Глава 4

Руки дрожали, а мысли звонко стукались друг о друга, не позволяя соображать. Уже в подъезде я прошептала едва слышно:

– Коша, его посадят?

– Боитесь не дождаться? – Он не обернулся.

– Этого я боюсь меньше всего прочего… – ответила, а потом вспомнила: – Коша, стой! У меня ведь нет с собой ключей от квартиры!

Наверное, это означало, что мозг потихоньку запускается – код подъезда я набрала по инерции, но про ключ вспомнила, лишь когда увидела дверь. Но Коша не сбавил шага и прикоснулся пальцами к замочной скважине:

– Цилиндрический без брони?

Я забыла, что замки для таких людей – не препятствие. И это вызвало новую волну раздражения:

– Понятия не имею! Самый дешевый стоит, здесь все равно воровать нечего!

Он возился с отмычками минут десять, и это наверняка означало, что института по такому профилю Коша не заканчивал. А потом распахнул дверь, приглашая меня в собственную же квартиру. Вошел следом, вначале зачем-то осмотрел окна – возможно, просто привычка, но такое поведение только в исполнении Саши смотрелось гармонично, сорвал целлофан с дивана и бросил на пол. Я же подошла к фортепиано. Крышка поднялась с тихим скрипом.

Задолбила одной рукой по клавишам, сначала тихо, но быстро набирая громкость. В траве сидел кузнечик. В траве сидел кузнечик.

– Почему вы не продали квартиру, Елизавета Андреевна?

В траве сидел кузнечик, зелененьким он был. Клавиша западает. Или она давно западала, просто я забыла? Фальшивит, надо настраивать, но режущие слух звуки только помогали, – лишь бы не сбиваться и долбить чеканно в ритм. Я не прерывала мелодию, представляя, что вижу свою запущенную квартирку Кошиными глазами. Неплохой район, здесь недвижимость всегда будет стоить дорого, но подобное жилье не могло произвести на него впечатление после дома, где он тоже находился в последние годы.

Продавать ее я не собиралась никогда, вообще почти о ней не вспоминала. Могла сдать в аренду – попробовали бы жильцы меня обмануть с таким-то мужем. Но в тех копейках нужды давно не было. А эта квартира, эти четыре стены и обшарпанная мебель составляли последнее в жизни «мое». Все на свете я оставила в прошлом, когда надела свадебное платье, ничего от себя и своего не оставила. Так пусть хоть угол этот пылится, нетронутый и никому не нужный, но мой. Ответила я совершенно другое:

– В случае конфискации имущества Ваня мне еще спасибо скажет, что я ее не продала.

Коша рухнул на диван – я услышала, не оглядываясь. И, кажется, он совсем не раздражался от фальшивой чеканки «Кузнечика», просто голос немного повысил, чтобы я его слышала:

– Не будет никакой конфискации, успокойтесь. И срока не будет. Иван Алексеевич еще и компенсацию выбьет за моральный ущерб – не свой, конечно, его вообще ничего не трогает. За ваши грустные глазки выбьет.

Иван выбьет, если поставит такую цель. Но меня давило:

– Мне ли не знать, что если следователи начнут копать, то обязательно накопают? Иван не ангел, мы оба в курсе, Коша.

– В курсе, – признал он. – И очень по-разному в курсе. Похоже, только вам и не доложили, в какой стране вы живете – здесь президента посадить проще, чем такого человека, как Иван Алексеевич.

Он верил в то, что говорил. А значит, верила и я. Но отнюдь не утешало. Наверное, это несправедливо, когда настоящего преступника осудить не могут. Но какое счастье, что именно этого преступника не могут осудить.

В траве сидел кузнечик, в траве сидел кузнечик. Оказывается, это очень мудрая песня. За что, интересно, кузнечик-то сидел? Он был виновен, или у него не оказалось достаточных связей? Хотя подсказка про траву давала некоторые ответы.

– И все-таки дело дошло до обыска, – заметила я.

– Пропустили. Недоработка. Исправим, виновные будут наказаны.

Легко представилось, как именно будут наказаны виновные. В траве сидел, сидел, сидел… Я бросила взгляд на светлое окно – вечер только начинается. А соседи давно не слышали, как я репетирую. Значит, надо играть чуть громче.

– Мама в больнице умерла, – сказала зачем-то самой себе. – Думаю, если бы я нашла ее тело здесь, то не смогла бы тут жить.

– Смогли бы, – он ответил и на это, хотя я ни о чем не спрашивала. – Люди вообще способны выживать в таких условиях, которых себе не представляли. Вы других мелодий не знаете, Елизавета Андреевна?

Я на открытую просьбу «сменить пластинку» не отреагировала. Это фортепиано мама купила лет пятнадцать назад – она всегда думала, что я стану музыкантом, и будто не замечала отсутствие яркого таланта, которое только в детстве перекрывается усердием. А я была очень усердной ученицей.

– Люди выживают в любых условиях, – повторила за ним. – Но некоторым это сложно, только бездушным живется легко. Видишь ее портрет на стене? И верно, не видишь, потому что его там нет. Я сняла фото после похорон и убрала на антресоли. Думаю, это означает, что я не хотела, чтобы она на меня смотрела. Тебе знакомо такое ощущение, Коша, когда скучаешь по человеку так сильно, что проще о нем вообще не думать, иначе сорвешься и начнешь переосмысливать: что и как ты делаешь?

– Не знакомо. Я вообще слышу какой-то набор бессвязных фраз. Но сочувствую вашей утрате, – сказал без грамма сочувствия.

Я усмехнулась. Зелененьким он был. Если бы кузнечик оказался синим, то это означало бы состояние алкогольного опьянения. Но зеленый показывает какую-то другую аллегорию, которую я смогу постичь после тысячного повторения мелодии.

– Почему со мной отправили тебя, Коша? Я предпочла бы сидеть здесь с человеком – любым. Например, чем вас мой телохранитель не устроил?

– Только тем, что у него нормированный рабочий день. А пока непонятно, сколько здесь торчать, такие дела за пять минут не делаются. Обыск, допрос. Возможно, Ивана Алексеевича дернут в участок для дачи показаний. Плюс надо после дом в порядок привести. Неподготовленным людям иногда сложно смотреть, как шинкуют их личные вещи. А вы в последнее время и так постоянно в слезах.

– Не постоянно, – поправила я равнодушно. – Я за последние четыре года плакала ровно два раза.

– Целых два раза, – была его очередь поправлять. – Ну вот, мы избежали третьего. Хотя здесь не стесняйтесь – о таком я докладывать не обязан.

– Обойдусь.

– Чудно.

– Тебя переименовали в Кощея за твой приятный характер, Кош?

– А здесь есть книги, Елизавета Андреевна? Кажется, нам пора углубиться в чтение, а не друг в друга.

Пусть ищет книги, мне плевать. У меня-то есть занятие. В траве сидел кузнечик, зелененьким он был. Представьте себе! Я уже почти представляла. По батарее застучали. Сосед снизу. Отвык, наверное, за столько-то лет. Ну так и он пусть представит себе – представит, что бывает такая жизнь, как у этого кузнечика: он вроде бы ничего плохого не сделал и все решения принимал обоснованно, его нельзя обвинить ни в расчетливости, ни в цинизме, ни в злом умысле. Зеленый – значит, молодой, глупый. Смысл аллегории дошел быстрее, чем я ожидала. Так где дефект – в каком-то решении или в самом кузнечике? И как найти этот дефект, выжечь его из себя, чтобы дальше существовать?

Коша подошел бесшумно, я лишь руку его увидела и успела убрать свою за секунду до того, как он захлопнул крышку фортепиано.

– Елизавета Андреевна, – говорил притом бесконечно умиротворенно, – я не очень умею утешать женщин, но давайте вы свой психоз будете выплескивать более тихим способом. Зачем нам лишнее внимание ваших бывших соседей?

Я посмотрела на него снизу, Коша взгляда не отвел.

– А ведь у тебя и женщины нет, – констатировала я задумчиво. – Откуда ей взяться, если твоя работа – круглосуточно быть чьими-то руками? Ты служишь ему всегда. Но неужели в собачьей психологии нет потребности в чем-то своем?

Коша смотрел на меня долго – вроде бы без злости и задумчивости. Просто смотрел, но я ждала хоть какого-то ответа. Однако последовала улыбка – не улыбка даже, а медленное вытягивание одного уголка губ в сторону.

– Не пора ли нам пожрать, Елизавета Андреевна? Вы как насчет пиццы?

Выдохнула протяжно.

– Пожрать так пожрать. Заказывай.

Время тянулось медленно, а нам так и не звонили. С Кошей разговаривать очень сложно. Я не считала его идиотом – Ваня никогда бы так не возвысил идиота. Коша, должно быть, очень умен и хитер. Это я здесь круглая дура, хотя всерьез себя глупой никогда не считала. В чем же мой дефект? А может, в этом и есть смысл – служить кому-то? Как Коша. Как Саша. Нашли себе ориентир и подходящие поводки, пробелов в мотивах не осталось. Да и я недавно чувствовала себя намного спокойнее, когда просто ориентировалась на Ваню и не думала об остальном.

Поели, врубили телевизор. Канал никто не переключал, нам обоим было все равно, а ведущий создавал ощущение, что в мире есть кто-то, способный говорить.

В двенадцатом часу я безудержно зевала и уже потеряла надежду сегодня вернуться домой.

– Ложитесь спать, – хрипловато после долгого молчания предложил Коша.

Подумала и согласилась – а чего еще ждать? Все новости откладываются до утра в лучшем случае.

– Тогда надо разложить диван, – я встала. – Внутри есть одеяла и подушки. Но постельного белья нет. Переживешь после нашего-то комфорта?

– Я такой же вопрос мог адресовать вам. Отойдите, Елизавета Андреевна.

Он разложил диван и осмотрелся. Я заняла одну половину, накрывшись одеялом, от которого пахло то ли сыростью, то ли пылью. В квартире была еще моя кровать, заваленная старыми вещами. Я предложила без задней мысли:

– Укладывайся где-нибудь.

Он ответил, осматривая пыльный пол:

– Кажется, я научился спать даже стоя.

– Спи стоя, – разрешила я. – Только не на полу. Если ты простудишься, то не уверена, что Иван не разозлится на меня. Я вообще не уверена, что я ему ближе тебя.

– Я ближе, – выбрал Коша, вряд ли с иронией. Сдвинул кресла, вогнал между ними твердые диванные подушки, получилось удобнее кровати. – Но лучше этот вопрос перед ним никогда не ставить.

Он завалился на спину, подложил руку под голову. Я тоже перевернулась и уставилась в потолок. Кому-то надо было погасить свет. Лично я не видела никакой предосудительности в том, чтобы спать в одном помещении не с собственным мужем. С другим мужчиной – это да, чувствовала бы себя странно. Но с говорящей собакой – запросто. Самого его тоже ничего не смущало – Коша никогда не сделает ничего двусмысленного по отношению к Ивану. Он для меня собака, а я для него кто? Ценная кукла, которую надо завтра доставить владельцу?

Сонливость исчезла. Я все-таки встала и выключила лампочку, заняла свое место и попыталась хотя бы лежать с закрытыми глазами, чтобы отдохнуть. Но вдруг Коша заговорил, все так же глядя вверх и не меняя позы:

– Откуда это вообще взялось – Кощей?

Я удивилась:

– Ты у меня спрашиваешь? Мне-то откуда знать?

– Меня так никто никогда не называл, кроме вас.

Задумалась. Наверное, и правда, не называли. Просто как-то в голову пришло еще в начале знакомства, так в ней и осело.

– Ну… я решила, что Коша – это сокращение.

Он долго помолчал, как будто переводил мои слова в уме:

– А, ну примерно так и есть. Я в первый раз увидел Ивана Алексеевича в изоляторе – он своих ребят вытаскивал. Заметил меня и спросил: «А это что еще за кошак задрипанный?». И зачем-то отмазал вместе со своими. Пацаны за ним подхватили, мне было насрать, и приклеилось намертво.

Я не смотрела на него, даже глаза не открывала – казалось, что любой взгляд собьет его откровенность, и больше ничего не прозвучит.

– То есть ты служишь ему за то, что он когда-то вытащил тебя из СИЗО?

Коша промолчал. Я осторожно спросила снова:

– А за что ты туда попал?

– За тупость, – неожиданно он все-таки ответил. – Люди вообще попадают в неприятности только из-за тупости.

– Исчерпывающе!

– Спокойной ночи, Елизавета Андреевна.

– Спокойной. Надо же, я все время считала тебя псиной, а ты предполагался кошаком. Разница невелика, с подвидом ошиблась.

– Вы думаете, я про тупость просто так намекнул? Или вам нравятся неприятности?

– Ты мне угрожаешь? – я тихо рассмеялась. – Если не заткнусь, то ты мне шею свернешь? То есть тебе даже за такое ничего не грозит?

– Покричит, конечно, Иван Алексеевич, расстроится, – Коша словно всерьез над моими словами задумался. – Но будет знать – раз я так поступил, то у меня не было другого выбора.

Я со вздохом перевернулась на другой бок и язык не прикусила – понимала, что он даже не раздражен, просто пытается закончить этот день и жаждет поскорее избавиться от моей компании.

– Как интересно узнать такие подробности о моем браке. Спасибо, Коша, за искренность. То есть если мне свернет шею кто-нибудь, то его в порошок сотрут. Но если ты, то все в порядке, заслужила. Так и женился бы Ваня на тебе, а не мою любовь на прочность проверял.

– На мне никак не получится.

Я снова не поняла, юмор это или нет. От Коши любая шутка звучит с подтекстом.

– Из-за отсутствия закона, разрешающего однополые браки? – хмыкнула я. – Вас еще какие-то законы останавливают? Сколько откровений!

– Нет, из-за того, что я не глупенькая маленькая девочка, о которой можно заботиться и которая во всем от него зависит. Ивану Алексеевичу всегда нужна была такая женщина, которая просто обнимет и будет любить всяким, не задавая лишних вопросов. Тихая гавань, в которую он может возвращаться, навоевавшись со всем миром.

На фоне переживаний мое веселье было неестественным:

– Какая прелесть! Радуйся, Лизонька, ты оказалась достаточно жалкой, чтобы муж тебя искренне любил. Но смирись – тебя при необходимости заменить проще, чем верную собаку. Таких, как ты, Лизонька, жалких и никому не нужных, в одной столице сотню можно найти, а Коша один. Кошу специально выращивали так, чтобы он стал незаменимым. Как сына, которого у Ивана никогда не было, хотя у него их два.

– Вы еще ревновать начните, в самом деле. Хотя суть изложили почти верно.

Показалось, что он бесшумно смеется, но я не стала поворачиваться, чтобы удостовериться. Больше ничего не говорила – хватило. Странно немного, что я именно в разговоре с ним окончательно сформулировала все свои неясные мысли.

Ваня позвонил в девять утра, когда мы снова собирались заказать пиццу. Звонок поступил на мой номер и сразу меня оживил:

– Ваня, ты где? Все в порядке?

– Конечно, красивая моя девочка. Возвращайтесь уже. И прости за хлопоты.

Когда я вошла в дом, там ничего не намекало на недавний обыск – идеальный порядок. Ваня кивнул Коше, тот сразу прошел в кабинет, а меня муж крепко обнял и отпустил наверх, чтобы приняла душ и отдохнула. Он даже не спросил, где мы были всю ночь. Степень его доверия к верному человеку переоценить невозможно. А вечером обрадовал меня покупкой новой кобылицы в нашу конюшню – гнедой красавицы, обозначенной моим подарком.

Я благодарила и радовалась. Не сказала вслух, что поняла значение такого ценного подарка без повода: это и извинения, и признание, что в ближайшее время ни в какой отпуск мы не поедем, и демонстрация, что дела его идут прекрасно – все мои тревоги не имеют оснований. Последнее было хотя бы настоящим поводом для облегчения.

И верно. Не прошло и пары недель, как дело закрыли – я даже не в курсе, какое обвинение выдвигали Ивану, а в нашем доме все чаще появлялись люди из новостных каналов. Жизнь прекрасна! Мой муж способен решить любую проблему деньгами или угрозами. Кто-то за прокол и обыск поплатится жизнью – что ж поделать, он сам заслужил, ведь никто не вправе делать глаза жены Морозова грустными на целые сутки.

Дышать. Выбежать куда-нибудь подальше и продышаться как следует. Или дать себе слабину и прореветься, проораться в полную глотку. Записаться еще на десять курсов или забеременеть. Увидеть улыбку Саши, за которой не скрывается цинизма, или уволить Сашу, потому что он даже рядом со всем этим не должен находиться. Хоть что-нибудь сделать, чтобы вдохи и выдохи не сопровождались счетчиком в голове: раз-два, раз-два, раз-два-два, в такт «Кузнечика».

Я долго думала, прежде чем решила не делать ничего. И причина тому одна – мой дефект, который заключался в любви к мужу. Ваня поглотил меня, поработил, затмил собою всех – я на самом деле очень похожа на Кошу в том, что с самого начала не умела сопротивляться нашему общему хозяину.