До «Эмпориума» – многоэтажного универмага, где можно купить все что душе угодно, – минут десять пешком, и для меня эта прогулка – возможность ознакомиться с шумным торговым районом Сан-Франциско. Отмечаю для себя, где находятся сапожная мастерская, магазин галантерейных товаров, продуктовая лавка, булочная, парикмахерская.

Снаружи «Эмпориум» – громадное здание, каких немало и в Нью-Йорке; оно занимает почти целый квартал на Маркет-стрит. Мы поднимаемся в лифте на четвертый этаж и мимо витрин со спортивными товарами и велосипедами идем в отдел игрушек. На полках – куклы и кукольные коляски, миниатюрные чайные сервизы, разные модели железных дорог, наборы разноцветных восковых мелков, красок. Есть кукольные домики, игрушечные деревянные сараи, фигурки сельскохозяйственных животных, книжки, складные картинки, ткацкие станки, игрушечные медведи на шарнирах, целые армии солдатиков.

У Кэт, я вижу, глаза разбегаются от такого изобилия игрушек, но она стоит как вкопанная. Мартин ждет, пока она сама подойдет к полкам. Я беру ее за руку, подвожу к кукольной коляске, обтянутой голубой тканью, с хромированными колесами и резиновыми покрышками, с откидным верхом, отороченным широким белым кружевом.

– Давай положим сюда твою куклу, – предлагаю я, убеждая Кэт поместить куклу с разбитой щекой на атласное ложе миниатюрной коляски.

Губы девочки трогает едва заметная улыбка.

– Пойду приведу продавца, – говорит Мартин и идет за работником магазина, чтобы тот исполнил желания Кэт.

Я помогаю ей выбрать еще одну куклу, подружку для первой, несколько платьиц для них и игрушечный чайный сервиз. Мы выбираем деревянные бусы, восковые мелки, альбом для рисования, наборы детских книг с картинками, а также три составные картинки-загадки, которые предназначены для детей более старшего возраста, но я замечаю, что они вызывают у девочки интерес.

– Ей нравится собирать картинки, – говорит Мартин по поводу головоломок, возвращаясь к нам. – И у нее неплохо получается. Сама увидишь.

Напоследок мы заходим в продовольственный магазин, где я покупаю необходимые продукты, о которых Мартин не подумал. Он заказывает доставку всех наших покупок на дом. Весь день – сплошная череда удовольствий. Это столь непривычно для меня, что порой кажется, будто я со стороны наблюдаю за кем-то другим. Мы покидаем продовольственный магазин и пешком направляемся к остановке канатного трамвая.

– Кэт устала, – отмечает Мартин. Перед нами с грохотом тормозит вагончик. Одни пассажиры выходят, другие заходят. – Скоро доставят наши покупки. Ты должна быть дома, чтобы их принять. Садитесь. – Он ставит Кэт на открытую площадку трамвая, затем помогает мне подняться в вагончик. Взойдя на полированный дощатый пол, я оборачиваюсь к Мартину. Он протягивает мне ключ от дома. От нашего дома. Я обхватываю ключ рукой в перчатке.

– До завтрашнего отъезда мне надо закончить кое-какие дела. Приду попозже, – говорит Мартин.

Я киваю в ответ, привлекаю к себе Кэт и сажусь на одну из скамеек. Вагончик с лязгом втягивает трос в паз и трогается с места, катя по наклонной вверх. Мартин поворачивается и идет прочь. Я смотрю ему вслед, пока он не исчезает из виду.

По возвращении домой мы с Кэт обследуем все шкафы и каморки, где находим множество вещей, которые семья доктора решила не брать с собой. В серванте осталось много тарелок и стеклянной посуды, бельевой шкаф заполнен наполовину. Очевидно, жене врача пришлось взять с собой только самые любимые вещи; возможно, лишь то, что им подарили на свадьбу. А Кэндис, когда она выходила замуж, тоже дарили дорогую посуду, красивое постельное и столовое белье? Интересно, где это все? Неужели после смерти жены Мартин выбросил все вещи, напоминавшие об их совместной жизни? Или продал, чтобы покрыть затраты на переезд из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско? И когда я смогу задать ему такой личный вопрос?

В детской, пока мы ждем доставки купленных в «Эмпориуме» новых постельных принадлежностей розового цвета, я снимаю с кровати белье с изображениями игрушечных солдатиков.

– Оставить здесь вторую кровать? – спрашиваю я Кэт, молча наблюдающую за мной. Она бросает взгляд на вторую кровать, снова смотрит на меня и медленно качает головой.

– Я бы тоже ее убрала, – соглашаюсь я. – Мы ее разберем и отнесем на верхний этаж, тогда у тебя будет больше места для твоей новой коляски. Давай?

Каркас, столбики и, наконец, матрас я перетаскиваю в пустую комнату прислуги этажом выше. Кэт помогает мне как может. После мы идем вниз, и я завариваю чай. Кладу сахар в чашку Кэт, как обычно это делала бабушка. Коротая время за чаепитием, мы ждем доставки наших покупок и возвращения Мартина.

Сначала привозят продукты, следом – игрушки из «Эмпориума», затем – нижнее белье, чулки и корсеты из магазина дамской одежды. Последними прибывают новые наряды Кэт.

За окнами смеркается. Дом к вечеру остывает, и я зажигаю в гостиной газовый камин, включаю во всех комнатах свет. Возвращения Мартина я ожидаю с нетерпением. Мы с Кэт садимся у камина и складываем одну из картинок, что она выбрала, – рисунок с изображением бабочек различных форм и расцветок. Уже совсем стемнело, а Мартина все нет. Я разжигаю плиту и кладу в сотейник вместе с картошкой и морковью кусочки свинины, которые натерла сливочным маслом и обсыпала сушеным шалфеем, – мне хочется, чтобы к приходу Мартина ужин был готов.

Но вот ужин готов, а его нет. Кэт начинает зевать. Я кормлю ее, затем отвожу на второй этаж, делаю для нее теплую ванну, а сама все время прислушиваюсь, не раздаются ли на лестнице шаги Мартина. Не раздаются. После ванны я укладываю Кэт в постель.

Целую ее, желая спокойной ночи, и выхожу из детской. Дверь притворяю, но не плотно, невзирая на то, что предыдущим вечером сказал мне Мартин.

Сойдя вниз, я не знаю, чем заняться; ужин остыл, а я просто сижу в столовой и жду.

Мартин является в десятом часу. Я задремала за обеденным столом, уронив подбородок на грудь. Пробуждаюсь оттого, что он тронул меня за руку и позвал по имени. Вздрагиваю от неожиданности, едва не опрокинув бокал с водой. Мартин успевает его подхватить. Он садится за стол перед тарелкой с холодным ужином. Во мне борются чувство облегчения и гнев. Спрашиваю:

– Где ты был? Я волновалась.

– Я же предупредил, – как ни в чем не бывало отвечает он, – мне нужно было закончить кое-какие дела.

– Да, но… тебя долго не было.

– Дел было много.

Он не сердится, не пытается оправдываться или загладить вину. Даже не знаю, как охарактеризовать его тон.

– Я вся извелась от беспокойства. Не знала… не знала… – Я умолкаю, не найдя нужных слов.

– Тебе что-то понадобилось, пока меня не было? Покупки доставили? Ничего не забыли?

– Нет. Все в порядке. Покупки доставили. Я их убрала. Приготовила ужин. Покормила Кэт, уложила ее спать. И все время ждала тебя.

– Тогда в чем дело?

Он смотрит на меня. Какие глаза! Аж дух захватывает.

– Ужин совсем остыл.

– Так его можно разогреть.

Я встаю, беру наши тарелки. Мартин наклоняется доставая газету из сумки, что стоит у ножки стула, на котором он сидит.

За ужином он продолжает работать и одновременно просматривает газету. И я невольно задаюсь вопросами: он так же вел себя с Кэндис накануне отъезда, когда готовился к командировке? И что при этом чувствовала Кэндис, сидя за столом рядом с ним? Дочь уже спит, тишину нарушают лишь скрежет приборов по тарелкам, скрип карандаша Мартина, да шелест газеты.

Минут пять я наблюдаю за мужем, затем спрашиваю:

– Свинина, надеюсь, вкусная?

Продолжая жевать, Мартин бросает на меня мимолетный взгляд.

– Да, вполне, – искренним тоном отвечает он и снова углубляется в работу.

Помедлив пару секунд, я опять обращаюсь к нему:

– Позволь спросить?

– О чем?

– О Кэндис. Если можно.

Я думала, он взглянет на меня, услышав имя своей первой жены. Не тут-то было.

– Да?

– Она… Как она относилась к тому, что ты постоянно бывал в разъездах? Сильно переживала или скоро привыкла?

Он все-таки поднимает на меня глаза.

– Мы тогда жили по-другому.

– Вот как?

– В Лос-Анджелесе я работал не в страховой компании. В конноспортивном клубе.

– В конноспортивном клубе? То есть… имел дело с лошадьми?

Он снова утыкается в свои бумаги.

– Да.

Не похож он на конюха. Совсем не похож.

– Ты вырос на ранчо?

– Нет, – отвечает Мартин, снова не глядя на меня. – В юности работал на ранчо в Колорадо. Во время поездки на запад я познакомился с человеком, который сразу понял, что мне нужен кто-то, кто может научить меня какому-нибудь ремеслу. Несколько лет я провел у него на ранчо, научился ездить верхом и ухаживать за лошадьми, объезжать их, перегонять скот.

– А, понятно. И потом… как ты попал в Калифорнию?

– Потом этот фермер умер, но он завещал мне немного денег, и я решил отправиться на Западное побережье. Устроился в конноспортивный клуб в Лос-Анджелесе, где дочери богатых родителей обучались верховой езде.

– И там ты познакомился с Кэндис.

– Да.

– И как же получилось, что ты стал работать в страховой компании?

Мартин не спешит отвечать. Может, устал от моих вопросов?

– Один человек, – наконец объясняет он, – приводивший в клуб своих детей, работал страховым агентом. Он любил поболтать, особенно когда дела у него шли хорошо. А я не собирался всю жизнь торчать в конюшне, так что я прислушивался к его речам.

– И теперь ты тоже работаешь страховым агентом?

– Я оцениваю риски потенциальных клиентов.

– А-а.

– Мне нужно работать.

Больше до окончания трапезы мы не произносим ни слова.

Насытившись, Мартин встает и благодарит меня за ужин.

– Спокойной ночи. – Он собирает свои бумаги и уходит из столовой.

Я смотрю, как он идет через холл в библиотеку и закрывает за собой дверь. Когда Мартин проходил мимо меня, я уловила аромат женских духов. Запах очень слабый, и, когда мой муж исчез в библиотеке, я засомневалась, что и впрямь его почувствовала.

* * *

На следующий день я просыпаюсь до рассвета. В доме еще тихо. Одеваюсь, иду вниз. На этот раз газ на плите зажигаю более ловко. Приготовив кофе, принимаюсь печь лепешки с корицей. Когда раскатываю тесто, в кухне появляется Кэт, почему-то в своем стареньком розовом платье, которое ей мало. Она молча помогает мне порезать тесто на треугольники и выложить на противень. Я варю всмятку несколько яиц, жарю тонкий ломтик ветчины. Прошу Кэт накрыть маленький столик у окна, выходящего во двор, и она выполняет мою просьбу.

Без нескольких минут семь я вытаскиваю противень из духовки. В кухню входит Мартин. Он побрит, одет, готов к отъезду. В серо-лиловом костюме Мартин просто неотразим.

Он ставит на пол саквояж, хватает чашку и протягивает руку за кофейником.

– Но у тебя же есть время позавтракать перед дорогой, правда? – спрашиваю я.

– Заверни мне с собой одно печенье. – Он делает большой глоток кофе.

– Это лепешки, и я их заверну, если ты больше ничего не хочешь.

– Мне пора бежать.

Он ставит чашку, лезет в карман пиджака, достает несколько долларовых купюр и кладет на кухонный стол.

– Вот немного денег, если тебе что-нибудь понадобится, пока меня не будет.

Мартин опять подносит ко рту чашку с кофе.

– Все, я побежал. Мне еще нужно добраться до машины и выехать из города. А это не так-то просто, даже в воскресенье.

Я следую за ним в прихожую. Кэт плетется за мной.

– А если мне нужно будет с тобой связаться, куда или кому я могу позвонить? У кого узнать, где ты находишься?

Он надевает пальто и поводит плечами.

– Обычно мы не связываемся с конторой, когда бываем в командировках.

– А если что-то случится?

– Что, например?

Я моргаю, пытаясь скрыть удивление.

– Ну… вдруг Кэт заболеет, или в доме случится пожар, или я упаду и сломаю ногу?

Мартин непринужденно улыбается.

– Софи, я уверен, ты найдешь выход из положения. Да и чем я сумею помочь издалека, если произойдет несчастье?

Он снимает с вешалки шляпу, надевает ее, поднимает с пола саквояж.

– Вернусь через четыре дня, может, через пять. А ты, Кэт, будь умницей.

По-моему, он даже не замечает, что на Кэт старое платье, или ему все равно. А может, считает, что я быстрее уговорю Кэт расстаться с нарядами, которые ей малы, а значит, нечего и воду мутить.

Мартин поворачивается ко мне. Будь мы обычной супружеской парой, он бы сейчас поцеловал меня на прощанье. Но мы – не обычная супружеская пара.

Видно, что он торопится уйти, словно ему не терпится пуститься в ожидающее его приключение. Вероятно, для Мартина это своеобразный способ совладать с горем: дорога, манящий горизонт позволяют ему на время отрешиться от всего, что напоминает о том, чего он лишился.

– Счастливого пути, – желаю я.

Мартин открывает дверь на улицу и уходит в прохладный туман тихого воскресного утра.