Пиявкина любовь

– Тоська, ты хоть в институт-то готовишься? – как-то поинтересовалась Надя, видя, что Тося с утра до ночи таскает воду, стирает во дворе, бельё развешивает. А тут взялась дежурить за мать-вахтёршу, а по утрам плелась домой, как сонная муха.

– Ай, да некогда мне по-нормальному-то готовиться! Мамка вон опять приболела чё-то… прямо не знаю, напасть на неё какая-то. И, вообще, Надька, не представляю даже, как я учиться буду, если с ней… чё-нибудь…

– «Чё-нибудь»! – передразнила Надя, – подготовишься толком, не спеша, да и поступишь теперь уж на следующий год. А что делать-то? Хошь-не хошь, Тоська, а учиться надо. Нынче без образования… сама знаешь.

– Да яззвило бы тебя в душу-то, а! Ты совсем что ли? – это Евдоха. Она подметала крыльцо да нечаянно и услыхала конец разговора. – Надька, ты чего это девку с панталыгу сбиваешь, не пойму? Какой ей, к чёрту, институт? Ты чё не видишь, что я без конца болею, а? – Тётка передохнула и продолжила: – Да на учёбу… вон какие деньги-то надо! А откудаф они у нас? С неба прилетят, ли чё ли? – Евдоха вытерла платком рот, свистящим шёпотом продолжила: – Неча! Пусть на работу идёт – здорова дылда! – тётка швырнула веник в ведро. – Ага, вобще красиво! Она будет учиться, а я на неё мантулить! Нет уж, хватит на мамкиной шее кататься. Хватит. – Евдоха зыркнула на дочь. Та обливалась краской и, опустив глаза, переминалась с ноги на ногу.

– Дак она могла бы и заочно… – не унималась Надя.

– Да отстань ты, говорю, чёртова липучка! Не сбивай девку! Иди-давай отсель по-хорошему, пока я те щас веником-то вот… Не зли меня!

* * *

– То-оськ! Ты кудай-та лыжи навострила? – вынимая изо рта шпильки, недовольно спросила Евдоха, жгутом закручивая жидкие волосы. На бычьей шее причёска её выглядела жалкой кукишкой. Тётка воткнула гребёнку, уставилась на дочь. Та отошла от зеркала, потупилась.

– Да с Надькой хотела… у неё концерт сёдня…

Мать всплеснула руками:

– «Концерт»! У тебя вон… дома свой концерт: работы полно! Прижми, давай, задницу и делом займись. Никуда твоя певица со своим концертом не убежит. Лучше вон барахлишко состирни. А то у меня чё-то опять поясницу схватило – пойду прилягу маленько…

Дочь вышла с бельём на кухню. Она жалела мать, ей не перечила. У плиты кашеварила соседка-Груша. Она то и дело подтягивала на лоб нечёсаный парик, с которым выглядела свирепым чучелом.

– Тось, чё, опять постирушки?

– Мне нетрудно, мама болеет.

Тётка Груня зыркнула на молодуху: «Ну и квашня-а… слова за себя сказать не может!» Она оставила поварёшку, сунулась в Тосину дверь.

– Евдоха! – громко позвала Груша. Не ожидая ответа, решительно зашла в комнату, – фу, накурено-то… хоть коромысло вешай! Эй, Павловна! Форточку открой! – Гостья, подбоченясь, встала у порога. – Слышь, чё говорю? Ты зачем это Тоську при себе держишь, а? Девке самое время погулять, а у ней одно гулянье: дом – работа, – кипятилась Груня, – с тобой-то сидючи, она ить никогда и замуж не выйдет. Да и настирается ещё, поди, успеет!

– Ага, успеет… взамужем-то на кулак соплей намотать! – появилась с папиросой Тосина мать из дальней комнатушки. Комната, вообще-то, была одна, но хозяйка отгородила ширмой угол за печкой. Получилось две. Тося жила с вдовой матерью – Евдохой Павловной. После школы об институте и помышлять боялась и сменно работала в артельной швейке, что ютится за забором их барака-курятника. Евдоха тоже сменно дежурила в артельном общежитии. Она была здоровенной тёткой с рябым лицом, на котором словно чёрт горох молотил, с широким мясистым носом и с реденькими взъерошенными волосами, которые придавали ей грозный вид. «Сама – за мужика, сама и за бабу», – говаривала она. Но за язвительность и злорадство соседи прозвали её Пёрдей. И сейчас она, роняя пепел и раздражённо поплевав на сигарету, добавила вполголоса: – А ты, подруга, не лезь не в своё дело, понятно? Без тебя как-нибудь разберуся!

Однажды весной к Груне на три месяца приехал племянник с Севера – Леонид. Парень – хоть куда: ушлый, красивый!

– На семинар какой-то… – объясняла Груша, собирая после гостя тарелки с кухонного стола. – Может, и невесту подыщет, домой увезёт. – Она с намёком посмотрела на Евдоху. Та ужинала за своим столом и слушала вполуха. – А чего? – спросила у себя Груня, сгружая посуду в раковину. – Парень хороший, непьющий! Деньги большие получает. Весь заработок – в дом. Они с матерью-то – одни. Жинка за ним как за каменной стеной будет. Слышь, Павловна? Породниться не хочешь?

– Нам жених без надобности, Тоське рано ещё! – отрезала Евдоха, вставая.

– Рано? – Груня едва удержала тарелку. При этом жухлый парик её совсем сполз на затылок, открывая тронутые сединою волосы. – Да ей уж двадцать с гаком стукнуло, а ты: «рано»!

– Сказала «нет», значит, нет! – Евдоха, вытирая клеёнку, окатила сердитым взглядом назойливую соседку. – Вобще-то, Грушка… рассобачья твоя душа, ты какого чёрта лезешь в нашу жизь, а? – В дрожащем голосе Евдохи слышалась накипевшая желчь, лицо её покраснело. – Ты вон лучи свою жизь наладь, а то ведь неспроста, поди… сколь лет безмужницей-то живёшь… – ядовито прошипела она. – Поучать, дак, вы все мастера, хлебом вас не корми. – Пердя громко постучала толстым пальцем по столу, – даже не заикайся, говорю! Увижу Тоську с твоим парнем – обоим головы поотрываю! Так и знай! И тебе заодно, еслиф будешь с панталыгу девку сбивать! – грозно пообещала она и скрылась в комнате, но тут же опять появилась. – Ты вона лучи свою куделю к башке пришпандорь, а то ходишь как… чумо болотное! Тфу, страмота одна! – Евдоха захлопнула дверь.

– Да сама ты чумо! Пердя старая!

Все три месяца гость-племянник ухаживал за Надеждой. То в клуб вместе идут, где Надя в художественной самодеятельности поёт, то в кино – вдвоём, а то в парке у пруда гуляют. Наступил срок, и уехал Леонид на свой Север один. А Надежда зачастила к Тосе. Всё шушукались на кухне.

– Секреты какие-то… – чаёвничая, подивилась как-то Евдоха Груне. Они уже давно помирились. Да и короткие перепалки частенько случались в коммунальном житье-бытье. – Ак чё Надька-то не поехала с твоим племяшом? Со своим Генкой-то у неё… контры – вся любовь кончилась! Могла бы с Лёнькой-то и поехать.

Груня, прихлёбывая из блюдца, пожала плечами: «Сама не пойму. Ровно, ладили… Дак ты сама у дочки-то и спроси пето…»

– А-ай… больно надо!

Перед зимними праздниками Тося взяла отпуск.

– До-очь, ты чёй-та… всё спишь да жуёсся без конца? Смотри, разъелась как корова, – недовольно заметила мать.

– Отпуск же…

А под новый год Тося родила сына.

Козой недоенной орала-голосила Евдоха на весь барак: «Кто-о-о?» Выяснилось: Лёнька – соседки-Груни родственничек, что на семинар приезжал.

– И когда успели?.. – Беспомощно разводила руками Евдоха. – Он же за Надькой ухлястывал… Х-хма… видать, только я – за порог, а у них тута… с моей Тоськой – свой «семинар»! Вот те и на!

* * *

– Ну чё, дурища, сообчай-давай о сыне, – смирилась Павловна, – парнишку-то кормить-поить надо, коли «засеменарил», пущай уж теперь и помогает.

– Вот это парень! – радовалась за подругу и её сынишку Надя, выкладывая подарки. – Всем парням парень!

– Тоська! Какая же ты молодчина! – пришла с гостинцами и Нюра-почтариха, – обмыть мальчонку бы надо!

– Ага, прям щас! – вмешалась Пердя, загасив папиросу. – Обмоете ещё, успеете! И не мельтешитесь мне тута, парню дышать нечем.

От Леонида пришла телеграмма. Крупный перевод, потом ещё и ещё.

– Ого какие деньжищи!.. – ликовала Евдоха.

А скоро и сам папаша прикатил ненадолго. Могучий, весёлый, с горой подарков сыну. Бросил тяжёлую пачку денег на клеёнку – новенькие бумажки рассыпались по столу, бабочками закружились на пол. Евдоха спешно собрала ценный «мусор», спрятала под замок в шкапчик. Положив ключ в карман, вышла «на стол собрать». Леонид с интересом глядел на спящего сына, удивлялся: «Мой сынок! Моя кровь… на мою маму похож».

На следующий день молодые с малышом гуляли в парке у пруда. Рядом крутился Пузик, гоняя шумливых воробьёв. Было тепло и солнечно. На голубом небе плавали серые барашки. И листочки на солнце сверкали так, что казались белыми. Тося в весёлом платье лучилась счастьем. У берега плескались и гоготали гуси. Хлопотали и ворковали о чем-то своём голуби. На самом припёке, у квасной бочки, мирно дремала мохнатая кошка, которая, увидев Пузика, выгнулась, зашипела и пустилась прочь с насиженного места.

– Только матери сказал, что внук растёт – надоела: «Вези обоих!» – сказал Леонид и, обходя лужу, осторожно подтолкнул коляску.

– А… моя мама… как же? – приостановилась Тося.

– Не волнуйся, и твою мамашу заберём, – молодой человек улыбнулся, привлёк Тосю, чмокнул, – всем места хватит! Приедем, распишемся, свадьбу сыграем – всё как надо!

Шло время. Пора потихоньку готовиться. Молодой отец подсел к Евдохе, по-свойски обнял.

– Ну что, тёща, подсобирывайся – скоро едем! – весело гаркнул он зычным баском.

– Не ори, ребёнка напугаешь. Ты, кажись, не на улице.

– Говорю, подсобирывайся – едем скоро!

– Кудай-то?.. – не поняла Евдоха, – на Север? – она, чуть не задохнувшись, испуганно замахала руками: – Да вы что… моей погибели хочете? Я ходить толком не могу – там болит, тут болит… – Мать повернулась к дочери, рыхлые щёки её затряслись, губы скривились, обнажая огрызки чёрных зубов. – Ты… до-очка называешься… – родительница всхлипнула, хрипло затянула: – Ты, еслиф хочешь, поежжай-айда, оставляй мать… больную… одну… на погибель…

У Тоси брызнули слёзы. «Мамочка, – кинулась она к матери, обняла, – не надо… я же с тобой». Евдоха вытерла красный нос, быстро успокоилась. Отстранила Тосю. – Ежжай, ага… пом-морозь задницу-то! – Высмаркиваясь, тихо добавила: – Ещё не знаешь… какая там холодрыга…

– Ну здесь ведь тоже не Сочи… – мягко заметила дочь. – Вон уж и снег выпал, хотя до зимы-то ещё…

– Ай, вам хоть заговорись! – раздражённо перебила Евдоха. И вдруг рявкнула с порога: – Нет и всё, сказала! Нет! И не приставайте больше! А ты, парень, – она ужалила молодого человека ненавистным взглядом, – ты… не баламуть девку, говорю! У неё мать есть… ещё живая… – Евдоха саданула рукою дверь, с громким рёвом вывалилась на кухню.

В эту минуту ребёнок, бывший в закуточке, проснулся и залился плачем. Тося взялась успокаивать сына – заходила с ним по комнате.

– Вот это да-а! – Леонид сидел красный, словно только что вышел из бани. Он досадливо поморщился: – Не ожида-ал… – Парень никак не мог понять реакции Тосиной матери. – Чего она бесится-то? Она, чё… совсем что ли? – Леонид покрутил у виска. – Ну не хочет, тогда одни поедем.

Наступило молчание. Тося, уложив ребёнка, подошла к окну. Она смотрела на припорошенные снегом крыши сараек долго и печально. Наконец, тихо сказала:

– Лёнь… не могу я мать оставить.

Не удалось парню уговорить подругу. Так и уехал ни с чем. Тётка Груня при этом не встревала в чужую жизнь – знала крутой нрав соседки. Да и молодые, поди, меж собою разберутся. А через время и сама Груня укатила на этот самый Север к племяннику и родной сестре – матери Леонида, которая сильно заболела.

* * *

Леонид, конечно, помогал Тосе деньгами, посылками.

– Тоська, ну ты ж какого чёрта, в самом деле, дурью-то маешься, а? – урезонивала подругу Нюра, – смотри, какой парень! Какой парень… Чего ты его обижаешь? Неужели тебе охота безотцовщину плодить? Ну, погляди ты на меня! Думаешь, сладко мне? А детям моим? Эх, Тоська… дура ты набитая.

– Дак ты Лёньку-то не любишь, что ли совсем? – пытала Тосю Надежда.

– Люблю… вроде. Но… мама… она же больная вся… без меня пропадёт.

– «Вроде», «не вроде»! на кой тогда рожаешь-то от него? Пощади ребёночка хотя бы, ему ведь отец нужен. Не знаю, какого тебе ещё парня надо! – это – горбатенькая Таня – бывшая одноклассница и подруга. Сейчас Таня – юрист в швейной артели. Она говорила, а сама чуть не плакала.

Живя в общежитии, где вахтёршей была Евдоха, Таня не раз и не два пыталась поговорить с нею:

– Вы же, Евдоха Павловна, детей оставляете без отца. Дочку-то хоть пожалейте!

– Слушай, ты, юристка! А меня кто пожалеет, а? И чё вы все в наше жительство-то встреваете, не пойму никак? Ну какое ваше собачье дело-то, а? В своих вон переплётах разберитеся сперва, а уж потом к людям лезьте! Тоже ещё…

А через девять месяцев Тося родила второго мальчишку. И опять ураганом прилетел на короткий срок счастливый папаша.

– Всё, Тося! Едем! – решительно заявил отец, поднял приковылявшего старшего сынишку к потолку. – Ух, какой ор-рёл! – Агукнул второму. – На днях получаю квартиру. У пацанов будет отдельная комната. А твоя мать, Тося, не хочет, пусть остаётся.

Тося побледнела. – С кем… остаётся? Она же больная вся! – женщина покачала головой, – у меня, Лёнь, как и у тебя, другой мамы не будет! Ты ведь свою-то не оставляешь.

– Цсс! Опять – за рыбу деньги! – вскинулся Леонид и с недоумением оглядел женщину. – Да вы чё ж такие дёрганные-то, а? Вас чё перцем обсыпали, что ли? – Молодой человек нервно зашагал по комнате. – Да! Не оставляю свою больную, понимаешь, боль-ну-ю мать. Ясно? Пока я здесь… прохлаждаюсь, она… бедная, там мучается… понимаешь? – Леонид поперхнулся, на глазах выступили слёзы. Он подошёл к кроватке малыша, поцеловал его и подтянул одеялко. – Я, Тося, мужик, понимаешь?! Там у меня ещё и работа! И заработки! Да и тебе, в конце концов-то, надо жизнь устраивать или нет? У нас семья, двое пацанов… – Леонид вопросительно посмотрел на Тосю. – Или я неправ?

– Прав… – Тося постояла-подумала, нерешительно вышла на кухню к матери, которая гремела кастрюлями. Дочь потопталась и присела на стул.

– Мам… может…

– Опять «мам»?! Да вы дадите мне житья-то спокойного иль нет? – Евдоха чуть не подавилась от негодования, в сердцах бросила ложки на стол, те со звоном посыпались на пол. – И не «мявкай» мне больше, никуда я не поеду! Никуда! – она закашлялась, осев на скрипучую табуретку, заскулила: – Я вижу, вы смерти моей хочете, честное слово! У меня здоровье ни к чёрту, а вы… – тётка промокнула фартуком веки. – Так меня севера-то ваши и ждут с моими болячками. Да ещё и ребятёшек потащите на мороз! Там они…

Тося, не дослушав, зашла в комнату. Леонид сидел скучный и сурово хмурил брови.

– Лёнь, ну хоть ты с ней поговори…

Но мужчина отмалчивался, а потом сказал: – Поговорил бы, да без толку… такая клюква… – сморщился он. Леонид, конечно, хотел бы верить, что всё образуется, но, увы… И он опять уехал один.

– Неча и расписываться, матери-то-одиночке садик быстрей дадут, вон, как Нюркиным ребятёшкам, – учила Евдоха дочку. – А Лёнька и так помогает будь здоров!

На следующий год Леонид не появился – мама, дескать, совсем слегла, спасибо, мол, тётка Груша помогает ухаживать. И приехал он уже после смерти матери. Парень сильно осунулся и был весь, как натянутая струна. Ходил чернее тучи. Много курил. Подросшие мальчишки его не радовали.

– Видишь… еслиф так хорошо на Севере, дак чего ж твоя маманька не пожила-то ещё? А могла бы – не такая уж и старая была… мне ровесница, – за столом поджучила Евдоха.

Леонид кусанул сигарету, заиграл желваками.

– Бог к себе позвал… – неопределённо ответил он.

– Лёнь… а, может, теперь останешься, не поедешь?.. – попросила Тося, когда мать вышла.

– Здесь? А где здесь жить-то?.. теснотища такая… – Мужчина потёр ладонями коленки, роняя пепел, встал. – Нет. Поеду. Там работа… друзья… дом…

– А здесь – дети… я…

Леонид покачал головой: – От пацанов не отказываюсь, но здесь… – он покосился на Евдоху, бойко что-то доказывающую Даниловне, забежавшей по мелкой надобности. – Нет, Тося, здесь не останусь.

Леонид потолкался ещё дня три – сводил ребят в зоопарк и уехал.