Здоровый ребенок во дворе, даже в отсутствие игрушек, сразу найдет себе занятие и развлечение. Он может присесть на корточки и копаться в песке, сооружать что-нибудь из щепочек и тряпочек или играть в дочки-матери. Мне это было недоступно, в ходунках я могла стоять или передвигаться, но никак не нагибаться. Иногда на улицу выносили игрушки, чтобы я могла поиграть, но мешали мои нескоординированные движения.
Однажды подарили детское домино, и мать, снарядив меня на улицу, разрешила взять его с собой. На улице, подойдя к лавочке, я осторожно вытащила коробку из кармана, положила и открыла. Но едва начала переворачивать, чтобы высыпать доминошки на лавочную доску, мою руку дернуло, и все костяшки полетели врассыпную. Я завопила на весь двор:
– Мамка, я домино рассыпала!
Мать вышла подбирать домино, и когда доминошки были собраны, оказалось, что в коробке не хватает трех, а после второго падения и собирания не хватало больше половины. За какие-то десять-пятнадцать минут было растеряно красивое домино.
– Нёмка, не ори! Мне надо в доме убираться, поиграй во что-нибудь сама, – приказала мать, утомившаяся поисками доминошек, и ушла в дом.
Игра в домино с тех пор так и не состоялась.
Тогда не было игрушек «по моим рукам», а кукол я не любила потому, что ничего не могла делать с ними руками, разве что таскать их за одну ногу.
Больше всего мне нравилась играть с двоюродным братцем Серегой. Он переворачивал два стула перед моей коляской – это была кабина автобуса. Я брала хозяйственную сумку, надевала ее на шею и начинала голосить, изображая кондуктора. Сам Серега был шофером, но иногда превращался в пассажира, которому я вручала билет. После нашей игры бабе приходилось убирать по всем комнатам разорванную на билетики газету.
***
Странно в те годы вели себя врачи. Они милостиво оставляли жить детей-инвалидов, но совсем ничегошеньки для них не делали. А ведь ребенок-инвалид – это не домашняя зверюшка, а человек. И ни в коем случае нельзя считать, что если он накормлен, помыт и одет, то миссия по уходу и воспитанию выполнена.
Врачи почему-то уверяли родителей, что мой паралич после двенадцати лет сам собой пройдет, и родители верили в это. Волшебная фраза «паралич пройдет сам собой после двенадцати лет», повторяемая на все лады, в конце концов, усыпила их бдительность. И вместо того чтобы как-то противостоять моему заболеванию и не давать ему прогрессировать, родители ровным счетом ничего не делали. А болезнь брала свое, после пяти лет координация движений резко ухудшилась. И если до того родители были уверены, что я подрасту и начну держать в руке ложку, а, может, и вилку, то после пяти лет эта уверенность испарилась.
Повторное обращение к врачам и обследование закончилось диагнозом «необратимое поражение ЦНС» c пояснением «она никогда не поправится». И меня отдали в специализированный детдом в виду полной бесперспективности.
А надо было всего лишь переступить через ложный стыд, что ребенок у них не такой, как все дети, что нуждается в большем уходе и медицинском внимании. Да и нужны были не столько медицинские услуги, сколько бытовая сообразительность. Ну что стоило моим родителям постелить на пол дедов тулуп, положить меня на него и оставить одну? Я бы равно рано или поздно начала садиться сама, а потом, может быть, попыталась бы встать. Ведь у меня же был интерес к движению!
Если б они хоть разок задумались, на какую страшную зависимость от окружающих обрекают меня своим равнодушием! Парализованные люди понимают, что такое каждую секунду сознавать, что твое тело ничегошеньки не может сделать само, а твой дух игнорирует это и требует для себя жизни. Укладывание на тулуп и оставление в одиночестве могут кому-то показаться безжалостным приемом. Но много ли жалости они проявили ко мне, сдав в детский дом для инвалидов? Кстати, именно там, брошенная без присмотра, я и научилась самостоятельно садиться.
Моя мать или баба могли бы вечером делать мне лечебный массаж, если бы их кто-то этому научил, невелика премудрость, сегодня эти курсы массажа и инструктажа для родителей детей-инвалидов проводятся повсеместно. Но они не думали об этом, а ждали чуда.
Мне строго-настрого запретили выходить в ходунках за ворота потому, что по дороге целый день туда-сюда сновали грузовые машины. Однако запрет перестал существовать, как только я научилась сама откидывать на воротах крючок.
Было пять часов вечера, дед вернулся с работы пораньше. Я увидела его, когда он подходил к воротам.
– Ой, дедка пришел! – радостно завопила я на весь двор.
Дед открыл ворота, зашел во двор и поймал меня вместе с ходунками, летящей прямо на него со всех ног.
– Эх, Томка… И когда только ты у нас без ходунков научишься бегать? – горько вздохнул он.
– Дедка, пойдем, погуляем по дороге, – запищала я просительно.
– Немного отдохну, и погуляем, – пообещал дед. Он ушел в дом, а я осталась возле ворот.
За оградой собралась компания подростков, пацаны натягивали вдоль дороги веревку, собираясь что-то соорудить. Я наблюдала за ними, пока они крутились возле наших ворот, но потом отошли подальше. Покрутила головой, глянула вверх и зацепилась взглядом за крючок. Раньше я не могла достать до крючка, хотя мне до ужаса этого хотелось, ведь я видела, что за воротами бегает малышня, даже младше меня. Оглянувшись, чтобы убедиться, что баба не видит меня в окно, я потянулась к крючку. И не поверила своим глазам – пальцы доставали до крючка! Ощутила радость и гордость. Во-первых, оказывается, я здорово подросла, а во-вторых, вспомнила… Однажды, когда я глазела на прохожих, мне почудилось, что если я в ходунках пробегусь по дороге, то обязательно начну бегать без них, исключительно на своих ногах.
Откинув крючок, я открыла ворота и выпорхнула (насколько этот глагол применим к моему передвижению в ходунках) на дорогу. Но у обочины дороги была колея, и я намертво застряла в ней. Меня окружили гулявшие дети. Они с интересом рассматривали меня, а я их. Наверное, я тогда впервые почувствовала себя жутко неуклюжей. Но дети смотрели доброжелательно, кое-кто даже подбадривал, потому что я им помогала дразнить нашего общего неприятеля – соседского рыжего мальчугана Валерку. Я громче всех орала этому бедняге вслед «Валера-холера!».
Хоть и интересно было очутиться за воротами, но я с опаской оглядывалась по сторонам, не едет ли машина. И намеревалась осуществить задуманное – пробежаться по дороге. Я дергала ходунки, но они намертво застряли в колее. А тут еще у подростков, мастеривших неподалеку, что-то хлопнуло, и над моей головой пролетела обгорелая веревка. Я не успела ничего сообразить, как дедка уже затаскивал мои ходунки за ограду.
– Томка, кто тебе помог ворота открыть? – строго спросил дед.
– Ой, дедка! Я теперь сама умею их открывать, – похвасталась я.
– А кто тебе разрешил их открыть? – еще строже спросил дед.
– Больше не буду, – заныла я.
– Так и быть, прощаю тебя, – сказал дед, прижав меня к себе.
– Дедка, давай расскажем всем, что я выросла, – предложила я.
– Обязательно расскажем, что моя внучка выросла, – согласился дед и понес меня в дом.
Уж не знаю, за что меня так любил дед. Однажды осенью родители собирали выкопанную картошку и, прежде чем ссыпать ее в подполье, решили просушить на чердаке. Когда разложили всю картошку, дед взял Серегу с собой на чердак, чтобы показать местность с высоты. Серега забирался по лестнице, а дед его только страховал, чтобы не упал. Когда они спустились, я завопила на весь двор:
– Папка, я тоже хочу на чердак!
– Никуда тебя не потащу! Ты что, не видишь, что я устал? – заругался отец.
– Нёмка! Как тебе не стыдно? У Сережи папы нет, вот деда и хочет научить его по лестнице ходить, – попыталась пристыдить меня мать.
Дед подошел к моей коляске, вынул меня, посадил на плечи и стал забираться по лестнице. Я чувствовала, как рука у него дрожит от напряжения. Все осуждающе смотрели на это чудачество. Мы с дедом уселись на чердаке, он закурил. А я, вытянув шею, старалась разглядеть город, строившийся по ту сторону речки Горбунихи, что текла мимо нашего огорода и уходила далеко-далеко за водонапорную башню.
Если бы я тогда знала, что совсем скоро настанет время, когда рядом не будет ни матери с отцом, ни деда с бабой… я бы крепко прижалась к деду, чтобы получше запомнить этого родного человека…
***
Вспоминалось еще одно чудачество, доказывающее любовь деда ко мне. Однажды он ездил отдыхать и с курорта привез чемоданчик, доверху наполненный абрикосами. Одарив каждого из домашних одной абрикосиной, он подошел к моей коляске, распахнул передо чемоданчик и ласково сказал:
– Ешь, внучка! Это все тебе!
Все онемели от удивления.
– Миш! Она же не съест столько, только передавит и выпачкается, – возмутилась баба.
– Цыц! – ругнулся он. – Пусть поест вволю, а мы за ней подъедим.
А я, довольная, чуть ли не всем своим тельцем залезла в чемодан и, как и предвидела баба, измазюкалась в абрикосах от макушки до туфелек. Потом меня выдернули из чемодана и унесли купать, а помятые абрикосы доедали уже без меня.
В честь Няньки, Серегиной матери, я и была названа Тамарой. Может, это плохая примета – назвать в честь одноногой? Ведь не зря говорят, что новорожденному нельзя давать имя болящего, увечного или трагически погибшего родственника, чтобы не накликать на младенца беду. И как бы ни распоряжались нашими судьбами там, наверху, как бы ни мудрили, вкладывая особую идею в каждое человеческое существо, но то, что в моей судьбе перебор горечи – это очевидный факт.
Видимо, и Бог допускает ошибки. А может, он специально отпустил такую щедрую порцию горечи безвинному ребенку, чтобы посмотреть, как тот оправдает бесценный дар под названием Жизнь…
***
Меня, как и всех детей, манило всё новое, и я, как и другие дети, торопилась поскорее познать волшебный красочный мир. Как-то после проливного дождя Нянька принесла большую переливающуюся зеленую стрекозу:
– Томка, посмотри, кого я поймала!
– Ой, где ты взяла такую? – зачарованно спросила я.
– На улице после дождя их много летает, – ответила Нянька.
– Дай в руки! – попросила я.
– Ты её помнешь, и она умрет. Я лучше ее отпущу. – И ушла со стрекозой в руках.
А я после этого случая, просыпаясь, каждое утро прислушивалась, не идет ли за окном дождь?
Долгожданный дождь пошел через неделю. Был выходной день, нас с Серегой искупали, женщины успели перестирать белье и после пяти вечера планировали пойти помыться к соседям в баню. Но после обеда ливанул дождь с грозой, и все остались дома. Я подтащила ходунки к порогу, намереваясь открыть дверь.
– Нёмка, ты куда это собралась? – удивленно спросила мать. – Разве не видишь, что там дождь?
– А ты разве не знаешь, что там сейчас красивые стрекозы летают? – спросила я.
– Какие еще стрекозы? – возмутилась баба.
– Томочка, дождь кончится, и я тебе обязательно поймаю стрекозу, – пообещала Нянька, выглянув из своей комнаты.
– Я сама хочу посмотреть, как они летают. Вы все уже видели, только одна я не видела, – заупрямилась я.
– Ты сегодня посмотришь. Только подожди, дождь закончится, на улице немного подсохнет, и пойдешь смотреть своих стрекоз, – миролюбиво согласилась баба.
– Они тогда улетят! – продолжала упрямиться я.
– Будешь упрямиться – вообще никуда не пойдешь! – осадил отец, выходя на кухню.
– А вот и пойду, и прям сейчас! – категорично заявила я.
– Вот за то, что упрямишься, никуда не пойдешь, – отец подошел к двери и задвинул засов, до которого я не могла дотянуться.
О проекте
О подписке