Глава 2

14 октября 1939 г.

Мой дражайший милый Хью!

Мама снова в письме просит, чтобы я бросила работу и вернулась домой. Она, я знаю, беспокоится из-за авианалетов, а я боюсь, что умру от тоски, если променяю суетливую офисную жизнь и вечера в компании подруг на нудное спокойствие суррейских холмов, пока ты геройствуешь на полях сражений. Ты знаешь, мне очень нравится Кингсли, но вот интересно, чем думает мама, зазывая меня домой? Я-то что буду там делать, если она вместе с миссис Глазьер заправляет домом, а заодно и всей деревней?

Я прежде говорила и снова повторюсь: я не намерена сидеть дома и вязать носки, хотя для тебя, любимый, я готова вязать пару за парой из пряжи противного цвета хаки, если б была уверена, что это как-то поможет, но я хотела бы внести свою лепту. Жаль, что ты отказываешься изменить свое решение и дать согласие на то, чтобы я вступила в ряды «вьюрков»^[5] или чего-то такого. Не понимаю, почему ты считаешь, что это неприемлемое занятие для твоей жены. Служить там не более опасно, чем жить в лондонской квартире. Должна сказать, мне очень нравится униформа «вьюрков», у них такие милые шляпки.

Если обстановка в Лондоне ухудшится, я, пожалуй, постараюсь чаще ночевать в Кингсли (хотя мама, наверное, тогда и вовсе от меня не отстанет, требуя, чтобы я окончательно переселилась домой), но не проси меня навсегда уехать из Лондона. Здесь я чувствую себя по-настоящему взрослой замужней женщиной, пока ты во Франции.

В своем последнем письме ты просил, чтобы я позаботилась о Макниле, когда он прибудет в Лондон. Я предупредила Грейс и Одри. Своих парней у них пока нет, и они будут только рады взять его под свои крылышки. Надеюсь, у него достанет мужества противостоять их восторженным знакам внимания!

Что ж, дорогой, пора прощаться, а то мисс Харпер уже минут пять бросает на меня строгие взгляды. Считает, что мой обеденный перерыв закончился, и я должна приняться за работу. Страшно даже подумать, что она сделала бы, если б догадалась, что я пишу тебе на казенной бумаге.

Твоя любящая жена Эви.

P.S. Я люблю тебя.

Глава 3
Миссис Т-К

6 октября 2016 г.

Все на своих местах

Из окна комнаты Эвелин открывается вид на сад. Она поставила условие: если уж ей суждено провести последние дни в доме престарелых, она не должна быть полностью отлучена от своего любимого занятия – садоводства, которому она хранила верность всю жизнь. Пусть она больше не способна, сидя на корточках, пропалывать цветочные бордюры, подстригать разросшуюся жимолость или подготовить участок под овощные грядки методом глубокой перекопки почвы. Однако она еще вполне в состоянии посоветовать, как лучше подрезать тот или иной вид ломоноса, убрать старые листочки чемерицы, чтобы открыть распускающиеся бутоны, или подкормить больную желтую камелию. Правда, сейчас Эвелин сомневается, что ей по-прежнему стоит демонстрировать свои познания.

Стоя у окна, она смотрит на мелкие усовершенствования, что были произведены по ее рекомендациям с тех пор, как она переселилась в частную лечебницу, в начале года, после неудачного падения. Как же похорошел – всего за один сезон! – цветочный бордюр. Сейчас, на исходе жаркого лета, в нем пылают кроваво-красные японские гладиолусы, оранжевые цветки гелениума и бордовые подсолнухи. Весной под древним дубом раскинется ковер из белых нарциссов, а пока тот уголок сада расцвечивают миниатюрные розовые головки цикламена.

А нужно ли мне притворяться, что я не помню латинского названия полыни обыкновенной или когда лучше высаживать в грунт луковицы тюльпанов? Должна я вести себя так, будто все эти по крупицам накопленные знания теперь навсегда потеряны для меня?

Садовник сметает в кучи опавшие листья, затем загребает их двумя дощечками и кладет в тачку. Эвелин видит, что в дальнем уголке сада вьется тонкая струйка дыма.

Ему следовало бы пустить листья на компост, думает она. Лиственный перегной – отличное удобрение для садовых растений. У меня с его помощью принялись ландыши в не самых благодатных местечках.

Однако скоро с послеобеденным визитом явится Пэт, и она должна быть готова. Эвелин приглаживает волосы, распушившиеся от шампуня, которым она моет голову раз в неделю, и смотрит на свое отражение в зеркале туалетного столика, что стоял в спальне ее матери, сколько она себя помнила – должно быть, лет девяносто. Самому столику уж точно больше ста пятидесяти лет. Трехстворчатое зеркало в раме из красного дерева. В средней части столика есть выдвижной ящичек, в котором Эвелин хранит шпильки и всякие разные пуговицы. Она открывает его каждый день после того, как санитарка вытрет в комнате пыль: проверяет, на месте ли одна особенная пуговица, которую она прячет в маленькой коробочке.

На полированной поверхности столика по бокам лежат льняные салфетки, расшитые одной давно почившей родственницей. На них щетки для волос с серебряными спинками и массивная шляпная булавка – якобы старинное приспособление для вскрытия писем, как говорит всем Эвелин. Окружающие ни за что не догадались бы, для каких целей ей выдали эту вещицу, и, слыша их комментарии по поводу неизящности булавки, Эвелин посмеивается про себя. На салфетке посередине – зеркальце с серебряной спинкой, на котором, как и на щетках, выгравированы инициалы М.М.Х.

– Мамины инициалы: Марьянна Мария Хатчинсон, – бормочет Эвелин, кончиком пальца обводя витиеватые буквы. Она подносит щетку под нос, и ей кажется, что она улавливает застрявший в щетинках слабый аромат лавандовой воды.

Эвелин часто думает о маме, когда сидит перед зеркалом, расчесывая волосы, припудривая нос и нанося на лицо холодный крем.

– У леди всегда должен быть при себе свежий носовой платок, – говорила ее элегантная мама, журя стоявшую перед ней девочку с травинками в волосах и содранными коленками. Она доставала из кармана чистый батистовый платочек с кружевной отделкой и принималась вытирать чумазое личико дочери.

У Эвелин до сих пор имелось несколько ажурных носовых платочков, но она их носила скорее для внешнего эффекта, а не из практических соображений: платочек можно сунуть под манжету или опустить в сумочку вместе с запиской. Теперь в ходу бумажные салфетки. Удобно, но только если применять их по прямому назначению, думает Эвелин. Если обронить на пол бумажную салфетку, ничего, кроме микробов, не передашь. Люди будут от нее шарахаться; в лучшем случае выбросят в урну.

Она напоследок еще раз бросает взгляд в зеркало, убеждаясь, что выглядит вполне пристойно. Волосы аккуратно уложены, на губах – красная помада. Эвелин промокает губы, чтобы помада случайно не размазалась. Ныне следы помады на чашках – обычное дело. Однако смявшийся воротник блузки она не вытаскивает поверх кардигана – пусть Пэт сама поправит.

Опираясь на ходунки, Эвелин поднимается из-за туалетного столика и осматривает комнату: проверяет, все ли ящики задвинуты. Какое счастье, что ей позволили взять сюда свою мебель и она избавлена от необходимости мириться со шкафами и столами из светлого дуба или бука, которые стоят почти во всех остальных комнатах. Привезти кровать, конечно, не разрешили. В лечебнице для пациентов приготовлены специальные койки, которые при необходимости можно регулировать в соответствии с недугами стариков. И Эвелин теперь спит на колыхающемся водяном матрасе, смягчающем боль в ее ноющих костях. Порой по ночам, когда она ворочается и матрас, булькая, подстраивается под контуры ее тела, ей кажется, что он с ней беседует. Но вся остальная мебель – из темного красного дерева, со следами талька (им затирать пятна куда удобнее, чем бумагой); поблескивая, она сообщает ей, прикасались ли к нему чужие руки. Комод, тумбочка, туалетный столик и зеркало – это ее давние друзья, излучающие тепло домашнего очага.

Последний взгляд вокруг убеждает Эвелин, что по ее возвращении здесь все будет так, как она оставила. Эвелин прощается с красивым мужчиной на фотографии в серебряной рамке, что стоит на тумбочке, проверяет, на месте ли фото, которое она прячет на дне выдвижного ящика, и затем, толкая перед собой ходунки, нетвердым шаркающим шагом выходит в коридор, чтобы встретить племянницу.

Глава 4

16 декабря 1939 г.

Любимый мой!

Спасибо тебе, огромное спасибо за подарок – духи «Опера» и чудесный маникюрный наборчик. Не представляю, как в нынешнее время ты сумел найти такие сокровища, если тебе и твоим товарищам не хватает самой необходимой одежды. Все наши девчонки здесь, не переставая, вяжут, и я поклялась, что пополню их ряды, только, боюсь, мне за ними не угнаться. Но мне невыносима сама мысль, что у моего любимого мужа осталась последняя пара приличных носков и к Рождеству он может оказаться босым. И если, как ты говоришь, у вашего ротного сапожника закончилась кожа, вы все, и ты в том числе, и впрямь скоро будете ходить босиком.

Не хочу докучать тебе своими мелкими горестями, ведь твои трудности не сравнимы с моими (я починила свои туфли и купила новые чулки), но должна сказать, что работа в конторе мне порядком надоела и я горю желанием заняться чем-то более стоящим. Офисная жизнь мне опостылела, и, если получится, я попробую найти новое приложение своим силам, хоть ты и возражаешь.

Я подумываю о том, чтобы поступить на службу в Женский вспомогательный территориальный корпус (там платят 2 фунта в неделю, ежедневно выдают пособие на питание, а также бесплатно предоставляют форму и жилье), в Женскую сельскохозяйственную армию (ты всегда говорил, что, на твой взгляд, я привлекательно смотрюсь в джодпурах) или в речную скорую – куда-то туда. В общем, я решила, что в понедельник, как встану, пойду осмотрюсь. Британская автошкола организует курсы вождения по сниженным ценам для женщин, которые намерены поступить на воинскую службу. А в Механизированном транспортном корпусе, когда я туда обратилась, сказали, что меня возьмут (их заинтересовало, что у меня есть опыт работы секретарем), если я предоставлю водительские права: они не готовы поверить на слово, что я умею водить машину. Видимо, они думают, что практики вождения по поместью недостаточно для того, кому предстоит возить важных офицеров. Вообще-то, было бы здорово заполучить место секретаря-шофера при каком-нибудь прославленном генерале, правда? Ты только представь: я сижу за рулем в красивой форме, в кепи набекрень и салютую всем из проезжающей машины.

Дорогой, наверное, тебе трудно понять, почему я считаю, что должна внести свою лепту, но это так. Сейчас открываются возможности сделать что-то другое – такие, каких никогда больше не будет. Во всяком случае, я в это искренне верю. Но факт остается фактом: такие возможности сейчас есть. Я знаю, ты хочешь, чтобы я оставалась там, где безопасно, ожидая твоего возвращения, но эта война совсем не такая, как предыдущая. Теперь женщины не только вяжут, сидя дома, или навешивают белые перья^[6]. Они приносят реальную пользу, я это точно знаю. Для нас наступает новое время, и я хочу быть частью этих перемен.

Обещаю, я буду держать тебя в курсе относительно моих дел и не позволю, чтобы меня отправили туда, где опасно и есть риск, что я не увижу своего любимого мужа, когда он, наконец, приедет домой на побывку и у нас будет возможность провести несколько драгоценных часов в мечтах о том, как в один прекрасный день у нас появится свой собственный загородный дом.

Целую тебя тысячу раз, мой родной.

Твоя Эви.

P.S. Я люблю тебя.

Глава 5
Миссис Т-К

6 октября 2016 г.

Ключи и пудинги

– У тебя опять воротник наперекосяк, – посетовала Пэт. Поджав губы, она обеими руками подняла вверх воротник блузки Эвелин, затем снова опустила его и разгладила ткань. – Ты что, даже в зеркало не посмотрелась, перед тем как выйти из комнаты?

– Разумеется, посмотрелась, – ответила Эвелин, глядя на племянницу. Та пришла в старых клетчатых бриджах, на которые налипла собачья шерсть. – Не расстраивайся по пустякам, дорогая. Многие здесь куда хуже меня.

Она кивнула в сторону своих соседей по лечебнице, дремавших в креслах в дальнем конце гостиной.

– Ой, и не говори! Сегодня, приехав сюда, я наблюдала одну шумную сцену. Стою, жду, пока меня кто-нибудь впустит, а в это время некий пожилой джентльмен долбит по кнопкам на панели у двери, пытаясь выйти, и все кричит и вопит, что его к обеду ждут дома и он опаздывает. Потом одна из медсестер подошла к нему и уговорила вернуться в свою комнату.

– Хорошо, что он не вышел, – вздохнула Эвелин. – Им грозят большие неприятности, если кто-то сбежит.

– Еще бы! Они же за вас отвечают. Очевидно, им приходится постоянно менять коды – для надежности.

Эвелин не поправляет Пэт, хотя ей доподлинно известно, что коды не меняют. Один, два, три, четыре – этот входной код ни разу не поменяли за то время, что она живет в частной лечебнице «Лесные поляны». Ну и код, никакого воображения! Будь ее воля, она выбрала бы историческую дату: например 1066 год, когда произошла битва при Гастингсе, или 1666-й, когда случился Великий лондонский пожар. Это куда более интересные комбинации цифр, и они легко запоминаются.

Эвелин знает, что код всегда один и тот же: она нередко наблюдает, как персонал его набирает. Если, ковыляя через вестибюль, совершая моцион, так сказать, Эвелин замечает кого-то из сотрудников приюта перед кнопочной панелью у входа, она умышленно замедляет шаг, удостоверяясь, что код не изменили. Не хватало еще, чтобы она не сумела покинуть лечебницу, когда это потребуется.

В сущности, ей понятно, почему код не меняют. Персонал думает, что старики не запомнят его, даже если им назовут заветные цифры. Тогда какой смысл? В противном случае им придется напоминать друг другу новую комбинацию цифр и сообщать ее посетителям и волонтерам, которым разрешен свободный доступ в лечебницу. Слишком много хлопот.

Эвелин знает код, но ото всех это скрывает. И Пэт ни о чем не должна догадаться, иначе она заподозрит, что Эвелин помнит и многое другое. Поэтому в ответ она только и говорит:

– Может, и так, дорогая, может, и так.

И ждет, что будет дальше.

– Так ты думала о том, что мы обсуждали на днях? – Пэт подается вперед всем телом, подбадривая ее улыбкой. – Я спрашивала тебя про ключи?

Эвелин прекрасно понимает, на что намекает Пэт, но виду не подает.

– Ключи… – озадаченно произносит она. – Какие ключи?

Улыбка сходит с лица Пэт, она хмурится:

– Честное слово, с тобой так трудно в последнее время. Во вторник я спрашивала, помнишь ли ты, где лежат ключи от того чудесного книжного шкафа с изогнутым передом, из серебристого клена. Два ящика в нем заперты, а я не хочу их взламывать. Не хочу портить такой ценный предмет мебели.

– Это мамино, – бормочет Эвелин. – Она там письма хранила и свои дневники. Ты их читала?

– Как я их могла прочитать, если ящики заперты?

– Вряд ли там есть что-то еще, – произносит Эвелин, сознательно замедляя свою речь.

– Прошлый раз ты тоже так говорила. Откуда такая уверенность, если ты даже не всегда помнишь, что ела на обед? Но ты обещала, что подумаешь о том, где могут лежать ключи.

– Обещала? – Эвелин отводит глаза и через окна гостиной смотрит на сад. За деревьями все еще плывет дым. Там могло бы гореть что угодно. Костер – хороший способ постепенно избавиться от нежелательных бумаг… и других улик.

– Так ты подумала? Где могут лежать ключи?

Эвелин медлит с ответом, словно старательно вспоминает:

– Может быть, на кухне в ящике? Ты там смотрела? Мы всегда бросали разную мелочевку в ящик кухонного стола. Там полно было всякой всячины. Может быть, ключи где-то в глубине затерялись.

– Конечно, смотрела. И не только в этом, но и во всех остальных ящиках на кухне, в подвале, в мастерской, во всем доме. Вот право слово, тетя Эвелин, твой дом – это большая свалка. Когда придет мой черед помирать, пожалуйста, напомни мне, чтобы я не оставляла своим детям такой ужасный бардак.

– Тогда, может, пусть дети тебе помогут. Для них это было бы вроде поисков сокровищ. Мы в детстве обожали отыскивать сокровища. Помнится, однажды двоюродный дедушка Уилл…

– Ой, тетя, ну хватит! Они давно уже не дети. Это абсолютно взрослые люди, у каждого серьезная работа, серьезные обязанности. Они не могут бросить все ради того, чтобы рыться в твоем хламе. Черт возьми, в один прекрасный день мое терпение лопнет, я закажу очистку дома от рухляди, и дело с концом. Если бы не ценности и не семейный доверительный фонд, я бы с радостью сделала это прямо сейчас.

Пэт, видит Эвелин, на грани взрыва, потому, помолчав несколько секунд, она говорит:

– Курицу. На обед я ела курицу.

Губы Пэт дрогнули в улыбке:

– Хорошо. Я рада, что ты здесь хорошо питаешься. Вид у тебя цветущий. Сразу видно, что ты получаешь удовольствие от еды.

– У меня всегда был хороший аппетит. Еще мама это заметила. И миссис Глазьер, когда мы были маленькими, утверждала, что из всех нас я ем лучше всех.

– Миссис Глазьер? Кажется, она у твоей мамы была то ли кухаркой, то ли экономкой, да? – Пэт знает, что Эвелин любит вспоминать прошлое.

– Кухаркой главным образом. Уборкой занималась Виолетта. Мама всегда говорила, что хорошую прислугу трудно найти и удержать, но миссис Глазьер служила у нас многие годы. Я обожала ее стейк и почечный пудинг. А еще она потрясающе запекала яблоки в тесте. Мы их всегда ели с заварным кремом. Пэт, ты когда-нибудь пробовала яблоко в тесте? Вкуснотища, скажу тебе, пальчики оближешь.

– Нет, не пробовала. И вряд ли когда попробую. Сомневаюсь, что теперь кто-то возится с такими пудингами. В лучшем случае разогревают готовые творожные пудинги или заправляют блюда пакетной крошкой. Нынче мало кто ест пудинги, и я уж точно не собираюсь начинать, – она похлопала себя по упитанным бокам.

– О, а мы, когда я была девчонкой, всегда лакомились пудингами. Без пудинга обед был не обед, ужин не ужин, – Эвелин на время умолкает, грезя о давних, но не позабытых пудингах, потом спрашивает: – Дорогая, а ты пробовала когда-нибудь суссекский пудинг? Он подается с чудесным лимонным соусом.

– Нет, тетя, – вздыхает Пэт. – Суссекский пудинг я тоже не пробовала и вряд ли попробую.