Столице медленно садилось, сея над горизонтом пурпурно-малиновый свет и четко обрисовывая контуры горного кряжа. Земля тонула в густеющем сумраке. Между длинными стебельками травы скользили лиловые тени. Воздух сочился пряным ароматом тропической ночи.
За рекой волнистой грядой темнели холмы. Над ними вереницей медленно ползли, словно гусеницы, облака. Они тоже сияли ярко-алым цветом.
Огни на пустоши погасли. От них не осталось и следа, лишь от земли поднимались струйки дыма. Ветер стих.
Мы лежали примерно в двадцати метрах от госпиталя и видели все, что происходило внутри зданий. Судя по всеобщей суете, там наступило время ужина. Санитары деловито сновали туда и обратно с солдатскими котелками. Врач, мужчина лет сорока, мало похожий на кадрового офицера, вышел во двор и устремил глаза в небо. Тяжело вздохнув, он искоса посмотрел на нас и поспешил внутрь здания.
Из домиков доносился шум, оживленный говор, но здесь, на краю леса, стояла гробовая тишина.
– Ну, пора нам тоже закусить, – пробормотал Ясуда. Он встал и подошел к Малярику. – Послушай, парень, если у тебя еще есть картофель, я могу его для тебя сварить вместе со своим.
Солдатик, больной малярией, слегка приоткрыл глаза, покачал головой и повернулся на бок. Либо он не хотел есть, либо у него кончились запасы, подумал я.
Ясуда, опираясь на толстую кривую палку, заковылял в глубь леса. Всем своим видом он будто хотел сказать: «А остальные могут пойти и сами сварить себе еду».
Картофляй, солдат с одной картошкой, проводил Ясуду взглядом. В его глазах полыхала ненависть.
– Грязная вонючая свинья! – с угрозой в голосе произнес он. – Готовит, понимаешь ли, картошку только для себя… в таких диких условиях! Ладно-ладно… Он, конечно, знает, как о себе позаботиться. Где-то в лесу у него тайник с табаком. Только что он таскался в госпиталь и обменивал свой табак на картошку. Мерзавец! Он, если захочет, может в любую минуту вернуться в свою часть. Но ему это даром не нужно. Он торчит здесь и проворачивает свои гнусные делишки!
– Какая муха тебя укусила, а? – задал вопрос солдат, служивший с Ясудой в одной роте. – Ты что, завидуешь, что ли?
– Как бы не так! – рявкнул Картофляй. – Меня от вас тошнит! Отвратительно, когда вы все дружно встаете на защиту этого старого негодяя. Он вам что, ломтик картошки подкидывает время от времени? Всегда-то вы на его стороне!
В ответ никто не проронил ни звука. Солдаты, опустив головы, принялись что-то жевать. Вся их еда обычно состояла из нескольких кусочков сырого картофеля. Но иногда они доставали из карманов комочки бумаги, служившей некогда оберткой для рисовых колобков, бережно разворачивали, выбирали из складок белые зернышки и отправляли их в рот. В больничный рацион ежедневно входил один колобок риса, его выдавали больным каждый вечер, на закате. По каким-то странным причинам вечерняя трапеза нашего лесного братства начиналась в полном соответствии с больничным расписанием.
Я открыл свой ранец и извлек оттуда немного кукурузы, позаимствованной мною у филиппинца. Потом зачерпнул еще одну пригоршню желто-оранжевых зерен и протянул их Картофляю.
– О, спасибо, большое спасибо! Не волнуйтесь, я завтра же с вами рассчитаюсь. – Он собрал зерна в кучку и стал их по одному закидывать в рот.
Молодой солдат, который несколько минут назад выяснял отношения с Картофляем, тихо уселся рядом с нами. Его глаза жадно блестели.
– Проваливай! – крикнул Картофляй, грубо отпихивая незваного гостя.
А тот все не уходил, медлил, посматривая на меня с тайной надеждой. Но моя спонтанная альтруистическая щедрость внезапно испарилась. Солдатик, тяжело вздохнув, в конце концов медленно поднялся на ноги и поплелся прочь.
Я долго всматривался в изможденное лицо парня и понял, как тяжело ему далось кажущееся спокойствие. По-видимому, у бедняги не осталось ни крошки еды. Я вдруг понял, что облагодетельствовал не того человека. Но исправить ситуацию уже было невозможно. В любом случае, успокаивал я сам себя, если бы я случайно не разжился кукурузой, никому вообще ничего не досталось бы.
Картофляй вытер губы.
– Благодарю, – сказал он мне. – Никогда не забуду вашей доброты, до самой смерти буду помнить.
– Боюсь, нам недолго ждать осталось, и вам, и мне, и всем остальным, – горько усмехнулся я.
– Точно, – поддакнул он. – Ну вот, подкрепился, пора делать запасы на будущее. Как только стемнеет, я проберусь в госпиталь и сопру там, что плохо лежит.
– Я бы на вашем месте не стал этого делать, – тихо произнес я. Мне хотелось напомнить ему, что, обчистив госпиталь, он лишит еды пациентов. Но собственные доводы внезапно показались мне совершенно неубедительными.
Тут я заметил, что Малярик поднялся с земли и прислонился к дереву. Его трясло в лихорадке. Не замечая нас, он с тоской всматривался в голубевшую даль. Я проследил за его взглядом, но ничего интересного не обнаружил.
– Что с тобой? – удивился Картофляй. – Любуешься природой или что-то случилось?
Малярик обернулся, пытаясь определить, кто с ним разговаривает, но не смог сфокусировать взгляд ни на ком из нас. На его штанах проступило и расплылось большое темное пятно. На почве малярии у больного развилось недержание мочи.
Вместе с каким-то солдатом мы подошли к Малярику и обхватили его руками. Ладонями я чувствовал жар, исходивший от его тела.
– Проклятье! – пробормотал мой напарник. – Мы даже не можем поменять ему штаны.
– С этим нельзя ничего поделать, – равнодушно бросил другой солдат. – Эй ты, захочешь помочиться – дай знать. Мы поможем тебе.
Осторожно уложив больного на траву, мы с напарником вернулись на свои места.
– Бесполезно, – мрачно произнес кто-то. – Он все равно долго не протянет.
Наступила короткая пауза.
– Послушайте! – неестественно громким голосом воскликнул один из солдат. – Вы понимаете, что все мы – жалкая кучка дезертиров? – Он единственный в нашей компании до сих пор еще не прошел процедуру изгнания из родной части.
Никто не проронил ни звука.
Я встал и побрел к ручью, который серебрился в сотне метров от меня у подножия горы. Я решил набрать воды во фляжку, пока окончательно не стемнело. Догадавшись о моих намерениях, несколько солдат окликнули меня и попросили заодно наполнить и их фляжки. В результате у меня в руках оказалась целая связка сосудов.
Я плелся по тропе и размышлял. Выходило, что даже обреченные люди пытаются как-то облегчить свое существование и перекладывают часть личных проблем и забот на чужие плечи, эксплуатируют посторонних людей, таких же бедолаг, как они.
Шагая обратно по окутанному ночным мраком лесу, я увидел среди деревьев Ясуду. Он что-то варил в котелке над костром. Вспышки огня освещали его лицо, и я заметил, что оно все изрезано, словно шрамами, бесчисленными морщинами.
Солнце село. Над горизонтом розовато-золотистым обручем висел закат, а над ним в темнеющем небе дрожал тонкий серебряный месяц. Вскоре малиновая дуга и блестящий серпик, словно связанные одной нитью, одновременно скользнули за горы.
Внезапно в призрачной ночной дымке зажглись сотни фонариков – это проснулись и запорхали в воздухе маленькие светлячки. Они резвились над речными протоками, взмывали ракетами над землей, вычерчивали на черном бархате ночи искрящиеся зигзаги и обводили контуры деревьев. Потом опускались на ветви и листья лесных исполинов, и те вспыхивали, точно рождественские елки.
Малярик чуть слышно стонал. Стоны вырывались у него вместе с дыханием, будто напоминание о том, что и мы должны делать вдохи и выдохи.
– Эй, отец! Вы уже спите? – раздался в темноте чей-то голос.
Мне показалось, что вопрос задал тот молодой солдатик, которому я не дал кукурузы. Сначала я решил, что он обращается ко мне, и даже поднял голову.
Однако отозвался Ясуда:
– Чего тебе?
– Как вы думаете, отец, что с нами будет?
– О боги! Перестань приставать ко мне! – отрезал Ясуда. – С тех пор как мы ушли из лагеря, ты постоянно спрашиваешь меня об этом. Сколько можно тебе говорить: поживем – увидим.
– Вам-то хорошо. Вы знаете, как с этим справиться. А вот я…
– А ты тоже напрягись и что-нибудь придумай, чтобы легче выжить было.
– Но как? У меня нет таких запасов табака, как у вас. И что мне делать с моей болезнью? У меня ведь все-таки бери-бери.
– У тебя больше шансов выжить, чем у меня. Ты бы в поля сходил, поискал там что-нибудь съедобное. Чем тебе не решение? Неужели ты думаешь, я стал бы унижаться, ползать на брюхе перед этими санитарами, если бы не мои язвы? Нет, я бы ни за что тут не остался. Ушел бы отсюда и, как дикий зверь, рыскал по полям, по лесам в поисках добычи.
– Вам очень больно? Язвы эти… они очень болят?
– Боль просто адская!
– Простите, отец. Знаете, я буду держаться рядом с вами.
– Обо мне не беспокойся. Но если ты думаешь, что можно покрутиться около меня и за это получить пару картофелин, то ничего у тебя не выйдет. Вот ведь наглость какая! Пошел бы да сам себе чего-нибудь раздобыл.
– Мне будет грустно и одиноко…
– Не валяй дурака! Кстати, сколько тебе лет?
– Двадцать один. Меня призвали в прошлом году. По состоянию здоровья присвоили вторую категорию.
– Тебе двадцать один год? Гм, значит, ты уже совершеннолетний. Вот и веди себя как взрослый человек! Когда дела принимают такой оборот, каждый мужчина стоит сам за себя. Нет смысла беспокоиться о других, нужно заботиться о себе. Скажу тебе еще кое-что: человек может целый месяц прожить на траве, корешках и листьях. Иногда даже два месяца. А потом…
– Вот-вот, а что потом?
– Ну а потом мало ли что… Не будь таким трусом. Зачем заглядывать вперед?
– Вы, отец, воспринимаете все не так, как я. Вы старше меня, вы сильный волевой человек. А я что? Я дошел до точки… Мне ничего уже не нужно… Хочу умереть!
– Ладно, хочешь помереть – пожалуйста! Чего же ты ждешь? – поинтересовался Ясуда, немного помолчав.
– Послушайте, отец, хотите, я открою вам одну страшную тайну?
– Зачем? Мне-то какое дело?
– Нет, серьезно, я вам такое сейчас расскажу… Я об этом никому никогда… Моя мать… ну в общем, она была просто служанкой в доме моего папаши. Женат он, естественно, был на другой женщине.
– И это все? Но ведь в этом нет ничего необычного.
– Да?! А я вот ни от кого не слышал такого признания… Ну, что мать у него простая служанка и все остальное…
– Обычно люди не трезвонят об этом направо и налево, как ты. Но подобных историй полно. И в книгах, и в фильмах часто такие случаи происходят.
– Ага, точно, один раз я сам видел. Киношка называлась «Мать, которую я когда-то знал». Ну, сидел я, смотрел, а потом не выдержал и ушел… с середины…
– А почему ты решил рассказать мне свою душещипательную историю именно сейчас, глубокой ночью?
– Ну, так просто. Мне захотелось поделиться с кем-то своей болью… Когда я появился на свет, мою мать с позором вышвырнули из дома. Меня, правда, оставили и долгие годы скрывали правду. Ну, вырос я, стал совершенно диким, неуправляемым. Часто влипал в разные истории, и тогда старуха, то есть папашина законная жена, взяла да и выложила мне все начистоту. Ясуда усмехнулся:
– Дикий, говоришь, неуправляемый? Что же это ты такое натворил?
– Да ничего особенного. Ну, любил вертеться с друзьями около чайных домиков… в кино ходить… Иногда в пачинко[2] играл.
– А чем твой отец занимается?
– Он кузнец. У него свой магазинчик в квартале Сирокава в Токио… Когда старуха мне все рассказала, я жутко разозлился и убежал из дома. Нашел работу – стал официантом в одном заведении, а потом и с обязанностями повара стал неплохо справляться.
– Ну и какие же у тебя тогда проблемы? – удивился Ясуда. – Ты оперился, встал на ноги, теперь сам себе голова. На жизнь зарабатываешь… Какая разница, кто твои папа-мама?
– Понимаете, я хотел увидеть свою настоящую мать.
– А куда она тогда делась?
– Вернулась в родительский дом в Тибе и вышла замуж. Отец дал мне ее адрес, и я отправился к ней в Мацудо.
– А, понятно.
– Ее муж мастерил зонтики, а она хозяйничала за прилавком в магазине. К счастью, мужа не было, когда я там появился. Мать, завидев меня, устроила истерику. Завопила: «Ах ты жалкий ублюдок! Да как ты только посмел появиться в моем доме!» А еще заявила, что отец не имел права давать мне ее адрес. Она дико разъярилась, орала как бешеная… Вот такие дела.
– Гм, понятно, обычная история, – пробормотал Ясуда. – Все равно, я никак не пойму, зачем ты мне это рассказал.
– Видите ли, я тогда тоже взбесился. Хлопнул дверью и был таков. Ни слова ей не ответил. Просто смылся.
– Ха, похоже, тебе нравится спасаться бегством. Но ведь ничего страшного не произошло, верно?
– Я вернулся в Токио и стал часто ходить в кино. Так и попал на фильм «Мать, которую я когда-то знал». Сидел один в темноте и смотрел. Но до конца досмотреть не смог: нервы сдали. Пришлось уйти.
– Ты, наверное, плакал.
– Нет, я был слишком несчастен, чтобы лить слезы. Просто встал и вышел из зала.
Надолго воцарилась тишина. Наконец Ясуда нарушил молчание:
– Знаешь, и у меня есть одна история. Рассказать?
– Да, да, пожалуйста! Ваша матушка тоже была служанкой?
– Нет, конечно нет! Гм, я сам отличился… Очень рано стал отцом.
– Да ну?
– Представь себе. Обрюхатил одну официантку, когда еще в школе учился. Мой старик все узнал и не позволил мне даже взглянуть на малыша, когда он родился. Вообще-то я повел себя как настоящий сопляк. Размазня! Позволил старшему брату уладить все неприятности. Он отдал ребенка чужим людям на воспитание – за деньги, разумеется, – а позже позаботился о том, чтобы мальчик получил нормальное образование. Братец держал все в тайне. Я понятия не имел, что стало с ребенком. Когда я закончил школу, мой старик подыскал мне работу в провинции. Я вынужден был покинуть Токио.
– А у вашего брата были дети?
– Тогда не было, своими он только недавно обзавелся. Долгие годы он присматривал за моим ребенком, и это продолжалось до самой смерти нашего отца. Все это время мальчишка жил на стороне. Когда мой старик дал дуба, брат привел пацана к нам в дом и объявил, что это мой ребенок. Но он заставил меня поклясться, что официально я никогда не признаю сына.
– А потом вы небось женились…
– Ага, точно. А сын-то мой, между прочим, был славным пареньком, шустрым, башковитым. Он был в тысячу раз лучше детишек моего брата.
– Сколько ему сейчас?
– Шестнадцать. Он добровольцем поступил в юношеское подразделение военно-воздушных сил.
– Правда?!
– В марте, как раз перед отправкой за океан, я съездил к нему в лагерь. Н-да, забавно… Мне даже в голову не пришло пожелать ему удачи или еще там чего-нибудь… А когда я уже уходил, пацан мне и говорит: «Берегите себя, отец».
– По-моему, вы плохой отец! – раскипятился вдруг солдатик. – Никудышный!
– Ну что ж… Теперь уже ничего нельзя изменить. В любом случае у него неплохо все складывается. Добровольцем пошел в армию. И насколько я знаю, сейчас летает где-то там, в небесах… Учитывая обстоятельства его рождения, я иногда думаю, уж лучше бы…
– Нет, молчите! Не надо! Я знаю, что вы собирались сказать. Лучше бы его убили, да? Вы не имеете права так говорить. Вы ужасный, жестокий человек! Когда-нибудь вы будете за это наказаны.
– Ты абсолютно прав! Наказание не за горами. Я сдохну как собака… прямо здесь, на этом грязном острове.
Послышались сдавленные рыдания.
– Пожалуйста, не плачь, – попросил Ясуда. – Я ведь ничего уже не могу сделать, правда?
– Знаю, но, когда я слышу о таких родителях, как вы, начинаю понимать, почему моя жизнь не заладилась. Папаша с мамашей, наверное, тоже думали, что было бы лучше, если б я умер.
– Одно не всегда следует из другого, – буркнул Ясуда. – И прошу тебя, перестань хныкать! Ты здесь не единственный, кого поджидает смерть.
– Вы ужасный, отвратительный человек!
– Если, по-твоему, я так ужасен, то чего ты тут сидишь? Катись отсюда! – решительно отрезал Ясуда. Чуть позже он тихо пробормотал: – Да, так оно, наверное, все и произойдет… На этом острове мы найдем свою смерть – я и мой сын.
В темноте раздался протяжный вздох. Я содрогнулся. Никогда не слышал, чтобы кто-то вздыхал с таким безудержным отчаянием, такой неизбывной тоской и скорбью. Откуда возник этот низкий звук, какое существо исторгло его из глубин своей истерзанной плоти, я не знал.
– Эй, парень, – снова подал голос Ясуда, – держись-ка ты рядом со мной. Я позабочусь о том, чтобы у тебя все было в порядке.
– Вы действительно этого хотите, отец? Но…
– Чего еще?
– Вы пугаете меня, честное слово!
– Послушай, парень, мы с тобой должны помочь друг другу. Но учти, тебе придется потрудиться. Завтра утром мы оба отправимся в госпиталь и выясним, нельзя ли там подработать. Ну, например, воды принести, котелки вымыть, нам ведь подойдет любая халтура. Им придется выдать каждому из нас по картошке, если мы будем пахать целый день. Понимаешь?
– Да, конечно… Но… разве я смогу сделать что-нибудь полезное с бери-бери?
– Ясное дело, сможешь, болван несчастный, – возмутился Ясуда. – Нет никакой разницы, какое задание ты будешь выполнять. Ты должен что-нибудь делать!
О проекте
О подписке