Цитаты из книги «Болезнь как метафора»

Согласно мифологии рака, болезнь – следствие долго подавляемого чувства

рак означает только то, что тело, к прискорбию, это только тело.

метафорическое определение рака в том же Оксфордском словаре: «Все, что поедает, разъедает, разлагает или поглощает медленно и тайно». (Томас Пейнелл в 1528 году: «Рак – это нарыв черной желчи, пожирающий части тела».) Согласно самому раннему, буквальному толкованию, рак – это нарост, бугор или выступ, а название болезни (от обозначающих «краба» греческого karkínos и латинского cancer) было навеяно, по словам Галена, сходством между вздутыми жилками на наружной опухоли и конечностями ракообразного, а не, как полагают многие, аналогией между метастазирующей болезнью и передвижениями краба. Однако этимология подсказывает, что и туберкулез некогда воспринимался как разновидность аномального нароста: слово туберкулез – от латинского tūberculum, уменьшительной формы от tūber, то есть бугор, клубень – означало болезненное вздутие, выступ или разрастание[5]

При новом подходе болезнь истолковывается как личная кара, так что эпидемические болезни плохо сочетаются с этим принципом. Длительное время этой потребности светской культуры осуждать, наказывать и проверять посредством болезни наилучшим образом отвечал рак. Рак был болезнью индивидуума и воспринимался как результат не столько действия, сколько его отсутствия (неумения соблюдать осторожность, контролировать себя или ясно выражать свои мысли.)

В последние годы бремя раковых пациентов сделалось легче из-за возникновения болезни, вызывающей куда более сильные предрассудки, и способной «стигматизировать» идентичность. Такое впечатление, будто обществу необходимо иметь болезнь, отождествляемую со злом, и винить во всем ее «жертв», но более одной такой болезни оно уже не в силах переварить.

Злоупотребление военными метафорами неизбежно для капиталистического общества, общества, где стремительно падает вера в этические принципы и где кажется сумасбродством расценивать чьи-то поступки иначе, чем сквозь призму корыстного интереса и выгоды. Война – один из немногих видов деятельности, на которую люди не взирают «реалистично», то есть с точки зрения затрат и материалистической прибыли. При тотальной войне затраты тоже тотальны, никто им не ведет счет – война воспринимается как чрезвычайная ситуация, и любые жертвы получают оправдание. Но войны против болезней – это не только призыв проявить рвение и выделить побольше денег на исследования. Из-за этой метафоры особенно страшные болезни изображаются как нечто чужеродное, «другое», как враг в современной войне; демонизация болезни неизбежно приводит к тому, что на больного навешивается ярлык и ему его состояние ставится в вину – хотя при этом он и воспринимается как жертва.

Более грубая метафора сохраняется в санитарном просвещении: когда общество поражает эпидемия, усилия по сокращению смертности именуются борьбой, сражением, войной. Военные метафоры часто употреблялись в начале века во время кампаний против сифилиса в период Первой мировой войны и после войны против туберкулеза. Итальянскую кампанию 1920-х годов против туберкулеза хорошо иллюстрирует плакат «Guerre alle Mosche» («Война против мух»). Он показывает летальный исход разносимой мухами болезни. Мухи на нем изображены как вражеский самолет, сбрасывающий смертоносные бомбы на невинное население. На бомбах виднеются надписи. На одной – «Microbi», микробы. На второй – «Germi della tisi», туберкулезные палочки. На третьей просто написано «Malattia», болезнь. На передней мухе восседает скелет в черном плаще с капюшоном. На другом плакате, «Этим оружием мы победим туберкулез», смерть изображена пригвожденной к стене саблями, на их лезвиях перечислены меры борьбы с туберкулезом. На одном надпись «чистота». На другом – «солнце». «Свежий воздух», «отдых», «правильное питание», «гигиена». (Разумеется, все эти оружия бессильны. Победить – то есть излечить – туберкулез может антибиотик, открытый лишь спустя двадцать лет, в 1940-х годах.)

Наполеона, Улисса С. Гранта, Роберта А. Тафта и Хьюберта Хамфри[22] воспринимался как следствие их политических поражений и отказа от честолюбивых замыслов. Что касается умерших от рака знаменитостей, чья жизнь не укладывается в «парадигму неудачников», подобно Фрейду и Витгенштейну, то их рак был классифицирован как чудовищное наказание за жизнь, проведенную в отречении от инстинктов. (Немногие помнят, что Рембо тоже умер от рака.) Напротив, болезнь, унесшая жизни Китса, По, Чехова, Симоны Вайль, Эмили Бронте и Жана Виго[23], знаменовала апофеоз в той же мере, в какой была личным поражением.

В случае современных болезней (некогда ТБ, ныне – рак), романтическая идея о том, что болезнь служит выражением характера, неизбежно ведет к неутешительному выводу: характер сам провоцирует болезнь, ибо ему не удается себя выразить.

Врачи и простые смертные верили в существование «чахоточного типа» – подобно тому как сегодня вера в предрасположенность к раку не только не ютится на задворках людских суеверий, но порой становится темой и самых просвещенных медицинских дебатов. В противоположность современному жупелу: «склонный к раку характер», то есть неэмоциональная, скованная, задавленная личность – «чахоточный тип», тревоживший воображение людей в XIX веке, был сплавом двух различных мифических представлений, а именно страстности и подавленности одновременно.