Тётушки-гувернантки

Первый учитель… До боли родной и возвышенный образ. Именно этот святой человек открывает нам двери в большой мир, в красоту окружающей среды, учит нас читать, писать, считать, говорить правильным литературным языком. Сколько бы тёплых слов, поэтических строк, проникновенных песен ни было посвящено людям этой профессии, всё кажется мало, потому что для человека, получившего воспитание в медресе или обычной школе, первый учитель всегда является самым родным и близким человеком на земле после матери. Вот и Чингиз Айтматов получил всемирное признание именно благодаря своей повести «Первый учитель».

Однако сложившийся в литературе образ первого учителя весьма шаблонный. Как правило, независимо от национальности и места проживания, это исключительно справедливый, умный, образованный человек, всегда готовый помочь каждому своим ценным советом. Хотя реальное представление об этой личности, конечно же, невозможно втиснуть в готовую колодку. А если, например, твой первый учитель (или учительница) не спустился с небес, не прибыл из-за Альпийских гор, а вместе с тобой собирал картошку на колхозном поле, пас гусей, ел кашу из одной миски. Что тогда? Как его изобразить? Поднять на романтическую высоту? Идеализировать? Или ничего не приукрашивая, рассказать всё, как было на самом деле? Последнее мне показалось более достойным.

В первом классе несколько месяцев нас обучала одна бабушка – Илхамия-апа (видимо, в первый послевоенный год с учителями была напряжёнка, и её попросили помочь). В связи с пошатнувшимся здоровьем она покинула нас довольно быстро, но успела запомниться на всю жизнь благодаря своей длинной деревянной линейке. Это высоченная худощавая женщина со смуглыми впалыми щеками, со жгуче-чёрными глазами под узким лбом, напоминающая собой обугленную берёзовую головёшку, была необыкновенно злая. Вся злость её заключалась в метровой линейке, которая, как ястреб, кружила над головами испуганных ребятишек, напрочь лишая их способности соображать. Правда, опускалась эта линейка редко, но метко, на самое больное место – на тоненькие пальчики рук.

Мы не могли нарадоваться, когда наконец-то избавились от неё. «Деревянную линейку» сменила самая младшая из сестёр моего отца – Раиса-апа. Она только что успешно окончила среднюю школу в деревне Колбай-Мораса, что в двенадцати километрах от Кичкальни, и для своего времени считалась достаточно образованным человеком. Для нашей округи Колбай-Мораса, наряду с деревнями Алпар, Узи, Камка, Базарные Матаки, издавна была центром просвещения и славилась своей школой, которая дала татарскому театральному искусству своего Станиславского – первого татарского профессионального режиссёра Габдуллу Кариева. Даже в тяжёлые военные годы Колбай-Мораса сумела сохранить среднюю школу. Эта была единственная в наших краях чисто татарская школа, дающая среднее образование.

Колбай-Мораса, разместившаяся в живописной, удобной для жизни местности (плодородная почва, чистая речка, множество ягодных полянок), недалеко от знаменитого древнего Биляра, имеет очень давнюю историю. Есть основания полагать, что появилась она в период расцвета Булгаро-Билярского государства. Имена и названия, начинающиеся со слова «кол», характерны для тех времён. Вспомним хотя бы Кул Гали, создателя поэмы «Кысса-и Йусуф». А тут к слову «кол» (раб) добавилось ещё и «бай» (богач, владелец). Позднее для большей определённости прибавили и название речки, протекающей возле деревни. Получилось Колбай-Мораса, как например, Ростов-на-Дону. Видимо, эта деревня была владением билярского хана или его приближённого, местом летнего отдыха. Сведения о славе и богатстве Билярска сохранились в древних песнях-риваятах, а ещё под землёй, доступные только археологам. Другие племена топчут теперь священные земли Билярского ханства. Деревня Колбай-Мораса не только сохранила свои корни, основу древней культуры, она же воспитала и выпустила в жизнь мою первую учительницу.

Весть о том, что вместо старой учительницы у нас будет моя Раиса-апа, я воспринял с радостью: свой человек, родня, небось, не обидит, двойку не влепит. Видимо, такие понятия, как «блат», «кумовство», «панибратские отношения» человек впитывает в себя с молоком матери.

Раиса-апа слыла первой красавицей во всей округе. Даже далеко не изысканная пища военного лихолетья (картошка да каша) не испортила её стройную фигуру с осиной талией. Большие бездонные глаза, полные влажные губы, нежно-розовая кожа, пухлые пальчики, волнами ниспадавшие до плеч тёмно-каштановые волосы – всё в ней было прекрасно, всё совершенно. К тому же она умело подчёркивала свою красоту ладной и со вкусом подобранной одеждой (конечно, исходя из возможностей послевоенного времени). Для женщины умение одеваться иногда даже важнее природной красоты. Односельчанкам, измождённым и рано состарившимся от тяжёлого крестьянского труда, Раиса-апа, должно быть, казалась богиней любви и красоты.

К сожалению, мои надежды на беззаботную жизнь при новой учительнице не оправдались. Раиса-апа не имела ни педагогического опыта, ни опыта воспитания хотя бы собственного ребёнка. В первые дни она вообще не могла оторваться от учебника. Начнёт писать на доске, нервничает, мел падает из рук, а мы, укрощённые было предыдущей учительницей с помощью её линейки, сразу почувствовали, что вожжи ослабли, и тут же закусили удила: забыв, что мы на уроке, начали переговариваться вслух, ругаться и даже драться. Оказывается, нужно время, жизненный опыт, чтобы понять, что человечность, доброта – это не обязательно проявление слабости характера.

Я волнуюсь и болею за свою тётю, мне горько и обидно за неё. «Эх вы, дармоеды, – кляну я про себя своих одноклассников, – какие вы глупые, тупые, не понимаете, что перед вами самая красивая девушка села и даже района, она же вам добра желает».

Каким-то внутренним чутьём я понимаю, что в этой критической ситуации я должен стать опорой и поддержкой для молодой учительницы, но как это сделать, не знаю. Вся моя поддержка состоит в том, что сижу, как пай-мальчик, затаив дыхание, тише воды, ниже травы. Только почему-то никто не считает возможным подражать мне.

Но оказалось, что Раиса-апа от природы одарена педагогическим талантом и чутьём. Она нашла-таки способ утихомирить разбушевавшихся учеников: сначала пометалась между партами с призывом: «Ребята, не шумите, успокойтесь!», и, не получив от такого призыва ожидаемого эффекта, она подошла ко мне и острым носком своей чёрной туфельки сильно пнула в подколенную косточку. От боли у меня зазвенело в ушах, и хотя я не смог удержать брызнувшие из глаз слёзы, вслух не заплакал, стерпел. И как ни странно, этот педагогический приём возымел действие. Все притихли, наконец-то осознав, что в классе есть учитель. Ещё бы! Ведь у каждого есть такая косточка и туфелька у учительницы не взята напрокат, а собственная, то есть всегда наготове. В тот момент я очень обиделся на тётю за то, что на глазах у всего класса она запинала меня, как «чужого ребёнка». Однако обида не успела проникнуть слишком глубоко в мою душу. Раиса-апа сразу же растопила её, подойдя ко мне после уроков и с виноватым видом погладив по головке, сказала: «Не обижайся, малыш, так уж получилось». Родителям я ничего не сказал, и это тёте тоже понравилось.

Моя первая учительница ещё долго не могла постичь основ педагогики и не раз прибегала к так называемым «нетрадиционным» методам воспитания. Я всегда старался найти оправдание её поступкам. «Ну подумаешь, – рассуждал я, – рёбра целы, зубы на месте, крови нет, – зато наша учительница – моя родная тётя, она наставляет всех нас на правильный путь и так красиво умеет излагать свои мысли».

В следующем году Раиса-апа поступила на заочное отделение педагогического института, и это её совершенно преобразило. Она страстно полюбила татарскую литературу, благодаря ей в нашем доме появились стихи Кандалыя, Такташа, проза Фатиха Амирхана, Шарифа Камала, Ибрагима Гази и другие замечательные книги. Врезались в память долгие зимние вечера. Раиса-апа при свете керосиновой лампы читает нам повесть «Хаят» Фатиха Амирхана. За окном бушует метель, воют волки, скулят собаки, но мы почти ничего не слышим. Нас полностью захватывает необыкновенная судьба татарской девушки. Думаю, что именно в такие вечера во мне зародился будущий литератор, писатель. А Раиса-апа, продолжая учиться в институте, совершенствовала своё педагогическое мастерство, взрослела вместе со своими учениками, и наступило время, когда ей надо было решать свою судьбу, вить собственное гнёздышко.

С женихами проблем нет. Они вьются вокруг неё, как пчелиный рой вокруг цветка. Например, Сахиб-абый, учитель из соседней деревни Новое Альметьево, даже не считает нужным скрывать свой явный интерес к моей тёте. То и дело под разными предлогами он появляется в нашей деревне, заглядывает в школу, справляется о здоровье моего отца.

Но Раиса-апа отвергла его, посчитав, что у него интерес к алкоголю выше определённой нормы, хотя, возможно, причина лежала глубже. Позже я учился у Сахиба-абый. Он вёл у нас физику. Довольно сложный и трудный для меня предмет он умел объяснять как-то легко и доступно, связывая физические явления с повседневной жизнью. Ко мне не придирался, но и поблажек не давал. В общем, в этой щекотливой ситуации вёл себя как мужчина.

Ещё один претендент на руку и сердце моей тёти – Ильгиз – живёт в нашей деревне, через несколько домов от нас. Эта учительская семья поселилась здесь совсем недавно. У них есть ещё два сына с весьма экзотическими именами: Револь и Ревинер… Сельчане, особенно старшее поколение, прямо-таки языки сломали, пытаясь выговорить эти имена. Понятно, что только татарская интеллигенция могла наречь своих чад такими подчёркнуто идеологическими именами. Их старший сын Ильгиз весьма приятный молодой человек: широкоплечий, весёлый, добрый молодец, заочно учится в каком-то институте. Всё время крутится возле нашего отца: «Набиулла-абый, не надо ли чем помочь?» Старается угодить ему во всём. Если бы меня спросили: «Кого бы ты хотел видеть мужем своей тёти?», я бы не задумываясь ответил: «Конечно, Ильгиза-абый!» Только никто меня не спросил. Но Раиса-апа Ильгизу сразу дала от ворот поворот. «Выйти замуж за этого телёнка и всю жизнь вместе с ним выхаживать телят? Ну уж нет!» – объявила она.

Первая красавица не спешит, она ждёт своего единственного, предназначенного ей судьбой. А пока завершает учёбу в институте и получает диплом о высшем образовании. По-моему, в Кичкальне она первая окончила высшее учебное заведение.

Годы идут. Большинство из претендентов на её руку уже нашли себе других невест и обзавелись семьями. Взаимоотношения между мужчиной и женщиной напоминают обоюдоострый нож, они строятся из любви и ненависти, и одно качество переходит в другое очень легко.

Суженый Раисы-апа оказался из военных. В 50-е годы люди в погонах были весьма модны. Впрочем, в России люди в мундирах или человек с ружьём всегда были в почёте, потому что эта страна никогда не жила без войн. Как минимум через каждые десять лет она воевала, если не с внешним врагом, то с собственным народом, посмевшим потребовать равенства, свободы и независимости. Режим (будь то царь или коммунисты), опирающийся в основном на военную силу, хорошо оплачивал своих защитников. В молодом возрасте с солидной суммой отправлял их на пенсию. В любом городе, кроме Москвы, обеспечивал их жильём.

Огромные конкурсы в военные училища тоже объяснимы. В стране, где все границы на замке, только у военных была возможность жить и работать за рубежом. Уже одни только такие названия, как ГДР, Венгрия, Чехословакия, Болгария, всем казались воротами в рай. Выйти замуж за военного, особенно служащего за рубежом, было пределом мечтаний любой девушки. Слухи об изобилии продуктов, о модной и красивой одежде, о мутоновых шубах казанского производства, которые там можно купить за бесценок, будоражили воображение, запудривали мозги. Девушкам во сне являлся принц в офицерской форме.

Из своей эпохи не выпрыгнешь. Раиса-апа оказалась тоже дитём своего времени. Отвергнув местных женихов, она отдала предпочтение молодому офицеру, танкисту Хакиму Гирфанову, служившему в Германии.

Как-то, уже после свадьбы, застав её в комнате одну, я осмелился спросить:

– Ты его, ну, своего мужа, любишь?

Ответ не был однозначным:

– С кем-то надо строить жизнь. Он мне нравится. Не могу сказать, что я сгораю от любви, но никому его не отдам.

Спохватившись, что слишком разоткровенничалась, она тут же отмахнулась от меня:

– Не действуй мне на нервы своими дурацкими вопросами!