4
Город Света

Одного упоминания о тряском экспрессе Фаракка, что идет на восток из Дели до Калькутты, достаточно, чтобы вогнать в дрожь даже самого искушенного путешественника. Впервые об этом поезде я услышал от одного искателя приключений, человека бывалого, когда мы остановились на ночлег посреди пустыни намибийского Берега Скелетов, и он порядком хлебнул местной огненной воды. С его слов, Фаракка – поезд-призрак, кишащий вампирами, душителями-тагами и ворами. Вы смело можете садиться в этот поезд только при одном условии: если вам надоело жить.

На вокзале в Дели я протянул кассиру пачку рупий. Тот замялся. «Экспресс Ямуна или Фаракка?» – не глядя на меня, спросил он. Вопрос вполне безобидный, но название поезда подействовало на мое подсознание странным образом – я начал задыхаться.

Кассир повторил вопрос. Стоящий за мной в очереди мужчина поторапливал: «Джалди! – Давай же, быстрее!» В Индии всегда так: если вы стоите перед выбором, а времени нет, обязательно собирается толпа. Каждый высказывает свое мнение: «Фаракка – хороший поезд», – говорит один. «Нет-нет, слишком шумный», – тут же возражает другой. «Купите лучше платок, сахиб» – предлагает третий.

Вслух попросив прощения у намибийского искателя приключений, я прошептал: «Фаракка, пожалуйста».

В тот же день я сел в вагон второго класса, предвкушая поездку в Калькутту на поиски Хакима Феруза. Под рубашкой у меня был спрятан мешочек с безоаром, а в багаже лежало рекомендательное письмо от Хафиза Джана – я надеялся, что со всем этим у меня неплохие шансы попасть в ученики.

Я оглядел купе. И с чего вокруг этого поезда поднимают такую шумиху? С виду все чисто и прилично. Вот глупые туристы, – думал я, – так им и надо. Раздавшийся снаружи стук вернул меня к действительности. Дверь купе отъехала в сторону, в проеме показался мальчишка – чистильщик обуви: глаза-бусины, одет в опрятную льняную рубаху. Окинув купе наметанным взглядом, он оценил обстановку.

– Вам ботинки почистить, сахиб?

– Нет, спасибо, вчера чистили.

– Так ведь уже запачкались, а я хорошо чищу.

Он помахал в воздухе грязной тряпкой – будто чистил ботинки. Я покачал головой, и мальчишка нырнул обратно в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.

Минут десять спустя – поезд должен был вот-вот отправиться – дверь снова открылась. В купе вошли хорошо одетые мужчина и женщина, и сели на свои места. На женщине было тонкое малиновое сари, какие носят на юге Индии, на запястьях звенели многочисленные стеклянные браслеты, руки и ноги были покрыты ажурными мехенди – ритуальными узорами из хны. Форма и размер рисунка говорили о том, что женщина недавно вышла замуж. Рядом с ней уселся небритый сухопарый субъект – по всей видимости, муж.

– Вы молодожены? – прервал я молчание.

– Да, мы только вчера поженились, – ответила женщина.

– Вы бы следили за своими драгоценностями, – предупредил ее я, – а то про этот поезд чего только не болтают.

– Я же тебе говорила, – яростно зашипела женщина, – не надо было везти с собой мое приданое!

Не удержавшись, я стал пересказывать все нелицеприятные истории, которые слышал об экспрессе Фаракка: о вампирах, о секте душителей-тагов и о изощренных ворах.

– А еще говорят, в экспрессе орудует одна шайка – они даже переодеваются для отвода глаз или прикидываются слепыми, чтобы им посочувствовали, – подвел я итог.

– Почему же вы тогда сами едете этим поездом? – спросила женщина.

– Признаться честно, я не слишком верю во всю эту ерунду. Посмотрите вокруг. Да безопаснее этого места и представить себе нельзя. Уж меня-то так просто не проведешь. Мне все эти фокусы известны!

В восемь вечера официант принес скромный вегетарианский ужин. После недели мясных пиршеств для меня он стал истинным наслаждением.

Пока я жевал овощи, молодожены нежно ворковали. Когда я доел, попутчица стала чистить сочный грейпфрут. Она предложила и мне дольку. Отличный десерт. Я с благодарностью принял угощение. Не успел я проглотить фрукт, как меня сморило, и я буквально-таки рухнул на полку. Пожелав милой паре доброй ночи, я провалился в глубокий, похожий на транс, сон.

Проснулся я незадолго до рассвета. Поезд остановился на каком-то полустанке пополнить запасы. Спросонья я принялся искать дорожный будильник. Я шарил повсюду, будто слепец, читающий по Брайлю. Часов нигде не было. Решив, что они упали, я заглянул под полку, куда поставил свой маленький чемодан. Часов на полу не было. Чемодана тоже. Я вскочил. Протирая глаза и разгоняя последние остатки сна, я позвал молодоженов – вдруг они тоже пали жертвой проклятия экспресса Фаракка?

Но мне никто не ответил. Молодожены исчезли.

И вот я уже сидел на полу, подтянув колени к подбородку и закрыв уши руками. Паспорт, почти все деньги и половина багажа исчезли. Я возблагодарил Бога за то, что мешочек с безоаром по-прежнему висел на шее, и рекомендательное письмо осталось при мне.

Экспресс Фаракка шел навстречу восходящему солнцу. Поданный завтрак я есть поостерегся. А когда в Аллахабаде ко мне в купе подсел новый пассажир, разговаривать с ним тоже поостерегся. Отвернувшись к окну, я глядел на сельскохозяйственные угодья штата Уттар-Прадеш. Трудолюбивые крестьяне уже вовсю работали на полях – мне они напоминали рассыпанные по скатерти горошины перца. Одни веяли зерно, другие плугами вспахивали охряно-красную почву, третьи с прямыми спинами несли на головах кувшины с водой или тащили домой похожие на огромных пауков вязанки хвороста.

Я бы так и смотрел на рисовые поля и крытые пальмовыми листьями домишки, но вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд нового попутчика. Повернувшись от окна, я тоже на него вытаращился. Его плотное коренастое тело венчала похожая на яйцо голова. На обветрившемся, похожем на мочалку из люфы лице особенно выделялись усы. Волосы у него были в пыли, а лохмотья свои он, скорее всего, позаимствовал у огородного пугала. Пахло от незнакомца как от куска вызревшего камамбера.

Я уставился ему в глаза, он в ответ смотрел на меня. Так мы буравили друг друга взглядами, будто состязались, кто кого загипнотизирует. Никто не сморгнул. У меня на глазах уже выступили слезы, но я не сдавался.

– Вас ограбили, да? – спросил мой попутчик, внезапно переводя взгляд за окно.

– Как вы догадались?

– Забыли, в каком поезде едете? Это же экспресс Фаракка. Вы разве не слышали, что о нем говорят?

– Все я об этом чертовом поезде знаю, спасибо.

– И как вас угораздило?

– Думаю, отравили.

– Фрукты или бенгальские сладости?

– Фрукты.

– Грейпфрут? Банан?

– Грейпфрут.

– Умно, – присвистнул он. – Вкус грейпфрута прекрасно маскирует диазепам.

– Какой же я дурак! Сам ведь предупреждал эту парочку об опасностях. Вот они, наверное, со смеху давились.

Мой попутчик встал. Открыв дверь купе, он выглянул в коридор и внимательно осмотрел дверь снаружи.

– Перед отправлением поезда к вам чистильщик обуви заглядывал?

Я кивнул.

– Откуда вы знаете?

Он сунул мне под нос испачканный чем-то бурым указательный палец.

– Чистильщик обуви заодно с тем, кто угощает фруктами, – последовало объяснение. – Они работают вместе. Сначала по вагону проходит чистильщик обуви и высматривает подходящую добычу. Он увидел, что вы иностранец, и путешествуете один, поэтому оставил на двери метку кремом для обуви. А человек с отравленным грейпфрутом по этим меткам и ориентируется.

– Оригинально, ничего не скажешь, – вяло отозвался я.

– Гениально! – поправил меня мой попутчик. – Но в экспрессе Фаракка я ничего другого и не ожидал бы.

Следующие несколько часов этот усатый оборванец много чего порассказал. Оказалось, он частный сыщик – друзья зовут его Ватсон. Россказни об экспрессе Фаракка он с легкостью развенчал, сведя все тайны к нескольким простейшим аферам.

– Задолго до того, как между Дели и Калькуттой пустили поезда, эта дорога кишела ворами, – говорил он. – Между этими двумя важнейшими городами находится священный город индуистов – Варанаси. И вот уже три тысячи лет, как сюда стекаются всякие мошенники. Ведь всем известно: паломники – люди простые и доверчивые, их легко обмануть.

– Неужели?

– Точно вам говорю, – отрезал Ватсон. – Да вот взять хотя бы вас. Вы ведь прекрасно знали об опасностях этого поезда, но бдительность утратили. Молодожены, – подумали вы, – какая прелесть. Вместо того, чтобы подумать: «Ага, молодожены, держи ухо востро, не подпускай их к себе!»

– И откуда мне знать, что вам доверять можно? – спросил я.

– Ниоткуда, – ответил Ватсон. – Вот видите, вы уже учитесь.

Я стал подсчитывать в уме последствия великого ограбления. Ничего утешительного.

Минут через десять сыщик прервал молчание:

– Ну надо же, грейпфрут! – покачал он головой. – И как вы могли на такое купиться?

– Я ожидал, что мошенники будут гораздо более подозрительными на вид, – огрызнулся я, озадаченный тем, что какой-то незнакомец вдруг ни с того ни с сего стал читать мне морали.

Впрочем, моя доверчивость не произвела особого впечатления на Ватсона. Казалось, ему невдомек, что меня сейчас нужно не ругать, а утешить.

– Вы ведь даже и не догадываетесь, на каких виртуозов мошенничества можно наткнуться в Индии, да? – спросил он напрямик.

Я покачал головой.

– Таги! – стал перечислять он. – Фансигары. Люди петли. Обманщики – вот они, предшественники современных мелких жуликов. Они заложили поистине великую традицию – жаль, сейчас измельчали, опустились до банальных краж.

– Но эту-то кражу они провернули с большой изобретательностью, – возразил я.

Сыщик меня не слушал.

– У секты душителей-тагов был культ ритуальных убийств в честь богини Кали, – заявил он. – Видите ли, для тагов убийство – это искусство. Они не видели в нем ничего зазорного.

– И сколько же народу они поубивали?

– Миллионы! – выкрикнул Ватсон, прищелкнув пальцами. – Миллионы, по самым скромным подсчетам. В те времена добираться из одного города в другой можно было месяцами, если не годами. И когда люди понимали, что кому-нибудь из их родных или близких давно бы уже пора вернуться домой – было уже поздно, и ничего нельзя было поделать.

– А что же тогда случилось со всеми тагами?

– Англикосы смекнули, что таги представляют для страны угрозу. Что никуда нельзя поехать. На дорогах опасно. Тогда появился человек по фамилии Слиман, который вызвался извести тагов. Даже жаль, право слово. Он выучился их тайному языку – рамаси, вызнал их правила.

– И что же это за правила?

– Во-первых, – Ватсон сделал страшные глаза, – никогда не оставляй живых свидетелей, всех души румаалом – по-особому завязанным платком. Во-вторых, всегда отрезай жертвам головы, чтобы их нельзя было опознать. Но самое важное – третье… готовы? Таги могли месяцами выслеживать намеченную жертву. Они высылали разведчиков, навроде чистильщика обуви, который нашел вас. Втирались в доверие к слугам, прикидываясь праведниками… Но все равно, не прошло и тридцати лет, как их окончательно извели. Ваши англикосы заставили их переключиться с завязывания платков в хитрые узлы на ковроткачество. Ковры у них выходят знатные.

Около полудня моя несчастливая поездка на экспрессе Фаракка подошла к концу. Уж очень меня не радовала перспектива провести еще одну ночь в этом поезде. Я твердо вознамерился сохранить при себе то немногое, что еще уцелело, и сошел на станции Мугхал Сарай, откуда можно было добраться до Варанаси. Я решил, что сначала заявлю о краже паспорта и денег, а потом сяду на автобус до Калькутты.

Ватсон сошел вместе со мной. Он сказал, что выполняет секретное задание по поручению одного из аллахабадских клиентов. Мы взяли на двоих такси – индийскую машину марки «Ambassador». Пока ветхий драндулет вез нас к самому священному из городов Индии, Ватсон делился со мной не предназначенными для чужих ушей подробностями расследования.

– Обычно мне попадаются гораздо более интересные дела, – стал жаловаться он под конец. – Однажды довелось расследовать убийство – вот это как раз по мне. А сейчас тоска сплошная. Чаще всего заказывают проверить, не прячет ли семья жениха каких-нибудь скелетов у себя в шкафу.

– А что, если прячет?

– Предъявлю эти скелеты, – сказал Ватсон, – и за девочкой дадут меньше приданого.

Мы еще не доехали до Варанаси – знаменитого Города Света – как частный сыщик прошептал, что ему пора входить в образ, и был таков.

* * * *

Вот уже три тысячи лет, – а? может, и дольше – Варанаси считается центром индуизма. В город на западном берегу реки Ганг ежегодно приезжают миллионы паломников. Одни посвящают молитвам и омовениям в водах «матери Ганги» лишь несколько дней. Другие остаются до конца жизни. Они верят, что умерев в черте древнего города, границей которого считается Панч-Коси-роуд, они достигнут просветления. Их душа попадет прямо на Небеса и освободится из вечного круга перерождений. Каждый день на берегах Ганга тысячами кремируют праведных индуистов. Кремация проходит на специально отведенных для этого обряда гхатах – крутых каменных ступенях, что ведут к реке. На закате в жутковатой тишине пепел умерших развеивают над священными водами. Я брел по лабиринту узких улочек, где было полно садху, попрошаек, озорных детишек и водяных буйволов. Звякали монетки в руках нищих, глухо били в похоронные барабаны, кричали велорикши, прокладывая себе путь сквозь толпу. Ноздри щекотал запах лепешек-пури, которые жарили прямо на улице за переносными прилавками, а еще – куркумы, корицы и кориандра, а еще – навозных куличиков, что сушились в тени возле стен.

Повсюду виднелись символы: над потайными дверями – свастики, у миниатюрных алтарей – светильники, заправленные топленым коровьим маслом гхи. Густой дым от сандаловых благовоний висел в воздухе над грязными проулками будто грозовая туча.

Я потихоньку продвигался вперед. Здесь все, кроме меня, понимали символы, все знали, как себя вести. И хотя мне не дано было постичь глубинный смысл всего происходящего, я был ошеломлен. Индия – грандиозный театр жизни, а в Варанаси разыгрываются самые выдающиеся пьесы из его репертуара.

* * * *

Я направился к Дхоби-гхату, где, как я слышал, можно было найти жилье по сходной цене. После ночи, проведенной в экспрессе Фаракка, я не мог себе позволить дорогого жилья в Варанаси. Но в районе Дхоби-гхата гостиниц не было вообще. Слово «дхоби» в переводе означает «тот, кто стирает белье», то есть на этом гхате всего лишь стирают. Десятки мужчин месили белье, будто огромные комья дрожжевого теста. Они синхронно швыряли намыленное белье на каменные ступени гхата. В Варанаси проживает около пятидесяти тысяч браминов, и многие из них нанимают себе персональных дхоби – так они уверены, что их одежду не положат рядом с одеждой представителей низших каст.

Один из дхоби увидел, как я недоуменно озираюсь, и подошел ко мне. Лицо у него было плоским, как лопата, нос приплюснутый, руки по локоть красные от постоянной работы в горячей воде. Я спросил, не знает ли он, где тут можно переночевать, и он повел меня в свое однокомнатное жилище.

Его темная мазанка формой и размерами походила на перевернутую плетеную рыбачью лодку. Внутри было не продохнуть от пара. Зайдя в домик, дхоби первым делом протиснулся к набитому конским волосом матрасу и довольно улыбнулся.

– Дас рупиа.

– Десять рупий, чтобы спать на этом?!

Я осмотрел гнилой, кишащий блохами матрас, что лежал рядом с баком, где кипятилась рубашка брамина. По сравнению с остальной обстановкой он выглядел еще прилично. Над баками с одеждой поднимался густой пар – от него здесь все прогнило. Плесень настолько глубоко въелась в стены, что мне даже показалось, будто на ней вся хижина и держится. Отскреби плесень от стен – и вся постройка развалится.

Жилище ужасное, как ни посмотри. Я стоял и думал: согласно Женевской конвенции, в нем нельзя даже военнопленных содержать. Дхоби терпеливо ждал ответа. В конце концов, я-то не военнопленный, – решил я. – Да и красть у меня к тому времени было нечего, так что тоже не страшно.

– Хорошо, – кивнул я хозяину-дхоби. – Я согласен, но прошу считать это актом добровольного умерщвления плоти – буду как Томас Бекет, который носил под одеждой кишащую вшами власяницу. Что-то мне подсказывает, что Беккет чувствовал бы себя у вас как дома, – пошутил я.

Но дхоби давно уже потерял нить моих рассуждений – по-английски он совсем не говорил. Он снова улыбнулся, послюнил пальцы и потер их друг о друга, красноречиво показывая, что плату следует внести вперед. Я достал мятую купюру и отдал ему.

Снаружи, всего в нескольких метрах от Ганга сидел на корточках молодой садху. Одежды он не носил, все его тело покрывала корочка пепла, заплетенные в мелкие косички волосы сбились в колтун, а на лице начертаны эзотерические символы. Дхоби почтительно поздоровался с подвижником. Приветствие, впрочем, осталось без ответа. Вместо того, чтобы поздороваться, подвижник достал свой чилам – маленькую глиняную трубку – и глубоко затянулся. Угольки в трубке на мгновение ярко разгорелись, и посвященный выдохнул густое облако дыма с характерным запахом марихуаны.

Первым делом я искупался в баке дхоби, чуть не сварившись заживо, а потом отправился гулять по улицам Варанаси.

В вестибюле фешенебельного отеля обнаружилось отделение банка, и там мне согласились помочь с переводом денег. По каким-то необъяснимым причинам за деньгами я должен был явиться в их калькуттское отделение. Потом я направился в полицейский участок – заявлять о пропавшем паспорте и ограблении в поезде. Тут мне пришлось пройти через унижение: около тридцати офицеров всех званий собрались послушать очередную историю об экспрессе Фаракка.

Вечерело. Я брел через маленькие рыночки в сторону гхатов и реки.