Углядев выскочившую из магазина девчонку, Юра и Богородица направились к ней. Девчонка тащила батон и две килограммовые пачки дрожжей. Ясно, что для себя такое не покупается, наверняка родители послали. Хлебопекарные дрожжи, – значит, хлеб печь собираются. А батон велели купить в качестве образца.

– Папа твой где? – спросил Юра. Предполагалось, что девчонка ответит, что папа в поле косит, и тогда будет удобно спросить, а чего это сенокос у вас раньше общепринятого начался.

Девчонка, однако, доказала, что родительские комплексы чужды ей напрочь. Она махнула пластиковым мешком в сторону дома и произнесла как само собой разумеющееся:

– Вон за домом, трактором самогонку гонит.

Гнать трактором самогон – термин незнакомый и многовариантный. Теперь путешественников было бы и за волосы не оттащить от жгучей тайны.

– Пошли, зайдём, – сказал Юра, и Богородица, позабыв на время о всеведении, тоже пошёл полюбопытствовать.

Прежде всего, за домом действительно обнаружился трактор. Обычная дэтэшка, давно отъездившая свой ресурс и замызганная до неузнаваемости. Очевидно, когда растаскивали совхоз, бывший механизатор явочным порядком прихватизировал общественное имущество, а прочие забыли или не захотели остановить самовольщика. Трактор стоял вплотную у стены и тарахтел на холостых оборотах. Владелец лежал на расстеленной телогрейке и созерцал по-июньски синее небо.

– Здравствуйте, – сказал Юра.

– Приветик! – как старому знакомому обрадовался тракторист. – Вы по обмену опытом или покупатели?

– Можно сказать, что по обмену, – обмениваться опытом Юра был готов всегда.

– Смотрите, – кивнул хозяин на трактор. Встать он поленился, видимо, полагая, что опыта приехавшие могут набраться и сами.

Смотреть было особенно нечего. Трактор как трактор, кран слива воды на радиаторе открыт, и в подставленную бутылку капает прозрачная жидкость.

– Что-то я не врубаюсь, – сказал Юра.

– Чего врубаться-то? Ты же не мумбо-юмбо, гляди и смекай. В систему охлаждения вливаем бражку, только немного, четверть обычного. Врубаем дизель-мизель. Он, понятное дело, перегреваться начинает, потому как воды в системе нет. Но я без форсажа, на холостых, так что ни хрена ему не будет. Бражка от двигателя греется и закипает. Радиатор у нас заместо змеевичка – и всё тип-топ, вон какая слеза капает!

– А зачем? – спросил непонятливый Юра.

– Как зачем? – тракторист даже привстал со своей телогрейки. – Да ты смотри, сейчас фокус-покус покажу! – он встал окончательно, быстро сменил почти полную бутылку, отлил немного в стакан, макнул туда палец и чиркнул зажигалкой. Синий огонёк побежал по влажному пальцу. Фокусник плавно повёл рукой, загасив пламя прежде, чем оно успело обжечь его. – Видал-миндал? Ишь, как горит! «Бредберёвка», не хухры-мухры.

– Ага, – сказал Юра. – Понял. Здорово придумано. А почему «бредберёвка»?

– Стакан на грудь примешь, такой бред забирает – круть! Потому и «бредберёвка», – сообщил тракторист, показав тем самым, что у истоков движения он не стоял, американской книжки не читывал и разделяет заблуждения народной этимологии, всегда остроумной, но, как правило, неверной.

– А где бражку берёте? – продолжал уточнять Юра.

– Да это же сок одуванчиковый, винцо-дрянцо! Видал небось, народ на полях косит? Одуваны заготавливают, ядрён-батон. А того не думают, где сок будут жать. Говорят, Митька с Тимкой пресс пропили. Но меня ихний шахер-махер не колышет. Моя Ритка в столовой совхозной работала, так мы электромясорубку прибрали, когда пайщики свои доли расхватывали. Я там со шнеком помудрил – и во какая соковыжималка получилась! Двадцать литров в час отжимает.

– А где Митьку с Тимкой найти можно?

– На хрена они тебе? У них же нету ни фига. Ты у меня покупай – двадцать рублей бутылка. Качество сам видал – горит, зараза!

– Нет, двадцать рублей дорого.

– Ну, как знаешь. Ко мне люди в очередь стоят. А Митьку с Тимкой найти нетрудно. За деревней у силосных ям сарай шиферный стоит, там прежде цех комбикормов был, а потом винный пресс стоял. Там они небось и толкутся, чудаки на букву «м». Хотите, езжайте, пока их механизаторы бить не начали.

– Спасибо за помощь, – поблагодарил Юра.

– «Спасибо» не булькает, – отозвался тракторист больше для порядка. Понимал, что ничего ему тут не булькнет.

К шиферному сараю путешественники прибыли в самый разгар разборок.

– Что я?.. что я?!. – кричал то ли Митька, то ли Тимка, ударяя себя в грудь. – Ты, что ли, не пил?

– А кто говорил, что ни хрена не будет? – орал второй, наскакивая на Митько-Тимку.

– Ну и говорил! А что, неправда? Как сказал, так и стало: нет ни хрена!

– Ты ещё шутки шутить? – зашёлся Тимко-Митька.

– Какие шутки? Он всё равно весь прохудился, масло в стороны брызжет. Золотники запасные кто налево загнал, я, что ли?

– Па-адумаешь, золотники!.. – Тимко-Митька плюнул в сердцах. – Пятнадцать лет он маслом брызгал, и ни хрена не было! Подлатали бы как-нибудь.

– Портки себе подлатай! Не мог он больше работать, и всё тут!

– А о чём ты всю зиму думал, шпенёк недоделанный? Тебе что, новый пресс вместе с одуванчиками вырастет?..

– А ты о чём думал? – отпарировал Митько-Тимка.

– С меня спроса нет – я в запое был.

– И я в запое…

Митька и Тимка замолчали и озадаченно посмотрели друг на друга.

– Чего делать-то? – произнесли они в один голос.

– Мужики, о чём шум? – спросил Юра, подходя ближе.

– Да вот, машина обчественная сломалась, не фурычит, – ответил Митько-Тимка.

– Совсем сломалась?

– Ага. А мы – ответственные. Сейчас одуванчик повезут, а в сарае, кроме баков пустых, ничего нет, от пресса один кожух остался – ни мотора, ни прокладок… одним словом – как есть ничего. Раньше, в советское время, как дело к страде, всё само собой появлялось, знай список составляй, в чём некомплект. А эти дерьмократы, во до чего народ довели!

– Да уж… – согласился Юра. Он почесал в затылке и спросил Богородицу: – Помочь им, что ли?

– Помогать, оно хорошо, – с сомнением произнёс Богородица, – а что они сами делать будут?

– А они будут страдать, – жёстко произнёс Юрий, – потому что помогать я буду не бесплатно, а исполу.

– Ну, тогда другое дело, – согласился Богородица.

– Слышь, мужик, – осторожно спросил Митько-Тимка. – У тебя что, пресс есть?

– Есть, да не про твою честь. Сейчас я с товарищем переговорю, а потом уже и с вами, архаровцами, разбираться буду.

Он быстро дал указания Богородице, отсчитал деньги и, когда Богородица ушёл, вернулся к ожидающим механикам.

– Значит, так, – начал он начальническим голосом. – Сколько одуванчика вам привозят в день?

– Тонн двадцать… Можно бы и больше, а кто его перерабатывать станет? Пресс-то на ладан дышит, вернее, уже отдышал.

– Соку с двадцати тонн сколько выходит?

– А хрен его знает… Тонн пять-семь.

– Что так мало?

– Так ведь пресс-то на ладан дышит.

– Отдышал, – закончил Юра. – А теперь слушай сам и остальным передай: я работаю сегодня один день. Не больше и не меньше. Работаю дотемна, а потом уезжаю. Так что завтра уже выкручивайтесь как знаете. И второе: половина отжатого сока – моя.

– А ключ от квартиры, где деньги лежат, тебе не нужен? – хищно процитировал Тимко-Митька виденную в детстве киношку.

– Не хочешь – не надо, – Юра пожал плечами. – Так и скажи, я дальше поеду. Только учти, одуванчик у всех растёт, а пресс только у меня есть.

– Ну ты кровопивец!

– А ты – пропойца. Нечего было основные производственные фонды пропивать. Ну так согласны?

– За горло ты нас взял! – истово выкрикнул Тимко-Митька.

На площадку выехал трактор, волокущий телегу, полную свежескошенной зелени. Золотые точки одуванчиков расцвечивали воз.

– Эй, прессовщики! – крикнул водитель. – Одуван принимаете? Куда сгружать?

– Сгружать погоди, – предупредил Юра. – Мы тут ещё не договорились с вашими. Может, и вовсе сегодня работы не будет.

– Согласны… – простонал Митько-Тимка.

– Это другое дело. А теперь за лопаты и чтобы в пять минут вычистить мне силосную яму.

– Да ну, пусть на землю валит, не всё ли равно, откуда в пресс грузить, – попытался отбояриться Митько-Тимка.

– Разговорчики! – прикрикнул Юра. – Принцип единоначалия – основа армейской дисциплины. Я сказал – ты сделал! И пошевеливайтесь, не видите, трактор стоит!

– А хоть бы и врос он тут… – огрызнулся Тимко-Митька, но за инструментом пошёл. Вернулся он с двумя парами вил, и бывшие механики нехотя принялись вычищать бетонный желоб силосной ямы от остатков давно сопревшего силоса.

Юра сбегал к катку за совковой лопатой, которой ещё недавно раскидывали горячий асфальт, и тоже впрягся в работу. Пусть не в пять минут, но яма была вычищена. К тому времени возле сарая ожидали уже все три колёсных трактора, имевшихся в деревне.

– Сгружайте! – разрешил Юра, указав на яму.

Удивительным образом все три телеги разгрузились автоматически, и вскоре на площадке вновь остался Юра наедине со своими нанимателями, которые, сразу успокоившись, заново принялись торговаться.

Радуясь, что рядом нет Богородицы, которому такое дело явно не понравилось бы, Юра поднёс чугунный кулак к носу Тимко-Митьки.

– Я тебя предупреждал, чтобы разговоры в строю отставить. Я человек простой, дам раза – будешь лететь и думать – скорей бы стенка начиналась. Яму будешь рыть, чтобы бак встал. И чтобы как следует, а то я сам тебя в этой яме закопаю. Понял, трупешник?

Закапывать никого не хотелось, но Юра понимал, что иначе Митьку с Тимкой работать не заставишь, и старательно изображал зверя-начальника, акцентируя речь на рычащих и шипящих звуках и проглатывая букву «н»: «По’ял, тр-рупешшник?»

Перекуров Юра, сам так недавно бросивший курить, не дозволил: «Одуван преет, тут не сок будет, а ссык!» – и за полчаса яма была готова и двухсотлитровый бак установлен под лотком.

– А теперь – глядите, как надо работать!

Юра ушёл за угол сарая, там взревел дизель, и шестнадцатитонная махина катка въехала в бетонированное ущелье. Громадные вальцы мягко навалились на гекатомбу скошенных одуванчиков, подмяли её под себя… В первое мгновение сока не было видно, он пропитывал ещё не попавшие под гнёт кучи цветов, потом по бетонной плите побежал пенистый ручеёк, всё щедрее, обильнее!.. Мутный поток нёс смытые стебли, пыль, недочищенные вилами остатки силоса – всё, чему теперь предстоит попасть в брагу и быть выпитым тонкими ценителями «бредберёвки».

«Бредберёвка» – слово это точно горчичник на языке, полная ложка жгучего хрена, порция огненного яда. В трезвую утреннюю минуту произнеси вслух «бредберёвка» и почувствуешь, как обмотанная тряпьём дубина хряпает по затылку, сокрушая разум, и нет уже мыслей, остался один всепоглощающий бред, он берёт тебя и уносит, укачивая на своих ядовито-зелёных волнах. Это тебе не детский напиток американского поэта, способный справиться разве что с насморком. «Бредберёвка» бьёт всех, кто пьёт! Только мы, с нашей любовью к крайностям, всякую вещь умеем довести до абсурда и обратить в свою противоположность, недаром же, поднимая стакан с отравой, русский человек говорит: «Будем здоровы!»

– Оттаскивай! – крикнул Юра, видя, что бак полон больше чем наполовину.

– Как? – спросил Тимко-Митька. – Он, сволочь, тяжёлый!

– Поднатужишься! – беспечно отвечал Юра. – Второй бак – мне!

– Слушай, ты не круто заворачиваешь? – вновь взъярился Тимко-Митька. – Этак и я согласен работать – разок прокатился – и сто литров сока в кармане.

– Кто тебе мешает? Работай!

– Ты мешаешь! Каток давай!

– А ты заслужил, чтобы его тебе давать? То-то! Пошевеливайся, лентяй, время уходит!

Хрипя от натуги, подсобники оттащили в сторону бак с первой сотней литров будущего зелья. Юра выбрал новый бак, почище, и самолично установил его в приямке.

– Это мне.

– Ну куда тебе столько, мил человек?.. – простонал Митько-Тимка.

– Туда же, куда и вам, – соврал Юра, сам не осознавая собственной лжи.

– Да не увезёшь ты столько!

– Увезёт! – мрачно запророчествовал Тимко-Митька. – У него всё продумано, он сейчас цистерну подгонит квасную. Буржуй!

– Квасная цистерна – это же тонна сока! – ужаснулся Митько-Тимка.

– Подумаешь – тонна! – с презрением отозвался Юра. – Я так прикинул, что мне шесть тонн нужно. А цистерны у меня нет, возьму только то, что в катке увезу.

– Хватит издеваться! – закричал Тимко-Митька. – Где ты там шесть тонн вольёшь?

– А ты подумай, – отвечал Юра, отвинчивая пробку на крыше катка. – Вот для начала – ёмкость для смачивающей жидкости. Штатный объём – двести пятьдесят литров. Я пока её заполнять буду, а ты сообрази, куда тут ещё пять тонн закачать можно. Да не ленись вилами махать – жмых убирай, сейчас новую порцию одувана привезут…

– Эксплуататор! – в голос рыдал Тимко-Митька, глядя, как Юра споро таскает вёдра с драгоценной влагой. – Мало мы вас в семнадцатом били!.. Разжирели на наших кровях…

Юра не отвечал. Он успел прикинуть, что шесть тонн – это больше пятисот вёдер, и работал зло и сосредоточенно.

Подсобники отволакивали третью порцию сока, когда возле ямы появился Богородица.

– Купил! – крикнул он, размахивая авоськой. – Две буханки чёрного, палку копчёного сыра, две банки снетков…

– Дрожжи купил? – перебил Юра.

– Два килограмма. Больше в одни руки не давали.

– Молодец. Ты этим рукосуям помоги яму от жмыха вычистить, а я покуда затор сделаю.

И откуда только известны непьющему Юрию Неумалихину терминология и технология самогоноварения?

Перочинным ножом Юра отрезал от блока грамм сто дрожжей, тщательно, чтобы ни единого комочка не было, растёр их с небольшим количеством сока, вылил густой затор в будущую брагу, перемешал. Сок в ёмкость для смачивающей жидкости был налит не под завязку, а чтобы оставалось место ходить забродившей жидкости. А то пойдёт пена верхом – хлопот не оберёшься. Жадность фраера сгубила, это правило Юра помнил хорошо.

Бригада под чутким руководством Богородицы к тому времени вычистила бетонный лоток и приготовила новые баки. При виде Богородицы Митька и Тимка разом угомонились и работали как заведённые. Вроде бы невидный мужичонка Богородица и о высоком своём предназначении помалкивает, а есть в русском человека чутьё на таких людей. Одни их называют блаженными, другие – психами, но все чувствуют инакость, исходящую от этих людей, и относятся к ним с боязливым почтением.

Приехали трактора, выгрузили одуван; работа пошла ровно. Даже такая работа, себе во вред, и то облагораживает человека. Cпрашивается, почему тогда так редко можно увидеть человека работающего? Вот, скажем, бригада дорожников: один стучит ломом или долбит отбойным молотком, а остальные столпились вокруг и смотрят. Каждый, кто ходил по улицам, видел эту поучительную картину.

К вечеру было отжато десять тонн сока, и ровно половину непреклонный Юра забрал себе. Как и обещал, обошёлся без цистерны, заполнив почти доверху все имеющиеся на катке ёмкости.

На причитания, которые снова начались, Юра отвечал однообразно: «Нечего было пропивать основные производственные мощности».

– Манёк, вот ты когда-нибудь пропивал основные производственные мощности?

– Нет вроде, – отвечал Богородица совершенно серьёзно. – Не доводилось.

– А вот эти двое пропили. Нехорошо… Вот у меня знакомый есть, так у него прапрадед, ещё сто лет назад, кабак пропил. Представляешь?

– Силён мужик! – похвалил Тимко-Митька.

– Да и вы не слабже. Разницы никакой. Только у того кабатчика сто лет никто в роду не пил, а после вас, боюсь, и рода-племени не останется. Вы женаты или как?

– А на ком тут жениться? Одни в город уехали, другие уже замужем, а которые остались, те на трассе передком промышляют. Вот и думай, кто мне достанется?

– Да за тебя даже шлюха дорожная не пойдёт, – сказал Митько-Тимка.

– А за тебя?

– И за меня не пойдёт. Сдохну, – плакать некому будет, а земля чище станет. Вот и хорошо.

Богородица вздохнул, слушая исполненные притворного смирения слова, а Юра жестоко усмехнулся. Среди дорожных рабочих, которые мало чем отличались от Митьки и Тимки, подобные разговоры повторялись всякий раз, когда кто-то пытался уговорить товарища бросить пьянку. Так что не было в Юриной душе никакой жалости к своим случайным подсобникам. И дело тут даже не в том, что Юра твёрдо верил, будто в жизни не брал в рот хмельного, а просто слишком хорошо он знал цену таким разговорам. Недаром говорится: пей, да дело разумей! А таких самобичевателей Юра презирал и прежде, когда ещё… тоже не брал в рот и капли хмельного.

Вечером Митька и Тимка уже не называли Юру мироедом, а уговаривали остаться хотя бы на денёк на тех же условиях, что половина сока достанется ему, но Юра соблазн отверг и, отжав последнюю копну одуванчиков, развернулся и поехал прочь.

– Эх, – сказал на прощание Митько-Тимка, – глупая ты голова. Счастья своего не понимаешь.

На ночёвку Юра с Богородицей расположились неподалёку от сараев. К дороге выезжать не стали – нечего привлекать ненужное внимание младшего лейтенанта Синюхова. Поужинали всухомятку хлебом и снетками в томатном соусе. Издавна привычная и потому здоровая еда. Ближе к югу чаще едят кильку в томате, а у нас – снеток или ряпушку. Разницы большой нет, во всяком случае, Юра её не замечал.

Возле силосных ям Митька с Тимкой праздновали окончание рабочего дня. Изумительно перевирая мотив, они тянули в два голоса:

 
И Родина щедро паила мяня
Бярёзовым соком, бярёзовым соком!
 

Говорят, прежде люди пели от полноты души, а теперь вздумай кто запеть, не только что на улице, но и дома в насквозь прослушиваемой городской квартире, соседи сразу скажут: «Надрался с утра пораньше!» Даже караоке не приживается среди народа, переставшего петь.

С утра отъехали подальше от нескромных глаз и занялись утилизацией сока. Хлебопекарные дрожжи поработали хорошо, и хотя браге из одуванчиков следовало бы побродить ещё несколько дней, пробную порцию уже можно было гнать.

Бражку залили в систему охлаждения и, не щадя остатков солярки, поставили дизель на холостые обороты. Вскоре в подставленное ведро зазвенели капли первача. Капель становилась всё чаще, звонче, в воздухе плыли ароматы цветов и ещё чего-то незнакомого, притягательного и отвратительного одновременно.

У Юры с собой была кружка, а Богородица купил кружку вчера, когда отоваривался в сельмаге. Попутчики зачерпнули по полной кружке зеленоватой, мутно опалесцирующей, пахучей влаги, осторожно понюхали.

– Ну, – традиционно сказал Юра, – будем здоровы!

Странно устроена русская душа. Всё в ней вкривь и вкось да наперекосяк. Потому и не могут её понять возросшие на Декартовой логике европейцы. Уже спрашивалось, как может человек, пьющий отраву, говорить: «Будем здоровы»? Тут не о здоровье речь, а концы бы не отдать, не помереть в корчах. А для русского менталитета есть в этой фразе глубинный, почти сакральный смысл.