– Я уехал из Индии, как у нас говорили, «пустым», то есть без жены. Хотя перед рождеством в Бомбее каждый год высаживался целый «рыболовный флот» из девушек и их компаньонок, ищущих себе женихов, но всем им нужны были лишь «черные сердца», богатые холостяки из старших офицеров. Пенелопа же девушка состоятельная, и довольна красива. А что касается ее прошлого, то мы с ней скоро уедем в Египет, в Каир, где никто не будет знать об этом. Мне пошла бы даже сестра Гримбла, хотя Сфинкс в Гизе с отбитым мамелюкскими ядрами носом кажется симпатичней ее. Но Сфинкс спит сам по себе, а мне пришлось бы спать вместе с ней. Вы знаете, вода в Ниле очень илистая и феллахи, чтобы сделать ее прозрачной, намазывают кувшины изнутри особой графитной пастой, которая осаждает ил. Если сравнить «Бомбейского монстра» с нильской водой, доктору Гримблу придется дать ей в приданое слишком много такой пасты.

– Я узнал вас, мистер Фейберовский, – вдруг громко сказал Проджер, только что проводивший после танца на место свою даму.

– Как только вы вошли. Если вы хотели сохранить свое инкогнито, вам надо было лучше гримироваться. Леди и джентльмены, хочу вам представить: мистер Фейберовский.

– Да что же за дьявол наслал на нас такую порчу! – гневно взревел доктор Гримбл, вскакивая с дивана, и монокль выпал у него из глаза, закачавшись на шнурке около причинного места. – Убирайся, пока тебя не выкинули отсюда силой, польский ублюдок!

– И, подойдя к поляку, Гримбл грубо толкнул Фаберовского в грудь.

– Вы слишком несдержанны на язык, доктор Гримбл, – заметил стоявший рядом с Фаберовским лейтенант Каннингем. – У нас в Индии за такие слова вас бы просто убили. На вашем месте я бы постеснялся выражаться так хотя бы при дамах.

– Вы, доктор Гримбл, настоящий хам! – поддержала его Эстер.

– Ой, как я люблю, когда мужчины дерутся! – воскликнула миссис Триппер, обращаясь к мисс Гризли. – Милая, там у меня сзади в сумочке лежит лорнет!

– Гримбл, оставьте этого человека в покое, он вам не мешает! – возмущенно воскликнула Эстер, когда доктор очередной раз толкнул поляка.

– Проджер, я не нанимал на этот вечер констебля, понадеявшись на вас, – подал голос доктор Смит. – Выкиньте этого самозванца, иначе я сойду с ума. Я не хочу отдавать ему дом.

– Сколько раз из-за меня выходили на дуэль прекрасные молодые люди, – сказала миссис Триппер, прикладывая к глазу старинный лорнет, – заступаясь за мою девичью честь.

– Я всегда сама защищала свою честь, – сказала мисс Гризли, продемонстрировав подруге увесистый морщинистый кулак. – И не поручала это посторонним мужчинам.

Поляку надоели толчки Гримбла и он в свою очередь тоже толкнул доктора в грудь ладонью.

– Лейтенант, они же сейчас будут драться! – испугалась Эстер.

– Сделайте что-нибудь!

Миссис Триппер потребовала, чтобы ее коляску подкатили поближе к рингу. Влекомая мощной рукою мисс Гризли, она тотчас была доставлена прямо к месту будущего сражения. Лейтенант Каннингем встал между Фаберовским и Гримблом и сказал:

– Не дело вы затеяли, джентльмены. Если у вас чешутся кулаки, выйдите на улицу. Мистер Ренуяр, не устраивайте тут драки, я не для этого вас приглашал.

– Послушайте, Каннингем. – Фаберовский постучал лейтенанта костяшкой пальца по лбу. – Я такой же Ренуар, как вы – писсуар.

– Во, черт побери! – восхитился Каннингем, оглядывая всех кругом. – Мне кажется, мы с вами сможем поладить, мистер Незнаю-как-вас-там. Вы самый остроумный человек из всех, что мне встретились пока в Лондоне.

– Если моя плоская шутка пришлась вам так по душе, лейтенант, то вы, вероятно, общались только с доктором Смитом и присутствующими здесь женихами.

– Но нет, почему же! – возразил Каннингем. – Я еще целую неделю по приезде не вылезал из борделя.

При этом он галантно поклонился Пенелопе. Пенелопа в ярости выхватила из вазы на каминной полке букет роз и хлестнула им молодого офицера по лицу.

– Ну вот, теперь у нас началось настоящее веселье! – радостно закричал Каннингем, вытирая платком исцарапанное шипами лицо.

– Давайте еще раз спляшем и поедем гулять!

– Ну что, Пенни, доигралась в любовь? Ты такая же шлюха, как и твоя мать, и твоя мачеха! – доктор Смит ткнул пальцем в сторону своей жены. – Да, не смотри на меня так, имущество твоего бывшего жениха по закону принадлежит мне, и я желаю проживать здесь один! Не могу больше терпеть рядом твою сумасшедшую мачеху, каждый день упивающуюся пуще всякого пьяницы хлоридином^[10] якобы для облегчения болей или вызывания сна, и устраивающую здесь на стенах иконостасы из дешевых картинок с медведями!

Эстер побагровела от стыда и негодования, так что стоявший рядом лейтенант Каннингем отодвинулся подальше к камину, чтобы о нем не подумали ничего плохого.

– Вы знаете, доктор Смит, – прервал он разошедшегося доктора, – хотя я даже написал о своем сватовстве отцу в Нубию, но при таких обстоятельствах женитесь-ка сами на своей дочери.

– Какой вопрос! – воскликнул Гримбл. – Вопроса не существует. Пенелопа выйдет замуж за меня.

– Сейчас я раскровеню вам лицо, Ренуар! – с внезапной горячностью воскликнул боксер, подскакивая на диване и вставая в стойку.

– Милочка, – донесся из инвалидной коляски голос миссис Триппер. – Подвезите меня поближе, они опять собираются драться.

– Должен сказать вам, доктор Смит, – блеющим голосом произнес с дивана курчавый приверженец системы Бертильона. – Я более чем уверен, что если обмерить члены тел всех членов вашего семейства, можно будет вывести закономерность о наследственной порочности, присущей всем вам.

– Вон! – заверещал доктор Смит, указывая жениху на дверь.

– Мне хотелось бы прекратить эту комедию, – возвысил голос Фаберовский, перекрыв все другие голоса в гостиной. Он пристроил на привычное место очки и взял из камина кочергу. – Разве мистер Проджер невнятно объяснил вам, что я – мистер Фаберовский? Значит, этот дом мой и только я имею право распоряжаться здесь.

– Боже мой, какой пассаж! Так вы не Ренуяр! – нарушил тишину лейтенант. – Ужас-то какой! Я так много слышал о вас, мистер Фейберовский, и об убийствах, которые вы совершали в Уайтчепле! Ума не приложу, как вас могли принять за покойника! От вас, конечно, воняет, но значительно сильнее, чем от трупа, и совсем не так. Рад был познакомится.

– Мне тоже приятно познакомится с вами, лейтенант. У вас так здорово получалось расстреливать сипаев.

– В пятьдесят восьмом я еще срал в пеленки, когда наши подавили Большой бунт сипаев!

– А я колол дрова в Сибири, когда Потрошитель продолжал резать женщин в Уайтчепле!

Внезапно доктор Гримбл издал нечеловеческий крик и бросился на Фаберовского с кулаками. Не дожидаясь сигнала поляка, Батчелор отшвырнул поднос, с криком «Ура!!!» перехватил доктора, вцепившись своей рыжей громадной лапой в штаны и, подняв, швырнул его в окно над головой мисс Триппер. Доктор Гримбл в водопаде разбившегося стекла рухнул на запущенную цветочную клумбу. Фаберовский тут же двинул в ухо Проджеру. Батчелор немедленно двинул валлийцу в другое и тот как срезанный сноп повалился на пол.

Перед Батчелором в классической стойке, выставив плечо вперед и наклонив низколобую голову, возник боксер. В своем кругу он считался совсем неплохим спортсменом и Батчелору, возможно, пришлось бы туго, но Фаберовский совсем неджентльменским приемом ударил боксера по голове кочергой, вызвав звук, похожий на звон пожарного била.

– Мне пора пить слабительное, – сказал доктор Смит, машинально достав из жилетки часы. Тут уж Батчелор не упустил открывшейся возможности и сжал боксера сзади с такой силой, что кости у того жалобно захрустели. Донеся боксера до двери, Батчелор, не разжимая объятий, стукнул его пару раз головой о косяк и выкинул на улицу.

– Кто бы мог подумать, что за внешностью французского художника скрывается такой замечательный экземпляр… – приближение Фаберовского заставило курчавого любителя антропологии умолкнуть и поспешно ретироваться следом за двумя первыми женихами, не дожидаясь насильственного выдворения.

– А теперь, дорогие гости! – Фаберовский громко хлопнул в ладоши. – Все в экипажи! Так-так, и вы, на колясочке, тоже!

– Да как вы смеете говорить мне такое в доме доктора Смита! – возмутилась миссис Триппер.

– Зашей свою дырку нитками, старая калоша! – оборвал ее Батчелор, выкатывая инвалидную коляску прочь из гостиной.

– Лейтенант Каннингем, вы не останетесь с нами, чтобы отпраздновать мое возвращение? – спросил Фаберовский у лейтенанта, уже собравшегося уходить.

– С удовольствием.

– А вас, доктор Смит, попрошу навсегда покинуть этот дом. Доктор Смит наконец пришел в себя, глаза его засверкали и расслабленное состояние кончилось. Он снова обрел цель в жизни.

– Я еще вернусь, мистер Фейберовский, и тогда вы пожалеете об этом.

– Мы с Пенелопой не смели и надеяться снова увидеть вас, – сказала Эстер, когда ее муж ушел.

И тут Пенелопа, повалившись на диван, разрыдалась в голос. Барбара Какссон бросилась к ней с утешениями, а лейтенант недоуменно переминался рядом, не зная, чего ему делать.

– Я тоже не надеялся вернуться, – сказал Фаберовский, отворачиваясь к камину, чтобы не глядеть на рыдающую Пенелопу.

– Но коль уж одно чудо произошло, может быть вы переведете мне послание мистера Гурина, которое я получила перед тем, как вы оба так внезапно исчезли?

Эстер достала из-за корсета аккуратно сложенный и перевязанный розовой ленточкой гостиничный счет, на обратной стороне которого поляк прочел следующее: «Дорогая Асенька!

Покидая Аглицкия пределы, сохраняю в своей душе живопробужденный и незатухлый огонь возвышенной страсти, возбужденной незабвенной рукою прекрасной особы, память о каковой сохраню вечно и непременно прибуду! Твой вечно Артемий Гурин.»

Слеза навернулась на глаза Фаберовскому. Он уже отвык от того, что Артемия Ивановича Владимирова здесь, в Англии, звали Гуриным, но от этого письма на него вдруг повеяло чем-то родным и близким.

– Что там написано? – спросила Эстер, замирая.

– Обещает прибыть.

– Так он жив?!

– Еще как! Только о встрече с вами и грезит! – сказал Фаберовский и заглянул в столовую.

Здесь в углу на стуле сидела, опустив руки, Розмари, и печально глядела на накрытый стол, ломившийся от блюд, к которым даже никто не притронулся. Поляк улыбнулся ей и, отломив корочку хлеба, отправил ее в рот.

– Скажите, Эстер, – обратился он к миссис Смит, заметив, что она проследовала за ним, – а что сталось с моими часами? В них еще заедала кукушка.

– Их уничтожил мой муж. Он сказал, что они слишком напоминают ему моего милого Гурина.

– Чем же именно мои часы напоминали ему Гурина? Гирями, которые он из них выдрал, кукушкой, которая стала от этого заедать или крышей, которая едва держится?

– Да, Гурин был сильным мужчиной, – подтвердила Эстер. – Как медведь.

– А куда делась моя мебель?

– Разве можно, Стивен, жить в окружении такого старья, словно в антикварной лавке?! Мы с доктором Смитом купили Пенелопе новую, модную мебель, чтобы ей не стыдно было принимать у себя гостей. А старую мы велели Батчелору и Розмари отнести в бывший ваш кабинет, пока не придет оценщик. Мебель не бог весть какая и много за нее старьевщики не дадут, но за эти деньги можно будет заменить диваны в гостиной. Да еще эти книги, от них столько пыли…

– В кабинет, говорите? А что вы еще отнесли ко мне в кабинет?

– Доктор Смит велел стащить туда всю рухлядь, которая напоминала о вас, все эти старые картины, никому не нужные книги и фотографии.

Фаберовский отстранил Эстер с прохода, вошел в гостиную и по винтовой лестнице поднялся к себе в кабинет. Кабинет напомнил ему чердак какого-нибудь старинного особняка, где столетиями скапливался всякий ненужный хлам. Все, что находилось там, было покрыто толстым серым покрывалом пыли. Он подошел к столу и, смахнув с него рукавом пыль, взял вынутый из рамки фотопортрет своего отца.

– А где рамка отсюда? – крикнул он показавшейся из лестничного проема над полом голове Эстер.

– А, это… – Эстер небрежно махнула рукой. – Пойдемте ко мне в спальню, я вам покажу. Нет-нет, через дверь вы не пройдете, она закрыта снаружи, потому что сюда никто не ходит. Фаберовскому пришлось опять спуститься по винтовой лестнице в гостиную, где на диване обессилено всхлипывала Пенелопа, и подняться на второй этаж уже по парадной лестнице.

– Я сделала из этой рамки премилую вещицу, – сказала Эстер, открывая дверь в одну из спален.

Царственным жестом она пригласила поляка и указала ему на туалетный столик, где рядом с огромным медным самоваром стояла фотография Артемия Ивановича на фоне знакомого уже Фаберовскому готического вокзала в Новом Петергофе. Верхний уголок фотографии, вставленной в рамку из-под портрета Фаберовского-старшего, был повязан черной траурной ленточкой.

– Мой милый жив, мой милый жив, – пропела Эстер, пританцовывая, подбежала к фотографии и, оставив на стекле мокрый отпечаток своих губ, сняла ленточку. Она протянула портрет поляку и очень удивилась, что тот не поцеловал фотографию, как она ожидала. Вместо этого Фаберовский освободил рамку от ее содержимого, и бросив карточку на пол, повернулся и ушел открывать кабинет.

– Но постойте, что вы делаете! – закричала Эстер, бросаясь за ним следом.

– Начинаю очищать свой дом от вашего дерьма.

Эстер замерла, хватая ртом воздух и не могла произнести ни слова в ответ. Фаберовский ногой вышиб замок в двери кабинета и исчез за нею.

– Пенни! – взвыла Эстер так, словно ей только что из-за портьеры явилось привидение, и бросилась вниз в гостиную. – Пенни, он хочет все выбросить! Все, все, что я с таким трудом выбрала и уговорила доктора Смита купить для тебя, он хочет выбросить! И аспидистры, и венские стулья, и все эти произведения искусств! Я не удивлюсь даже, если он начнет срывать мои чудные обои со стен!

– Что ты голосишь, Эсси, – оборвала ее уже пришедшая в себя Пенелопа. – Ты застраховала все в русском страховом обществе «Якорь». Они возместят тебе весь ущерб.

– Вместо того, чтобы поддержать меня, ты еще и издеваешься! Они не возмещают ущерб от вернувшихся покойников! Ты, наверное, сама готова выкинуть все, что с таким трудом я собрала здесь за эти два года! А все потому, что ты никогда не любила Гурина! Ты всегда ненавидела его! Потому что он побрезговал тобой тогда в Гайд-парке!

И Эстер, бросившись лицом на соседний диван, в голос зарыдала.

– Барбара, дайте миссис Смит воды, – сказала Пенелопа, вставая и оправляя на себе платье.

– Пойдите, сполосните лицо под холодной водой, Пенелопа, – посоветовал ей Фаберовский, спустившийся вниз, чтобы взглянуть, что происходит между его бывшей невестой и ее мачехой. – В конце концов, Розмари приготовила отличнейшего гуся, и мы многое потеряем в этой жизни, если он остынет. Батчелор, присоединяйся к нам, потом нам с тобой предстоит перетащить всю мою мебель из кабинета на свои места.

– Только не шкуру! – мгновенно перестав рыдать, выкрикнула Эстер. – Она напоминает мне о милом Гурине!

– Купите лучше себе живого медведя, – сказал поляк и вошел в столовую.

Здесь еще пахло прежними гостями и он распахнул дверь на выходившую в сад террасу, откуда в столовую ворвался свежий после дождя воздух. Он вышел на террасу, посмотрел в сторону соседнего дома и остолбенел. За обрушившимся забором, отгораживавшим прежде его сад от соседнего, не было ничего. Не веря своим глазам, он спустился в сад и подошел к стене.

Действительно, вместо соседского дома, который он так привык видеть из окон столовой, в земле зияла огромная черная яма.

– Этот дом взорвался вскоре после твоего отъезда, Стивен, – раздался с террасы голос Пенелопы.

Фаберовский вспомнил, что, убегая на континент, они в спешке зарыли в соседском саду чемодан с динамитом, которым Ландезен пытался взорвать их накануне.

– После твоего отъезда, Стивен, этот дом разлетелся в щепки, как и моя жизнь.

– Конечно, я выродок и сатана, – не сдержался Фаберовский. – А вы, мисс Пенелопа, святая, как ангел. Он не видел лица Пенелопы, которая лишь темным силуэтом выделялась на фоне ярко освещенного окна в столовой, но почувствовал, что его слова задели девушку.

– Но коли вам так хочется, я уйду, и пропадите вы все пропадом! Только не забудьте, мисс Смит, что вы должны мне десять фунтов за сообщенные сведения о вашем женихе.

– Оставайтесь у себя дома, мистер Фейберовский, я еду следом за отцом, – ледяным тоном, в котором чувствовалось даже какая-то ирония, сказал Пенелопа. – Барбара, возьмите у меня в спальне мою сумочку. Лейтенант, вы проводите меня?

Девушка покинула террасу и когда поляк вернулся из сада в дом, то услышал, как в коридоре Каннингем говорит ей что-то, помогая одеться.

– И не забудьте забрать с собой эту свихнувшуюся стерву вместе с ее медведями! – в остервенении крикнул Фаберовский им вослед.