2 декабря 1886 года, суббота
– Фанни, может быть хватит юлить?! Когда ты наконец выйдешь за меня замуж? Ты же страшилище, никто другой тебя замуж не возьмет! И Гурин не возьмет. А я возьму. Мы уже три года живем здесь в Женеве вместе, а сожительство наше до сих пор платоническое!
– Лёв Посудкин, ты очень глуп. Ну как я могу выйти за тебя замуж, когда ты подложил мне в ридикюль сдохшего хомяка, хотя я просила закопать его в парке!
В другом месте подобные разговоры непременно вызвали бы у окружающих желание подслушать их, тем более что разговаривавшие делали это громко и не таясь, но в задней комнате скромного женевского кафе на Террасьере эти разговоры слышали каждую субботу вот уже три года. Поэтому русские народовольцы-эмигранты, многие из которых осели в Женеве еще до удачного покушения на царя, не обращали на них никакого внимания. Они галдели, курили скверные папиросы, тянули пиво и бурно обсуждали вопрос, кому из них могут раньше прийти деньги из России, и как много до этого спасительного момента им осталось терпеть.
– Товарищ Березовская, не пожертвуете ли на покупку хлорной извести? Надо пруд на зиму засыпать, чтобы к весне никакой заразы там не развелось.
К мраморному столу, где сидел Лёв Посудкин и его пассия, подошел невысокий упитанный человек в грязновато-серых чесучовых штанах и вытертом на локтях темном твидовом пиджаке. В одной руке у него была жестянка с нацарапанной надписью «Le Grenouille Rouge Limitée», на дне которой тускло блестели несколько монет, а в другой большая кружка пива.
– И вы тоже жертвуйте, товарищ Посудкин. Жертвуйте-жертвуйте, я у вас книжку видел: «Как стать купцом-стотысячником». У вас наверняка деньги должны быть.
Конечно, в Женеве все было дешево по сравнению с Парижем или Лондоном, но на одной дешевизне не проживешь. А заработать в Женеве русским эмигрантам было крайне сложно, особенно если ничего не умеешь делать. Основным их доходом было то, что удавалось занять друг у друга, либо то, что присылали из России и что удавалось утаить от бдительного взора соплеменников. Предложение пожертвовать заставило всех сидевших в задней комнате эмигрантов умолкнуть и уставиться в свои кружки. Те, кто курил, окутались плотными клубами табачного дыма, и только Иона Люксембург, известный террорист-махальщик, участник удавшегося покушения на царя, который настолько был уверен в успехе, что бежал за границу за полчаса до броска Гриневецкого, продолжал говорить в наступившей тишине:
– Просто надо отдаваться своему делу беззаветно, не думая о славе и о последствиях. Если бы я думал о таких бренных вещах, Александр II до сих пор был бы жив!
Тут он поймал заинтересованный взгляд человека с жестянкой и тоже умолк.
– И вы, Люксембург, жертвуйте, – сказал тот. – А то на новое покушение денег не будет. Ну так что, Посудкин?
– Да я же летом тебе, Гурин, два франка сдавал! – занервничал Посудкин и беспомощно оглянулся на свою даму. – Вот и Фанни подтвердит. И в пруду ковырялся больше всех.
– Он и в самом деле сдавал, Артемий Иванович, – умоляюще сложила руки Фанни Березовская, миловидная еврейка с ярко-рыжими волосами. – Помните, мы все тогда сдавали на йодную настойку. Вы еще говорили, что лягушкам йода не хватает в организме, и поэтому у них глаза выпучены.
– Я имею желание жертвовать три франка, – объявил высокий белобрысый немец со шрамами от студенческих дуэлей, известный в Женеве под фамилией Шульц. Он приехал сюда месяц назад из Цюриха, где, по его уверениям, проходил курс наук в Политехническом институте и где проникся сочувствием к идеям террористической борьбы. – Чтобы иметь деньги на террористическая борьба, должен сначала составить капитал, ибо кто хочет иметь доход, сперва имеет расход и хлопот.
– А чего это вы, Шульц, ему три франка просто так даете, а мне, когда я вчера попросил хотя бы франк, что ответили? – обидчиво крикнул из-за дальнего столика Юха Куолупайкинен, еще один представитель террористической франкции «Народной Воли», хотя и не столь известный, как Люксембург.
– Что надо работать. Хотя бы на общее дело. Я предложил вам, Юха, совершить покушение на гросфюрст Николай в Париже, на что я вам выделю средства, собранные наш камрад в Цюрих для этой цели. Вы сказаль, что вы подвернуль ногу и не можете бросать бомб. Так что жертвуйте ваш камрад Артемий, и вам будет доход.
– Немец дело говорит, – подхватил Артемий Иванович. – Как говорил Прудон, для лягушек главное – чистая вода. А будут лягушки здоровы – будем и мы с прибылями.
Полгода назад, весною, в этой самой задней комнате на очередной субботней народовольческой попойке, вскоре после прихода из России больших пожертвований на печать народовольческой литературы, один из русских эмигрантов, носивший кличку «Казак» и заведовавший народовольческой типографией, смеху ради предложил товарищам вложить полученные деньги на полгода в какое-нибудь дело, чтобы потом, не трогая капитала, печатать литературу на одни дивиденды и из тех же средств учредить кассу взаимопомощи. Никто сейчас уже не помнил, откуда взялся план разводить лягушек. Но именно Казак порекомендовал Артемия Гурина в качестве крупного специалиста по их разведению, упирая на то, что это будет не просто безличный счет в банке, а настоящее живое дело, которое послужит заодно сплочению товарищей совместным физическим трудом по очистке лягушачьих водоемов от водорослей. Сам Гурин, никакого понятия прежде не имевший о разведении земноводных, поддержал тогда общий энтузиазм и постарался представить дело в наиболее выгодном свете.
– Лягушка – вещь капитальная! – говорил он. – Затраты на нее пустяковые, а прибыль до 300 %! Представляете, с каждого головастика мы получим пятьдесят франков чистого барыша!
– Но как же пятьдесят франков, когда в ресторане порция лапок и десятой доли не стоит? – недоверчиво спрашивал Посудкин, который по скудости своих средств никогда не бывал в ресторанах, но знал цены от парижских товарищей, которые наезжали иногда в Женеву.
– Так то ж уже мертвая лягушка, а я говорю о живых! – вдохновенно возражал Гурин. – Мы создадим племенное стадо! Мы будем сдавать производителей в аренду для воспроизводства! Да нашего завода лягушки из России будут закупать, к царскому столу!
– Вот-вот! – возбуждались представители террористической фракции. – Мы их пропитаем стрихнином, и отравим не только царя, но и все его семейство!
Все так и осталось бы невинной шуткой и возбуждение вскоре улеглось бы, когда б в Париже неожиданно этой идеей не загорелся сам патриарх русской эмиграции Петр Лавров, убедивший руководство заграничного отдела партии в необходимости поддержать это многообещающее начинание. Он дал поручение Артемию Ивановичу составить инструкцию для товарищей по технологии разведения съедобных земноводных. И дело закрутилось.
Было создано товарищество на паях, капитал которого был составлен как из типографских денег, так и из личных взносов товарищей. Благодаря кипучей революционной энергии, подогревавшейся мечтами о возможных барышах, русская община закупила по каталогу отборных молодых лягушат и арендовала небольшой пруд в коммуне Шен в пригороде Женевы на летний сезон, на что и ушел весь капитал.
– Это ничего, – говорил сомневающимся Лавров. – Я чувствую, что это мероприятие принесет нам больше денег, чем мы когда-то получили от Лизогуба!
– Да мы не только нынешнего царя на такие деньги казним, – поддерживали Лаврова сторонники террористической борьбы Юха Куолупайкинен и Иона Люксембург, – мы на них его потомков еще сто лет потом казнить будем!
Артемий Иванович был посажен у пруда старшим смотрителем на символическое жалование. Ему даже сняли комнатку по соседству. По субботам и воскресеньям из города на паровике приезжали революционеры, неумело возили граблями по дну пруда, как требовал Артемий Иванович, и таскали туда воду ведрами от колодца. Однако очень быстро энтузиазм товарищей заглох и пруд был отдан Артемию Ивановичу в единоличное попечение, в то время как революционеры с жаром и пеной у рта обсуждали грядущие многомиллионные дивиденды, сидя в кафе на Террасьерке за купленным на последние деньги пивом. Только Посудкин, понукаемый Фанни Березовской, еще некоторое время ездил грести граблями в пруду.
К началу июля пруд пересох и племенные лягушки разбрелись по окрестностям, а Артемий Иванович с двумя оставшимися переехал обратно в Женеву, так и не явив долгожданных прибылей.
С тех пор тучи над ним начали сгущаться. В октябре он объявил подписку на йодное лечение своих производителей, носивших гордые имена Якобинец и Карбонарий, от базедовой болезни. Давали на йод неохотно, Артемий Иванович глотку надорвал, рассказывая про швейцарских кретинов и ругая кретинов-соотечественников, которые не понимают, что, лишившись производителей, придется похоронить все надежды. Тогда удалось собрать десять франков, на которые была куплена жестяная ванночка для Якобинца. Теперь, похоже, на трех франках, пожертвованных Шульцем, все и закончится.
– Послушайте, Гурин! – окликнул Артемия Ивановича из дальнего угла комнаты лобастый бородатый эмигрант, тот самый «Казак». – Мы сегодня утром из типографии Карэ отпечатанные листы пятой книжки «Вестника „Народной Воли“» привезли, и с ними листы вашей брошюры про лягушек. Я ее просмотрел, но там ничего не было про необходимость засыпать пруд на зиму хлорной известью.
– Санитарному содержанию пруда я собирался посвятить следующую брошюру, это слишком обширный вопрос, – сказал Артемий Иванович, горестно заглядывая в жестянку.
После переезда цареубийцы Тихомирова из Женевы в Париж Гурин занял место самого плодовитого и постоянно пишущего в русской колонии. Мало того, что он ходил весь заляпанный чернилами с головы до ног, его часто видели в окне своей квартиры с пером в руке, что-то пишущего за столом. Он никогда никому, даже Фанни Березовской, не показывал своих рукописей. Говорили, что он состоит корреспондентом многих русских и французских газет, а также пишет романы из жизни животных. Название одного из них: «Через Рону в Жэ. Воспоминание женевской виноградной улитки о путешествии из Шена на паровике, конке и омнибусе с двумя пересадками» Фанни видела на одной из папок с бумагами. В действительности несколько вечеров в неделю Артемий Иванович посвящал написанию подробного донесения о жизни женевской эмиграции, которое отправлял в Париж на имя мсье Леонарда – под этим именем скрывался заведующий Заграничной агентурой Департамента полиции Петр Иванович Рачковский. Артемий Иванович делал это вовсе не из желания нагадить ближнему, и не потому, что он разочаровался в своем революционном призвании. Уже пять лет он был профессиональным внутренним агентом, сперва у Священной дружины, а теперь у Департамента полиции, за что ежемесячно получал двести пятьдесят рублей с разъездными.
В одном из таких рапортов он сообщил Рачковскому о том, что народовольцы получили различные пожертвования на свое дело, а вместе с ними и заказ от «либералов» на печать собрания герценовских «сочинений». Месяц назад Рачковский приехал в Женеву, чтобы организовать истребление типографии. Она составляла главную основу революционной деятельности заграничного Отдела «Народной Воли» и со времен «Колокола» служила самым крупным источником революционной заразы в России. По заданию Петра Ивановича Гурин собственноручно нарисовал план типографии, рутая в кассе шрифты одновременно пытаясь завести тесные отношения с «Казаком» и волочась за его нареченной невестой Галиной Светлявской, также работавшей в народовольческой типографии.
Сегодня утром Артемий Иванович очередной раз пошел заглянуть в типографию, находившуюся на том берегу Роны за вокзалом, и увидел у дверей фургон, из которого два мордатых парня под дождем выгружали пачки, упакованные в коричневую бумагу, и тяжелые ящики с набором. Ясно было, что в типографию привезли отпечатанные листы «Вестника» и вернули сам набор, а готовый набор последних листов пятой книжки Герцена в субботу не повезут, он останется в типографии до понедельника. Это давало уникальный шанс уничтожить не только отпечатанный тираж, но и разом весь шрифт, имевшийся в распоряжении у народовольцев. Такой шанс упустить было нельзя, и налет нужно было совершить сегодня ночью, тем более что Казак наверняка устроит на Террасьерке в честь такого события попойку.
Не заходя в типографию, Артемий Иванович развернулся и бросился бежать на вокзал, откуда отбил Рачковскому телеграмму: «Готовую партию привезли утром Порожняя тара будет складе до понедельника Что делать Товаровед». К пяти часам Артемию Ивановичу доставили ответ: «Назначаю на сегодня».
Впервые Гурину предстояло сделать опасный шаг, который не просто ставил его под угрозу разоблачения, но грозил многолетним заключением в швейцарской тюрьме (тюрьму он эту видел, и она ему не понравилась). Ему надо было явиться сейчас в дом, где находилась типография, и объявить хозяйке, что истребление типографии назначено на сегодняшнюю ночь, тем самым полностью отдавая себя в ее жадные руки. Две недели назад он специально познакомился с ней и ее мужем, работавшим машинистом на паровике, ходившем в Шен. Это было сравнительно легко, поскольку мужа Артемий Иванович хорошо знал по своим частым поездкам к лягушачьему пруду. Машинист принадлежал к одной из женевских социалистических групп и сочувствовал русским эмигрантам. Жена его была домохозяйкой, подрабатывавшей уборкой в типографии, у нее Казак и его невеста Светлявская обычно оставляли ключ. Жило семейство бедно, отчего жена, женщина глупая и корыстолюбивая, очень страдала. По наущению Рачковского Артемий Иванович убедил ее мужа, что мсье и мадам, работающие в типографии, несправедливо завладели типографским имуществом и действуют вразрез с принятыми в России программами, поэтому русские революционеры заинтересованы в ее уничтожении. «Мы бы могли на них и по суду управу найти, – сказал машинисту Артемий Иванович, – но нельзя же позорить русское революционное движение перед всем миром, доведя внутреннее дело до буржуазного суда!» С глупой бабой было еще проще – он просто дал ей двадцать франков и она согласилась открыть типографию своим ключом и не запирать наружную дверь в ту ночь, на которую будет намечен налет.
Артемий Иванович уложил все бумаги и отправил их с вокзала багажом на французскую границу. Потом он явился к хозяйке, предупредил ее, что праведная месть свершится сегодня ночью, и уверил, что все будет обставлено так, что на нее подозрений не падет. Для этого он, перед тем как уйти, исцарапал замок на двери типографии складным штопором, чтобы создать впечатление взлома. Людей Рачковского, которые были назначены для налета на типографию, Гурин не знал – Петр Иванович привез их из Парижа. Известно было только, что один поселился где-то около типографии под фамилией Кун, а другой – неподалеку от Светлявской снял квартиру на фамилию Грюн. Артемия Ивановича очень беспокоило то обстоятельство, что о них каким-то образом прознали народовольцы – слухи о шпионах с такими именами будоражили женевскую эмиграцию уже дней десять. Однако Гурин уже ничего изменить не мог, свое дело он сделал и теперь ему оставалось лишь ждать, когда Кун и Грюн или как их там на самом деле явятся ночью на Монбриллан и уничтожат и набор, и шрифты, и «Вестник», и все приложения к нему…
– Эй, эй! Казак! – воскликнул Артемий Иванович, чуть не уронив кружку с пожертвованиями. – А чего это мою инструкцию так быстро напечатали? Обещали привезти только на следующей неделе.
– У Карэ в этот раз заказов мало было.
«Вот черт, – подумал Артемий Иванович. – Столько трудов, первая книжка почти свет увидала…»
Он пересчитал деньги в кружке, сел за столик рядом с Березовской и Посудкиным и велел подать ему два децилитра коньяка.
– Всего три франка! – объявил он, высыпая мелочь на белый мрамор стола.
– А вы что думали?! – крикнул кто-то срывающимся голосом. – Вам кто-то теперь поверит?
– Верно! – загудело общество. – Без гроша сидим. К «Эскаладу» дивиденды были обещаны!
– Да-с, где мои дивиденды? – встрепенулся Посудкин. – Я рассчитывал к фестивалю купить себе новый сюртук, обновить носки и исподнее. А теперь что?
– Я за тебя не выйду, Лёв, – упрямо сказала Фанни. – Потому что ты дурак.
– Вот! – сказал тот и воздел перст. – Вот это все потому! А где, спрашивается, мои гроши? У этой скотины.
– Но послушайте, Посудкин, – сказал Артемий Иванович. – У нас общество на паях, я также внес свой пай и имею такую же долю в барышах, как и все…
Посудкин взревел и, перегнувшись через стол, вцепился Артемию Ивановичу в горло.
– Долю в барышах! – заорал он. – Это мои деньги! Верни мне мои деньги!
– И нам верни! – раздались голоса. – Мы не хотим больше лягушек!
Фанни осторожно ткнула Посудкина вилкой в зад, и тот от неожиданности разжал руки. Артемий Иванович схватил кружку и объявил, что размозжит ею голову любого, кто еще посмеет приблизится к нему.
– Товарищи! – воскликнул Шульц. – Вы готовы драться друг с друг из-за любой грош. Надо тратить свою злость и энергию на борьбу. Настоящую борьбу. Убить гроссфюрст в Париж или в Лондон. Вам сразу будет много денег. Террористическая борьба есть такой же гешефт, как и все остальное. У большой гешефт – большой касс, а у маленький – три франк. У вас был большой гешефт, когда вы убиль свой царь. Вы до сих пор получаете из России дивидент за этот гешефт. Три франк – это касс для ваш новый лягушачий гешефт. Вам надо опять убивать тиранов, если вы хотите есть хлеб с колбаса, а не сухарь.
– Вы проституируете саму идею революционного террора, Шульц! – крикнул Посудкин. – Ее нельзя измерять деньгами. А ваш Гурин – просто провокатор!
О проекте
О подписке