жестоко? За что? Что плохого я им сделала? Я беззвучно рыдала. Никто и никогда не унижал меня. А тут, накануне регистрации… Я вытирала мокрое от слез лицо, но новые слезы снова бежали по моим щекам. Видно, не судьба моим детям иметь отца и полную семью. Было невыносимо больно и обидно. Полный крах надежд.

Я не знала сколько прошло времени, но, немного успокоившись, стала приводить себя в порядок, чтобы спокойно покинуть этот дом и всех, кто в нем находился. Мой обратный билет находился за сотни километров отсюда. Значит, буду добираться пешком и автостопом. В разгар моих заключительных сборов в комнату вошел Одвард. Он был по-прежнему весел и улыбчив и вел себя, как ни в чем не бывало. Его восклицание «проснулась!» попало в самую точку. Я действительно проснулась… от кошмара. Сказка кончилась и корчилась в судорогах, Золушка не стала принцессой, а чудовище оказалось настоящим.

Я попыталась высказать хоть часть того, о чем думала, сидя здесь в полном одиночестве и унижении. Но стоило мне открыть рот, как от новых слез перехватило в горле. Со слезами на глазах я объяснила этому великану, что он жестоко оскорбил меня, а поэтому я не желаю выходить за него замуж и уезжаю домой.

Одвард был ошеломлен. Он застыл словно изваяние, словно заколдованный статуй, увидевший голову Медузы Горгоны. Трудно выяснять отношения с небольшим словарным запасом, который к тому же ограничен бытовой темой.

Я беспомощно сидела на диване, вытирая остатки косметики на мокром лице. Одвард, наконец, очнулся, подошел к столу, взял мой словарь по норвежскому и через пару минут протянул его мне с подчеркнутыми словами «жирный», «страшный», «гадкий». Я подняла на него галаза и удивилась той душевной боли, которая отразилась на его лице. Конечно, нелегко ставить себе такой диагноз.

Глаза его слегка увлажнились и он, сделав над собой усилие, попросил у меня прощения.

Я не могла простить вот так, сразу. Мысленно я уже давно всё похоронила и неожиданный поворот событий не входил в мои планы. Что делать? Я ответила, что должна подумать. Викинг без эмоций выслушал мой приговор, улегся холмиком на другой диван и печально уставился в потолок. Вся его поза говорила о кротком смирении ягненка.

Мой запал насчет пешего марш-броска в сотни километров сильно поубавился, потому что душевные силы были на исходе. Надо отдохнуть, а потом уже решать. Свернувшись калачиком в углу дивана, я моментально отключилась и уснула.

Утром я разбудила Одварда и со всей страстью великодушной женщины заявила, что прощаю его не в первый, но в последний раз. Мы помирились и на горизонте снова замаячил мираж ожившей сказки.

* * *

Ехать предстояло довольно долго и наше молчание тяготило нас обоих. Немного помявшись, Одвард стал рассказывать о своей прошлой жизни и женщинах. Первые свои деньги он заработал в четырнадцать лет на заготовке дров, школу бросил, выучился на шофера грузовика, а с девятнадцати лет стал жить гражданским браком с одной девушкой. Она родила ему двух детей, была плохой матерью и хозяйкой, изменяла ему с соседом.

А он ничего не знал и вкалывал сутками напролет, потому что надо было оплачивать взятый на дом кредит. Заподозрив неладное, Одвард решил все выяснить. Он, как шпион, спрятался в кустах и наблюдал всю картину «супружеской верности». Был жуткий скандал. Он ворвался в дом, чуть не убил их обоих, покрушил всю мебель, выкинул их на улицу и успокоился лишь в полицейском участке.

Потом он пробовал сойтись с другими женщинами, но им были нужны только его деньги. Никакой любви, заботы, понимания он от них не видел. Последние семь лет он жил с настоящей алкоголичкой, которая постоянно устраивала скандалы и драки, была никудышной хозяйкой и безответственной матерью для своей дочери.

Невольно я почувствовала себя ангелом по сравнению с этими женщинами. Может, ему надо время, чтобы привыкнуть к тому, что я другая? Его же я спросила, почему он терпел этот беспредел от своей алкоголички, что ему мешало уйти? Одвард тяжело вздохнул и объяснил, что ему было жаль ее дочь, маленькую, беспомощную, никому не нужную девочку. Он как мог заботился о ней, мыл посуду, готовил еду и ждал, когда ее мама образумится, перестанет шляться по барам и пьянствовать.

Совсем как в обычной российской семье, только с точностью наоборот, когда все проблемы и немеханизированный быт тяжким грузом падают на хрупкие женские плечи.

Затем Одвард подытожил, что он разочаровался в норвежских женщинах и все свои надежды на будущую счастливую семейную жизнь он возлагает на брак со мной. В последнем я была полностью с ним солидарна. Для меня это тоже был последний шанс.

Мы свернули с главной дороги и, проехав несколько километров, остановились в каком-то захолустье у старого страшного дома. Оказалось, что здесь жила семья его сестры. Уличная дверь была открыта настежь, но дорогу в дом преграждали большущие мешки, из которых прямо на грязный пол повываливалась разная одежда. Тут же валялось несметное количество обуви с засохшей и свежей грязью. Не снимая обуви мы с трудом пролезли через мешки, прошли внутрь и оказались на просторной кухне, которая больше была похожа на помойку. Все столы были заставлены грязной посудой, объедками, газетами, окурками и пустыми бутылками, на полу в клубах пыли валялось собачье дерьмо.

Семейство из двух взрослых и пяти детей невозмутимо восседало за столом в ожидании нашего прихода. Свободных мест не было и нам, естественно, никто их не уступил. Сестра была похожа на колобка в парике и очках. Она явно не страдала от избытка интеллекта, беспристанно смеялась и что-то говорила о переезде. Вот уже месяц, как они сюда переехали, а она все не может навести порядок.?!?!.

От чувства омерзения я вообще перестала хоть что-то понимать, но догадалась отказаться, как и Одвард, от предложенного кофе. Эксперименты в антисанитарных условиях лучше не проводить, поэтому я не рискнула даже выпить стакан воды. Не знаю, зачем мы приехали сюда? Такая экзотика и в России встречается. Может Одвард хотел показать, что кто-то живет хуже него? Для меня это так и осталось тайной. Слава Богу, что визит вежливости быстро закончился и мы поехали дальше.

Случайно вспомнилась одна история, когда русская семья ждала иностранного жениха своей дочери в гости, то они весь подъезд до пятого этажа вымыли, хотя жили на втором.

* * *

Родной подвал ненадолго ожил нашим присутствием, а потом все опять затихло и погрузилось в ночную тишину. Одвард разбудил меня рано утром наспех объяснив, что нам срочно надо ехать на встречу. Через полчаса после молниеносных сборов мы приехали на место и Одвард стал разговаривать с приятным пожилым господином, который оказался хозяином большого участка леса.

Я уже знала, что норвежцы могут часами говорить ни о чем или об одном и том же. И, если в первое время я помалкивала и не вмешивалась, то в последнее стала частенько прерывать бесконечный словесный поток Одварда и проситься домой, ссылаясь на выдуманную усталость, голод или головную боль. Но в этот раз я прочувствовала важность момента и не стала пугать разговорщиков своим норвежским, а просто пошла осматривать окрестности и собирать малину. Буквально через два часа диалог был закончен и мы поехали домой.

С важным видом Одвард объяснил мне, что владелец земли – миллионер, любит играть в гольф, а поэтому хочет иметь собственный гольф-бан. Вот Одвард и взял подряд на все виды земельных работ. Затем он поинтересовался есть ли у меня водительские права и опыт работы на грузовике. Постановка вопроса стукнула по моему самоуважению на профпригодность. Я ответила, что, к сожалению, таких прав у меня нет, но зато могу управлять ракетой, а если серьезно, то в школе я была лучшей по вождению трактора. Правда, было это в прошлом столетии, когда мы жили почти при коммунизме. Одвард очень обрадовался и тут же пообещал взять меня на работу… трактористом-бульдозеристом. Кто бы мог подумать, что спустя двадцать лет мне может пригодиться двухгодичный курс по вождению трактора? И где, здесь, в Норвегии? И все же, я была рада своей востребованности и возможности разделить бремя денежных трат.

На следующее утро наша бригада из пяти человек приступила к работе. Надо было валить деревья, стаскивать их в кучу, грузить в грузовик, ровнять землю, пахать ее, убирать остатки деревьев и невероятное количество камней. Одвард отвел меня к небольшому бульдозеру, ровно три секунды показал, как это работает, и оставил меня одну. Работать было интересно и не очень сложно. От малейшего прикосновения к ручкам управления машина легко приходила в движение, поэтому была нужна ювелирная точность, чтобы сгребать и перетаскивать поваленные деревья. Пыль стояла столбом, лезла в глаза и нос, скрипела на зубах. Но, как говорится, «назвался груздем – полезай в кузов». Через каждые сорокпять минут был пятнадцатиминутный перерыв, а в полдень наступил ланч.

Все собрались за одним столом и каждый стал есть свои бутерброды. Проголодавшись за шесть часов работы, я сосредоточенно уплетала бутерброд, когда сидящий напротив норвежец, стал разглагольствовать о России, как о вечном источнике проблем для всего мира, о русской радиации, проституции и наркомании. К сожалению, я давно уже не патриот своей страны, но слушать спокойно подобные обвинения было выше моих сил. Моего словарного запаса хватило, чтобы заявить, что он не знает того исторического и культурного наследия, которое подарила моя страна миру и что именно русские солдаты освободили его страну от фашистов. И, вообще, он не имеет права судить мою страну, потому что никогда в ней не жил. И пусть объяснит мне, каким великим достижением, кроме нефти, может гордиться Норвегия и почему в его экономически благополучной стране существуют и наркомания и проституция и алкоголизм? Тирада закончилась, ответа не было, все сидели в шоке. Потом он, все-таки, извинился передо мной и мы продолжили работу в интернациональном, дружеском перемирии.