Но она даже отшатнулась от такого убожества! И доверилась тебе, оставшись с тем, кто предназначен житием земного уклада! Не помыслила даже намёка на вульгарное предательство. Если любишь, то любишь навсегда! Ежели ненавидишь, то и неприязнь остаётся на долгие годá. Такова фактура смысла.

И это ещё далеко не всё! Ведь и во время сватовства тоже, тоже твой лучший друг позвал её замуж, обещав при том не просто хорошую жизнь, а вполне обеспеченную и богатую. – Не выходи за Генку! Он не даст тебе ничего! А я озолочу тебя! Уедем за границу… Построим дом, свет благой и вечный засеребрится над нашими головами… Подумай! Решай сегодня…

Он обещал ей весь мир подарить! И, может быть, подарил бы, кто знает! Но она весь мир вменила ни во что и осталась с тобой, кто был впереди всех, а не позади! Это о чём-нибудь тебе говорит? Подаёт ли волю добротной надежды?

Ответ был краток:

– Нет!

Твои близкие строили козни, неумные страсти, а она, чужая и далёкая на тот момент, тебя никогда, слышишь, никогда не отвергала. Сама испросила для себя именно твоё поручительство на тайном дыхании могучего слова… И не спрашивай – любила или нет… Любила, но теперь любовь умерла вместе с тобой, а боль – жива. Боль осталась, а любовь…

Эй, любовь, где ты?

Молчание. И оно не тяготеет бременем, оно как-то печалит несомненный образ потаённой святости. Печаль же не ранит, а ведёт на вершину какого-то определённого счастья. А есть ли она там, куда собирается путник? Есть, есть, но доступна любовь уму, совоспитанному знаниями нелóжной святости, а у Генки святости почти нет! святости по идее жизненного шага.

Но война – это высокая святость непревзойденных чувств, а как, как их окрылить, если кровь и смерть эту святость затмила и обезличила, сравняла с землёй?! Видимо ещё и ещё предстоит шагать, чтобы найти свою святую волю во всеобщем равенстве, а не в рабстве, найти где-то впереди.

Ночной водоворот усилил энергетическую боль внутри тоскующего и изломанного тела. Пожить бы чуток, хотя бы самую малость… Не плохо, конечно, припасть на радужное сияние зовущего рая, да вот только где оный взять?!

Смялся вопль:

–Эк…

Ночное таинство звёздных огней зовёт его к себе, зовёт в каждую минуту, в каждую секунду, а сами минуты и секунда тают, тают, тают… Они, эти вдохновенные звёздные огни, машут ему руками неизведанного, непознанного торжества. И говорят, вопят, но не слышит Генка их внутреннего привета.

– Что вам надо?

Тихий свет обнимает чувственное сердце, обнимает горячо и немного неестественно. Оно загорелось моментально и замерло в ожидании чего-то. Может, наступит радость или поздно уже? Нет ничего? Али есть? Как вызнать правду?

– Дети… А помнят ли они меня?

Сколько раз, будучи отцом, он испивал детскую восторженность своих чад! Их у него двое – дочь и сын. О! забурлила жажда, взволновав кровушку, унесла туда, где счастье. Хотел сложить его образ во всех направлениях, хотел, да не сумел… Узнал о рождении дочери в полдень! Вспыхнула с жадностью поступь мысли! Выпил чуток и полетел на крыльях в родильный дом! Морозный воздух февраля отрезвлял дыхание! Было немного не по себе…

– Светка…

И в окне они – самые дорогие и любимые – жена и дочь… Чудо в одеялке тихонько спит и ничего ещё не знает. Красивая, и похожа на Светку… Такой маленький носик и розовые губки… Так чудесно смеётся и посапывает, словно жаждет получить от него непростое отцовство, а и ещё что-то… Из больницы нёс сам с гордостью! Стал-таки отцом! Обязанности не убавились. И в первую ночь самостоятельно пеленал малышку… Память разливалась горячо.

– Дочь… Взрослая уже…

Покатилась слеза забвения по небритой щеке. И её мера немного поубавила душевные силы. И не стёрлась память, а ещё крепче привязала на земную зависимость. Тихая печаль присела осторожно и плакала вместе с ним.

– Сын… Взрослый уже…

А в ту весенне-апрельскую ночь, когда светилась луна, он повёз Светку в роддом на скорой помощи. На улицах города очень тихо. Все спят. И никому невдомёк, что он опять, опять станет отцом! И теперь уже у него наверняка родится сын! Это ведь такая благость и почёт для мужской гордости! А, по сути, какая разница, кто родится?! Главное, чтобы здоровеньким родился, да счастливым после был!

В утро уже знал: родился крепкий здоровый малыш. Сын! Его сын! Он пребывал в радости! Не пил… А потом все вместе, вчетвером, шли с двумя колясками домой… Сжалась плоть… Гулял с ними, играл… Ласкались они душками, пухленькие, розовощёкие и всегда весёлые… Смех лился непритворно. Болели, страдали, плакали, смеялись… Светка всегда и неотлучно при детях.

Нет, он любил их… Любил… Любил… Пусть мало, мало давал отцовского тепла, заботы, но чувства не отсырели от гари безутешного пьянства. Он и сегодня их любит, хотя любовь наверно носит характер жёсткий и беспокойный.

– Дочь… Какая она сегодня? Невеста… Будет ли печалиться, когда меня не станет? Вспомнит ли отцовское усердие, если я уже не приду и не скажу ей слово своё? – Мысли сеются бурно, наскоками, ломают душу. – Сын… Похож ли на меня? Не повторяй моей судьбы, моих ошибок, не повторяй, сынок дорогой… Не пей, сгубит окаянная и загонит в тупик непролазный… Не даст высвобождения и покоя желанного… Слышишь, сынок…

Новая слеза ударилась о колени. Заныла свобода, и дыхание завертелось иначе. А там, под подушкой – верёвка… И она ныне какая-то тягучая и отчаянная. Она ждёт шею, его шею. Не хочется влезать. Но влезет. И не вернётся назад…

Мигают звёзды, а звездочёт считает: раз, два, три… А кому они нужны, если смысл потерян?! Пусть хоть миллиарды… Ему они ныне не нужны, совершенно не нужны, потому что он уходит в их вечные владения. И там рассыплется посреди необъятности и бесконечности… И уже никогда, никогда не возвратится обратно и не удержит благодатный миг земного сотворчества.

Или удержит?

– Есть ли другие миры, цивилизации? Есть ли что в пустоте?

И цивилизации есть, и миры! Их бесконечное множество, только они усеяны иным сочетанием звуков, нежели твоё, Генка, представление о них. И смысл в пустоте разлит не просто так. Но познать его придётся не здесь и не сегодня. Сойдёт дух прозрения, незаметно ниспустится в колодец сердца и откроются веки бессмертного чутья, и поймёшь: жил не зря…

– Эй, пустота, молчишь? Не можешь ничего сказать?

«Скажу, да не услышишь…»

О! услыхать образ её привета способен не всякий ум, а особенно тот, что отягощен мраком и тяготой несусветного зла. От мрака не поспевает (не созревает) духовная лира благополучия, она лишь омывает виски. В таком торжестве не ожить…

Тик-так…тик-так…тик-так…тик-так

Час…

Тик-так…тик-так…тик-так…

Минута…

Тик-так…тик-так…

Секунда…

Тик-так…

Как быстро, ох, как быстро возносится память убегающих часов! Возносится в никуда! Или в куда? Потише, потише, потише… Не спеши, не торопи разливать приближающееся событие! Человеку страшно умирать в неведении.

Тик-так…тик-так…тик-так…

Тик-так…тик-так…тик-так…

Кинул в последний раз взгляд в небо через окошко, оно какое-то тяжёлое, совсем безрадостное, но зовущее, пусть и светится с недоверием, ведь дума носит боль не увековеченную, в болезни завсегда рождаются нестройные образы и чувства, подумал с надеждою:

– Увижу ли?

Увидишь, но иначе, иначе предстанет образ обновлённого чувства, но как, как встретит? Как изольется образ явного бессмертия? Мысли взвинчивались, смыкая и размыкая тяготу прожитых, но не изжитых лет. Или уже изжиты? Изжиты окончательно и бесповоротно? Сумятица рождает новый сюжет. И сюжет нестройный, изворотливый, но нестройная изворотливость ведёт его в иную сторону. Зачем? Не постигнуть…

– Господи…

Что?

Нет, нет должной духовности, и общения с Богом тоже нет, хотя малая часть духовного прозрения находится на основах мыслей и раздумий. Тьма облизывается и подстерегает повсюду. Вспомнился опять первый день знакомства.

Тихий вечер родил лунную свежесть. Сиреневый май был покрыт звёздным привольем могучего неба, с которого падали тени тайных звуков, падали проникновенно. И так захотелось вдруг припасть на эти звуки своим чутьём.

Вон там, над куполом разрушенного храма, висит Петров крест. Созвездие дарит особенную загадочность, а знакомство со Светкой обнимает чувственное желание ярко. Она понравилась ему с первого общения! Взгляд смелый, озорной. Не наглый и не презренный и не кокетливый, открытый и честный. Они недолго встречались, но казалось, что знают друг друга целую вечность!

Через полгода поженились… Может, поспешили? Надо было проверить чувства, повзрослеть, уравнять меру страсти, чтобы не сгубила чумовая блажь. Но от судьбы не уйдёшь. Расставаться с ней не хотелось, а вот расстались навсегда… Или нет? Может, не расстались посреди всех событий? Он доказывал свою любовь ярко и странно.

После свидания они по обыкновению распрощались. Ночь. Тёмный небосвод не залит огнями светил. Ветра нет. Июльская жара в норме. Голова в прохладном упоении. Чувства искренне поддерживают огонь приятной влюблённости.

– Пока…

– До завтра… – Светка ушла.

А Генка остался на покрове огненных светил и подумал про себя кой о чём, улыбнулся чувственным навыкам, с которых слетела волнующая нотка величественного упоения и любопытства. – Как она среагирует? – Ему было интересно удивить её, такую непохожую ни на кого. Светка жила с матерью на четвёртом этаже пятиэтажного дома. Но это ведь не препятствие для любви, если она клокочет не только в одном сердце, напитанном разными усилиями плоти. Люди редко пробегают по дорожке возле окон. Ну, если и приметит кто, что из этого?! Пусть думают, что хотят! Ему всё равно! Но он принял решение и не отменит его! И в этом его душа, его натура.

– Светка…

Одно это уже воображение увлекает изобилием волнующихся пульсов, которые стремительно растут на часах времени. И полез по балконам. Никто не потревожил, хотя кое-кто испугался, увидев человека, карабкающегося вверх…

Не остановили…

О, попробовали бы!

В несколько минут он достиг заветное окно. Взглянул сквозь шторку: Светка спокойна, занята своими делами. Стукнул… Она сперва метнулась к балкону, а потом вдруг страх мгновенного чутья пробежал по спине на мысли чувственного тела:

– Это же четвёртый этаж?!

Но приоткрыла тюль… Ночная прохлада не усилила волю кровавого страха… Там стоял Генка и улыбался… Нет, не как дурак, а как человек, на которого возложена печать любовного кипения. А когда поженились, то он вообще лез на восьмой… И нет страха у него, нет ничего, кроме некого совладения и права на любовь… Тут уж соседи выходили и говорили:

– Ген, иди через наш балкон…

А он отказывался, пусть при том тело было подвержено риску неслучайного падения, когда зимняя стужа ждала любой оплошности, а незримые твари весьма искусно подталкивали его вниз. – Нет! Я люблю Светку! Я так! – Кричал громко на всю округу посреди ночи, но крик его терялся в черноте мрака, хотя воля смысла не смывала болезненность мятущейся крови, которая мутила душу мужика: Светка, я люблю тебя, правда, люблю!

Ну и люби себе на здоровье! А вот само здоровье подорвалось на уровне сошедшего из преисподней безобразия и пьяного недомогания. Виновата доля неравенства. А избежать нельзя, сжала и живи, как осилишь. Не сорвался вниз, не разбился, хотя на таковом моменте наверно лучше, если бы разбился, потому что чужими руками заалела б смертная доля такового мерзкого отвращения, а пришлось вот накладывать руки своего произвола на себя самого.

Такие вот дела. Жил, как господин, а закончил жизнь, как раб… Кто ответит и кто объяснит логику сюжетного оборота? Почему так всё повернулось, а не иначе? Отчего не поменялась возможность? Ответов не находится.

– Будет ли Светка печалиться обо мне?

Да, ему, конечно же, хочется, чтобы его помнили, чтобы умер не зря. Неужели страдал за просто так?! И вся сумятица жития просто так выворачивала наизнанку? Нет, нет… Никто не забудет тебя, Генка! Твоя участь горька, но она и трагична. Всегда зажжётся свеча на алтаре Святого Христа. И пламя согреет твою холодную кровь. И потеплеет душа. Молитва коснётся мгновенно, если осилишь её полёт.

Поплачь, человек…

Мысли лавируют многообразно и не могут утихомириться… Какая-то непревзойдённая и порочная страсть их расходует странно. И само чутьё оскверняется от запаха приближающегося тления… Тлением возбуждается приток новой страсти…

И снова Афган…

Военная драма напряжённости понемногу затихала, хотя на афганской земле оставил всё самое лучшее, а на русскую землю привёз разбитое впечатление кровяных и болезненных усердий и отвратительное усилие изломанного сознания.

Там в раннее утро отворилась дверь ада. Атака была внезапной, и мощный залп орудий не умолкал долгие часы. Сверху надрывался самолётный гул, а внизу ревели танки… Он был командиром отделения и у него свои обязанности по форме приказов свыше…

Кто определил им меру смерти? Тот, кто определил, готов ли сам ступить на тропу войны?! Эй, правители и законники! Не отмалчивайтесь! Дайте ответ, дайте справедливое решение ваших приказов, от которых сами не страдаете! Дайте ответ Солдатам! Дайте ответ Матерям! Не отмалчивайтесь, как Бог! У вас есть язык, есть слово! Нет, молчат проклятые…

Чёрный месяц застыл в чёрном кружеве сил,

Я на грешной земле отмечтал, отлюбил…

В незнакомом просторе встречает родня,

Простите Солдата…не забудьте меня…

И такая невыносимая печаль пронеслась мимо, что душа вдруг вспотела от чувственной боли, с которой не вдруг, но как-то торопливо прискакала горячность к нервам и замешала адскую бурю в крови. Генка отвлёкся от тягостных воспоминаний, которые так незаметно ранили сердце. И чувство-то как-то тревожно заныло. Жизнь… Жизнь… Где ты? С кем ты?

Минута.

Секунда.

Тик-так… Тик-так…

Тикают часики. Ох, уже это нетерпение…

О! это непростое время жмёт последние страницы прожитого, стирая любые грани. Два самых главных события постоянно бередят душу – война и Светка. Но вдруг и эти идеи вытеснила доля смертного одра. Всё как-то осталось позади.

Опечалятся ли любимые и близкие? Да, опечалятся, но не так, как ты представляешь это печалие в своём пытливом уме. Печаль проснётся страшно и осквернит миг! Рыдания глухие, да вопли и стенания омрачат рассвет ранней осени. Пересуды, да козни усилят жертвенность насильственной смерти, но неизбежной и такой ужасной. Слеза чёрная скатится волею страха и застынет на холодном и ледяном сне, застынет навсегда и не скоро уже отогреется. Такая печаль тебе по нутру, Генка?

– Нет!

А после и вовсе стихнет, затмится боль… Но не отчаивайся на стоне воркующего зла! Не отчаивайся, человек плоти! Не уснёт молитвенная песнь за твою бессмертную душу, хотя скисла твоя правда и завяла желанная надежда.

Зачем, зачем вдруг на образе вскипели глаза того афганского паренька лет шести-восьми? Такой убогонький… По пыльной дороге ехали бойцы советские на танках… Рядом бежали голодные детишки и что-то орали безутешно… Остановились под их крики. Смотрят с испугом. Все грязные, хуже беспризорников. Неужели их жизнь мрачная на длани неподдельного ужаса? Война или нет, сделала всех такими?!

Дали им шоколадки. Взяли худенькими ручонками… У мальчугана с чёрным взором неприветливой бездны в голове копошились черви… Он глядел, как затравленный зверёк. Описáть невозможно! Что-то трагическое и нечеловеческое мелькало в этом загорелом лице… Какая-то злобная страсть вывалилась из недр молчаливого мрака на отчаянии и позоре. Подбежала испуганная мать, промусóлила слова не благодарности, а может и проклятия даже, подхватила сына и…

О, мера Ада!

Почему именно этот, а не другой эпизод замер на потухшем чувстве. Бог знает, но молчит, а человек не ведает, да ищет идею посреди хаоса и сумятицы. И, между прочим, всё это вместе и по отдельности называется странным словом – жизнь! Смешно и горько! Но это так! Смех сквозь вопли и стоны… Не осилить, а осиливаем… Иногда и падаем… Но ведь и поднимаемся и снова идём вперёд. Как отыскать истину? Ищем, мучаемся. А найти не в состоянии.

– Эй, Бог богов! Ответь погибающей душе! Она просит слова!

Ответ внутри тебя, Генка!

Услышь, услышь его не потом, а в этот важный миг!

Услышь же!

Слово разных дум – это и есть ответ Бога. Только понять и утвердиться в нём, в этом слове-то – не всякому дано, а труженику молитвы. Молитва предоставляет любые блага и любые достоинства для каждого человека, без различий и сословий. Она – знамя воина, человека, который зовётся христианином.

И ты, ты воин Христа! Ты крещён именем святым! И, следовательно, достоин доли на Всеобщее равенство, когда на проекте Бессмертия ты восстанешь посреди Героев Христа, Который воплотился в Богочеловека и пришёл на землю, чтобы взять на Себя все тяготы твоего страдания.

Его Язвы – это наша немощь! Верь, верь, Генка, ты, как и все, обретёшь собственное имя на правах, основанных личными скорбями воина, победителя, а не проигравшего в этой Великой Битве Веков! Но не сразу, не сразу этот титул возляжет на твоё чело, прежде шагнёшь в ад и облобызаешь его нестройные углы, чтобы снять с себя титул варвара и печать узаконенного зла, которое осквернило твой ум усилием не твоей воли, а бездной. Именно она, бездна бездн, и породила грехи на всякие тленно-земные своеволия! Но знания обретаются незаметно на болезнях, страдании и страстях, к сожалению.

– Что, что там?

Он мечется внутри себя, пытаясь вырваться из оков одолевающей чертовщины, да крепко сдавила и отравила свободу. Всё-таки бессмертное зерно, посеянное в нём, не позволяет совершенно оторваться от истины. Она его жжёт, утомляет.

Генка не имеет веры в достойную и благую справедливость, в своё везение, в удачу, в счастье, но Что-то не даёт ему окончательно забыться и отойти ото всего. Он мучается, страдает… Пресвятая Богородица, Иисус всплывают отчётливо в памяти.

– Встречу ли?

Кто знает, может и встретишь! Жил, жил человек и вот наступает какой-то окончательный перелом. Оглядываешься, а видишь – и нет ничего мудрого, полезного. Вся разруха земного соизволения была бессмысленной и бесполезной!

–Всё зря! Всё в пустое ушло! Всё… – Воскликнул он, обращая затуманенный взор в чёрное небо. – Что видел?! Тьма, она и колыхалась вокруг, облизываясь страхами омертвелой души… Она и теперь ещё чýтче колышется при уме…

Ну, да, тьма и колыхалась, разжигая хаос и брань, но и свет, свет тоже разливался тихонько, обмывая волю возрастающих страхов. А ум-то ещё при чужой надобности находится. Своё не пришло… Пока не пришло, но придёт, обязательно придёт.

Как жаль… Живёшь, стремишься к чему-то, ищешь, теряешь, а вот наступает конец и не видишь смысла. Не видишь назначения своим представлениям о мире, о бытии. И даже любовь стирается гранями заката. Неужто и она тоже на ином повороте рождается не так?

–Всё сначала бы! Заново свою жизнь измерить, заново открыть дверь… Не так, не так сложилось… Не так и объявилось, как желалось… Не так, не так. Почему, почему житуха смяла волю нервов?! – Эта утомлённая и заплаканная мысль тревожит и весьма настойчиво, кровоточит рана, а поменять возможность уже нельзя, к сожалению. Одного желания тут мало! Надо ещё что-то… Но что?

– Ген…

– А?

Отец сел рядом.

– Чё не спишь?

– Не спится…

– О чём думаешь?

– Ни о чём…

– Покурим?

– Давай…

Закурили. Дым взвился кольцами предостерегающе. И не полетел в заоблачную даль вековую, а остался при них, точно и он так же ощущал перемены смертного приговора, что навис убожеством над мужиком, которому всего 37 лет!

– Устал?

– Нет… – А сам устал, устал от жизни, от того, что было, что есть! Но разве скажешь об этом?! Не поймёт, не поможет! А лишь опять вывернет словечко, которое обожжёт душу. Только сейчас и такое словечко не нужно, оно его обмажет новым приступом новой боли и ужаса.

– Ложись спать, пойди, отдохни… – Снова посоветовал отец. Да, он переживал по-своему, но мужское плечо опущено книзу, его не коснуться образом заветного и желанного пробуждения. И оттого плечо отцовское не подаёт надежду.

«Постарел батя,