Цитата

Иван ТУРГЕНЕВ

В ДОРОГЕ

Утро туманное, утро седое,

Нивы печальные, снегом покрытые,

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица, давно позабытые.

Вспомнишь обильные страстные речи,

Взгляды, так жадно, так робко ловимые,

Первые встречи, последние встречи,

Тихого голоса звуки любимые.

Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,

Многое вспомнишь родное далекое,

Слушая ропот колес непрестанный,

Глядя задумчиво в небо широкое.

Поздравляем «Родную Кубань» с 20-летием!

«Парус» сердечно поздравляет русский форпост у южных рубежей Отечества – «Родную Кубань» – и ее главного редактора Юрия Михайловича Павлова с 20-летием журнала!

Неоценим ваш вклад в развитие и сохранение национальной культуры!

Творческого вдохновения, новых талантливых авторов и серьёзных читателей!

Редколлегия и редсовет «Паруса»

Художественное слово: поэзия

Александр ДЬЯЧКОВ. Стихи, которые нельзя читать жене

***

Не знаю, кто тому виной?

Должно быть, сущность человека…

Но держат вместе нас с женой

малышка-дочь и ипотека.

Жена любила, но сейчас

важней всего здоровье дочки.

Я не любил (любил лишь раз,

но, право, это заморочки).

Такой расклад: жена винит

меня за недостаток чувства.

А я уставший инвалид,

в моей душе темно и пусто.

Когда «поют» мне о любви,

мне не нужны ещё примеры.

Но, умоляю, не язви

про слабость православной веры.

Мы веруем, но, между тем,

всё наше пребыванье в Боге

не отменяет ни проблем,

ни лжи, ни злости, ни тревоги.

Не знаю, кто тому виной?

Должно быть, сущность человека…

Но держат вместе нас с женой

малышка-дочь и ипотека.

Дочь подрастёт, жена уйдёт.

Не знаю будет ли ей лучше?

Другой какой-нибудь урод

лапши навесит ей на уши.

А может, всё наоборот:

у ней появится мужчина,

и бывшая моя зачнёт

в придачу к дочери и сына?

Я всё теперь переживу.

Я стал холодным эгоистом.

Продам квартиру и в Москву

рвану читать лит-ру артистам.

А в театральный институт

не попаду – устроюсь в школу.

Туда-то уж меня возьмут,

хоть там пахать не по приколу.

Вложу оставшуюся прыть

в литературную карьеру.

На вечера начну ходить

и графоманов звать к барьеру.

А по ночам, открыв вино,

но честно выпив только чаю,

начну шептать: я мёртв давно,

но чаю, Господи, но чаю…

***

По-настоящему любил

я в этой жизни только раз.

Потом, конечно, этот пыл

позорно сдулся и угас.

И вот живу с одной, другой,

седьмой, четвёртой, двадцать пятой…

Но вывод, выстраданный мной,

едва ль поймёте вы, ребята.

Жить нужно с нелюбимой, друг!

С любимой жить – тупая мода.

Любимая уйдёт – каюк.

А нелюбимая – свобода.

Хотя всё чуточку сложней,

я, к женщинам питая жалость,

любил их всё слабей, слабей,

пока на дне души моей

ни капли чувства не осталось.

И если делать по уму,

то жить мне нужно одному.

На выходных проведать дочку,

подкинуть бывшенькой бабла.

На съёмной хате в одиночку

теперь и жалость сжечь дотла.

ВАНЯ

Из цикла «Наблюдательная палата»

Суицидник не мечется.

Суицидник ждёт случая.

Слава Богу, что лечится

показуха кипучая.

Все твои суицидные

размышленья и доводы —

комары безобидные,

хоть и жалят, как оводы.

Может, мама внимания

не дала в детстве-юности?

Может, эти метания

даже мельче – от глупости?

Ты съезжай от родителей

и без образования

поработай водителем,

стань курьером, мой здания.

Заведи бабу видную миловидную ромбовидную каплевидную,

поживи с этой клушею,

и твою суицидную

хренотень я послушаю.

…Видел, как на свидании

терпит мать твои грубости.

Нет, пока что метания

стопудово от глупости.

***

Я посажу на санки Дашу,

и мы отправимся гулять

по зас…..му Уралмашу,

знакомиться и вспоминать.

Вот это, Дашенька, бараки,

построенные до войны.

Здесь в суете, тщете и мраке

рабочие погребены.

А вот высотки, словно в латах,

торчат в строительных лесах.

Социализм в отдельно взятых

и огороженных дворах.

А это, Даша, проходная,

сюда почти что сорок лет

ходил наш дед, не унывая

(тебе он прадед, а не дед).

А это сквер, и в этом сквере

всё в жизни было в первый раз.

Здесь я задумался о вере,

когда пошёл в десятый класс.

Здесь целовался я впервые

и здесь впервые закурил,

и первые стихи кривые

читал деревьям, как дебил.

А вот дурдом, здесь в два подхода

я перезимовал развод.

Пусть я не вышел из народа,

но здесь спускался я в народ.

Народ… но задремала Даша,

как био-фотоаппарат.

Пойдём домой, там мама наша,

наверно, сделала салат.

Всё то, что серо, стёрто, мглисто,

обрыдло, стало никаким,

для Даши будет самым чистым

воспоминанием святым.

***

Odi et amo…

Катулл

Панельный дом, невзрачные кусты,

просевший снег и голуби, как копы.

И с омерзеньем понимаешь ты,

как далеко ещё нам до Европы.

Но есть мой друг игумен-сердцевед,

и есть мой храм, воскресший в этом морге.

И с гордостью: «Нигде такого нет» —

ты выдыхаешь чуть ли не в восторге.

Короче, ненавижу и люблю,

как в стареньком двустишии Катулла.

Но он писал про женщину свою,

я о стране, стоявшей на краю,

что в пропасть… и от пропасти шагнула.

***

Мне жена говорит: у тебя нет мечты

ни улучшить наш быт, ни прославиться, ты

опустился вконец, ты амёба, ты глист,

никакой не мудрец, а простой пофигист.

Я отвечу жене, правду-матку рубя

(мне хватает вполне возражать «про себя»):

вот покинули б вы вместе с Дашкой вдвоём

в прошлом мой, но, увы, в настоящем ваш дом

на четыре денька… ну, на три… или два…

я купил бы пивка и смотрел бы «Дом 2»,

отключил телефон, снял часы со стены

и отправился в сон видеть странные сны.

…Я от веры в Христа ждал невиданных дел,

за неснятье креста я погибнуть хотел,

жечь людские сердца, всем указывать путь…

Я не знал до конца, в чём религии суть…

Стометровый забег перерос в марафон.

Тем и слаб человек, что сначала силён.

Но кончаются сто первых метров в свой срок.

Я молиться и то ежедневно не смог,

я ходить не сумел ежемесячно в храм,

ни поступков, ни дел! Обывательства гран

в Православии есть, я к нему не готов.

Просто спать, пить и есть, причащаясь Даров?

Нет, покуда я жив и не взят в оборот,

мне подайте порыв, дайте подвиг и взлёт!

Да, меня благодать укрепляла в пути,

но не в силах нести, я могу лишь поднять

крест.

***

Я в юности хотел порока

и целомудренной любви.

Хотел и классики, и рока,

ручья и горного потока…

Чего угодно! Жить бы то(ль)ко

не как родители мои!

Но гнула жизнь своё упрямо,

пружинил я… и, наконец,

преподаватель я, как мама,

и обыватель, как отец.

Не состоялось где-то что-то.

Я не поднялся над судьбой.

И жизнь моя: болезнь, работа

и ссоры частые с женой.