– Я прочел рукопись, которую ты добыл, – поспешил поделиться радостью Бруно. – Реликвия в руках у римского монаха, у некоего Марко Бьянки.

– Там было даже имя? – удивился Фэро. Джордано кивнул. – Что ж, тогда отправимся к нему немедленно.

– Разве тебе не опасно оставаться в Италии?

– Опасно, но иначе нельзя. Я не могу потерять след реликвии.

– А вдруг это вымысел? Что, если мы не сможем ею воспользоваться? – вдруг засомневался итальянец. – Может, мы и вовсе ошибаемся?

– Мой отец говорит, что самая большая ошибка – это боязнь ее совершить. Неудача не фатальна, – ответил Сет. – Значение имеет лишь храбрость продолжать следовать за целью.

– Согласен… Думаю, лучше нам выезжать по отдельности. Так безопаснее.

– Нужно ехать прямо сейчас, – холодно сказал Фэро.

– Почему?

– За мной охотятся, друг мой.

– …Я должен собрать вещи и попрощаться с учеником.

– Хорошо. Я раздобуду лодку и буду ждать тебя после захода солнца на причале в трех зданиях от дома Джованни. Помни, ждать долго я не смогу.

– Я буду вовремя, Сет!

Лицо Джордано озарилось улыбкой, он махнул рукой египтянину и скрылся в переулке. Фэро проводил его грустным взглядом. Сердце подсказывало, что больше им не суждено встретиться.

Вернувшись, Джордано не застал хозяина дома. Не теряя времени, философ собрал свои вещи и морально подготовился к серьезному разговору с не самым лучшим своим учеником. Тридцатичетырехлетний Мочениго, несмотря на годы жизни, потраченные на обучение, так и остался недалеким, но мстительным человеком. В его голове царили хаос и неразбериха, христианские учения смешивались с философскими взглядами различных мудрецов, но никак не могли прийти к гармонии. В его мыслях был такой сумбур, что даже представители Инквизиции, вынужденно общаясь с ним, порой терялись от непроходимой глупости патриция.

Вернулся он домой после заката солнца, раскрасневшийся от выпитого вина, и сразу же встретил на пороге Джордано с вещами.

– Вы куда-то собираетесь, учитель, не поставив меня в известность? – с презрением спросил Мочениго, проходя мимо Бруно и специально пнув один из его мешков. – Разве вы не обещали научить меня всему, что знаете?

– Я научил и считаю, что полностью выполнил свою часть уговора, за что вы мне сполна заплатили. Теперь же мне нужно покинуть вас.

– Я настаиваю, что вы еще не всему меня научили. Вы рассказывали об удивительных вещах, суть которых я до сих пор не понял. Вы же не оставите своего ученика в замешательстве?

– Порой ученик должен сам научиться применять полученные им знания, без помощи учителя.

– Ты никуда не поедешь, – процедил сквозь зубы Джованни, усаживаясь в высокое кресло.

– Вы не вправе меня тут удерживать, – с улыбкой возразил Бруно. – Я здесь гость, а не пленник.

– Думаешь, я не знаю, чего ты боишься, учитель? Я прекрасно осведомлен о твоих делах с Инквизицией. Думаю, им будет очень интересно узнать о твоих новых ересях, а уж я позабочусь, чтобы тебя упрятали в самую темную и холодную тюрьму, где ты сгниешь, мечтая о своих бесконечных мирах, творимых жалкими монадами! Бортоло! – позвал Мочениго своего верного слугу, который тут же предстал перед хозяином. – Закрыть все двери! Предупреди охранников, что Джордано Бруно не должен покинуть стены этого дома до моего особого распоряжения! Под страхом смерти!

– Слушаюсь! – Бортоло тут же скрылся за дверью.

– Спокойной ночи, Джордано, – ухмыльнулся Джованни. – Завтра у нас урок, так что выспись хорошенько.

Сет Фэро смотрел, практически не моргая, на узкую улочку, по которой должен был прийти Джордано. Лунная дорожка устремлялась к горизонту, маня путников за собой. Египтянин посмотрел на часы и покачал головой. Больше ждать он не мог. Убрав часы, еще раз проверил, надежно ли привязана лодка, и быстрым шагом направился к дому Мочениго. Здание со всех сторон было взято в плотное кольцо рослых стражников. Прорваться внутрь можно, лишь убив их всех. Сет нашел окно Джордано. На подоконнике горела свеча, едва освещавшая лицо философа. Он тоже увидел тень, застывшую на подходе к дому.

– Не жди меня, друг мой! – крикнул он фразу на древнеегипетском, который успел выучить, будучи в Каире. – Мы еще встретимся!

Стражники не придали этому шуму никакого значения, лишь выругались себе под нос, что приходится тратить ночь на такое бестолковое занятие.

Сет натянул на лицо шарф и быстрыми шагами направился к лодке. Предчувствие не обмануло его и в этот раз. Каирский прорицатель не ошибся ни в чем, всё сбывалось и изменению не подлежало.

Днем 22 мая Джордано снова попытался поговорить со своим учеником, надеясь, что, протрезвев, тот будет благоразумнее. Ожидания обманули философа. Поутру Мочениго был крайне раздражен и сразу же после завтрака покинул особняк. Для себя же Бруно решил, что уедет из города сегодня ночью. Дом по-прежнему окружала стража, и сбежать было практически невозможно. Весь день Джордано просидел в своей комнате, не спустившись ни к обеду, ни к ужину. Он снова и снова перепроверял, правильно ли ему удалось расшифровать старинные письмена и верный ли путь он указал Сету.

Ночью в дверь постучал Мочениго и взволнованно сказал, что ему крайне необходимо поговорить. Несмотря на плохое предчувствие, философ открыл дверь. На пороге стоял его ученик со своим слугой и шестеро молодцов, в которых Бруно сразу же признал венецианских гондольеров. Хмыкнув, он сделал шаг назад.

– Следуйте за нами, учитель, – с довольной и хитрой усмешкой произнес Джованни.

Два гондольера подхватили Бруно под руки и повели к лестнице на чердак. Будто тряпичную куклу, они затащили его наверх и втолкнули в узкую комнату, заставленную домашним хламом. Тучный Мочениго медленно поднялся следом и, вытирая лоб носовым платком, прислонился к стене.

– Я снова прошу вас остаться, сеньор Бруно. Уверяю вас, как только вы посвятите меня в тайны мнемоники, красноречия и геометрии, я сразу же дарую вам свободу.

– Послушай, я научил тебя всему этому и даже сверх того. Такого обращения с собой я точно ничем не заслужил, – сдержанно ответил философ, чем вызвал лишь гримасу презрения в глазах Джованни.

– Если вы откажетесь, вы пожалеете. Последствия будут самыми ужасными.

– Неужели ты лишился рассудка, Джованни? Я обучал тебя всему, что знаю о мнемонике сам. Ничего сверх этого я дать тебе не могу. Мои теории тебе вовсе не интересны!

– Не заговаривай мне зубы! – рявкнул ученик, не в силах сдерживать гнев. – Ты владеешь тайным знанием, иначе зачем Инквизиции и Риму нужен выдумщик?! Ты просто не хочешь делиться этим со мной! И вот что я тебе скажу, дурачок ты мой, – он сделал пару шагов вперед. – Я доложу куда следует о твоей ереси, поведаю им о твоих высказываниях в адрес папы и Церкви! Как думаешь, им понравится?

– Что-то я не припомню такого, – спокойно произнес Джордано, сложив руки на груди и смерив ученика печальным взглядом. – И потом, все наши разговоры были наедине, без свидетелей. Будет твое слово против моего. И раз уж я такая значимая фигура для Рима, то ты догадываешься, кому поверят?

– Глупец! Только я могу тебе сейчас помочь. Тебе достаточно поделиться со мной тайнами, и я не просто отпущу тебя, я помогу тебе сбежать от Инквизиции. Верну тебя в твой любимый Франкфурт.

– Ничего страшнее облачения в монашескую рясу мне не грозит, – холодно ответил Джордано. – Поступай как знаешь. Я научил тебя всему.

– Что ж, выбор сделан. Наслаждайся своей последней ночью на свободе, любуйся этим небом, этими звездами, – Мочениго кивнул на распахнутое окно. – Потому что больше ты их никогда не увидишь.

Мочениго вышел из комнаты, дверь за ним захлопнулась. Скрипнул замок, и Джордано остался в темноте чердака в полном одиночестве. Подойдя к окну, он посмотрел на усыпанное звездами весеннее небо и сделал глубокий вдох.

– Всё так, как и предсказали, – прошептал он. – Всё именно так, как я видел. Ах, если бы у меня хватило храбрости, я бы мог сейчас плыть с Сетом навстречу реликвии… – он ударил кулаком по деревянному подоконнику. – Хотя, если верить предсказанию, мне суждено к ней прикоснуться… – Джордано грустно улыбнулся, окидывая город печальным взглядом.

Чуть позже, устроившись на полу, подложив под голову первый попавшийся мешок и укрывшись старым длинным кафтаном, итальянец провалился в забытье. Ему не снились сны, лишь темнота. Он проснулся от топота и шума за дверью. Дверь открылась, и на пороге возник капитан Инквизиции со стражей. Стражники бесцеремонно схватили едва проснувшегося мужчину и поволокли его в тюрьму без объяснения причин. Мочениго проводил учителя довольным, даже ликующим взглядом.

– Прощайте, сеньор Бруно. Уверен, вам понравится ваше последнее путешествие.

– Это не имеет смысла, – тихо ответил философ. – Я буду говорить правду. Мне не раз уже угрожали Инквизицией, Джованни, но я всегда считал это шуткой, ибо я всегда могу дать о себе ответ.

– Молчать! – рявкнул на него капитан Инквизиции и толкнул в спину. – Увести! – приказал он.

Мочениго всучил капитану конверт со своей фамильной печатью, зная, что текст внутри закроет для Джордано все пути на свободу. Более того, он будет ожидать приговора не в человеческих условиях, а в государственной тюрьме под свинцовой крышей. Лучшего наказания для своего учителя Джованни и пожелать не мог…

Сам Джордано не представлял, через какой кошмар ему придется пройти. И каждый раз, оказываясь на холодном, грязном, застеленном сгнившей соломой полу, он вспоминал слова каирского прорицателя о том, что он, Джордано Бруно, отнюдь не героем войдет в двери тюрьмы, но выйдет им много лет спустя. Слезы сами текли из глаз, а мысли складывались в причудливую логическую цепочку, способную вызволить его из лап Инквизиции. К июлю после нескончаемых допросов и пыток философ был готов отречься от самого себя, лишь бы выйти на свободу. На очередном заседании суда Джордано вдруг осознал, что, как бы он ни отвечал, его всё равно не отпустят. Обессилев, он упал на колени перед судьями и со слезами на глазах заговорил:

– Послушайте! – его голос давно сел, да и в нем самом, казалось, не осталось ничего от прежнего гордого человека. – …Я смиренно умоляю Господа Бога и вас простить мне все заблуждения, в какие я только впадал!.. – он низко кланялся, чуть ли не касаясь лбом пола. – С готовностью я приму и исполню всё, что вы постановите и признаете полезным для спасения моей души. Если Господь и вы проявите ко мне милосердие и даруете мне жизнь, я обещаю исправиться и загладить всё дурное, содеянное мною раньше…

Он был не в силах сдерживать слезы. Говоря всё это, он видел себя будто со стороны. Эта сцена до боли напоминала суд над Христом. А еще он слышал голос каирского прорицателя в своей голове, и это было то единственное, что держало его на этом свете.

28 февраля 1593 года, Рим, Италия

Прошло пятнадцать лет с тех пор, как Джордано сбежал из Вечного города, и теперь он снова здесь, правда, в кандалах и без шанса обрести свободу. Однако отчаяния в его глазах никто из тюремщиков усмотреть не мог. Казалось, он ждал прибытия в Рим. Так сложилось, что он попал в одну камеру с монахом, так же, как и он, обвинявшимся в ереси, но чей приговор не будет затянут на годы. Оба узника были бледными тенями самих себя, но что-то их объединяло.

– Как тебя зовут? – тихо спросил Джордано, боясь привлечь внимание надсмотрщиков.

– Марко Бьянки… – не поднимая головы, ответил монах.

– Бьянки? – удивленно переспросил Бруно. – Из Рима? – Тот кивнул. – О, прости мне мое любопытство, но не приходил ли к тебе человек со смуглой кожей, одетый во всё черное? Не спрашивал ли тебя о реликвии?

– Нет. Я бы запомнил такой чудной вопрос. Да и когда он ко мне мог прийти? Я уже год как в этих застенках… – Он вдруг замолчал. – Жду.

– Смерти?

– Нет. Тебя.

– Я тебя не понимаю, – покачал головой философ. – Ждешь меня здесь?

– Именно. Я всё оттягивал свой приговор, потому что должен был дождаться того, кто спросит о реликвии. И вот он ты… Я так боялся, что им окажется один из них, а это ты. – Марко больше походил на сумасшедшего. Он не смотрел на своего собеседника, взгляд его был устремлен куда-то далеко, за пределы этой темницы. Внезапно он поднялся с места и, держась за стену, медленно пошел вдоль нее. Он ощупывал стену в поисках чего-то, и только сейчас Джордано понял, что изверги выкололи старику глаза. – Я спрятал это здесь, дар Творца…

Бруно поспешил подняться и как можно тише подошел к монаху, указывающему на глубокую трещину в стене. По жестам Джордано понял, что нужно запустить руку внутрь углубления. Он так и сделал и спустя мгновение нашел там какой-то сверток размером с детский кулак.

– Что это? – шепотом спросил философ.

– Твоя реликвия. Правда, мне так и не открылось ее предназначение. Единственное, что я смог сделать, это уберечь ее и пронести с собой сюда. Не знаю, однако, какая от нее будет польза, учитывая, что оба мы обречены на смерть.

Джордано размотал кусок ткани и обнаружил внутри то, что видел в глазах статуи, – реликвию Творца. Это был гладкий камень неправильной формы, глубокого черного цвета. На лицевой стороне изображены четыре стрелки, будто указания компаса, а на обратной – такой же символ, что и на печати древнего манускрипта, который год назад принес Сет.

– Он всегда был черным, хотя сердце подсказывает мне, что, когда придет время, камень изменит цвет и укажет путь в одну из сторон света, – прошептал старик, усаживаясь на пол.

– Именно так, – кивнул Бруно. – Так и будет.

– Скажи мне, а почему он не указывает путь сейчас? Чего же он ждет?

– Мой хороший друг полагал, что он молчит до тех пор, пока Творцу Творцов не придет время увидеть истину.

– Загадка, – улыбнулся Марко, – которую предстоит разгадать потомкам… Им понадобится этот камень. Надо было его спрятать на свободе.

– Не волнуйся, Бьянки, камень попадет к ним. Я знаю.

Монах Марко не дожил до утра. Исполнив свою миссию, он заснул и умер во сне. Однако своим даром он помог Джордано обрести внутреннюю силу. Реликвия изменила его навсегда. До 1599 года он каждодневно проводил время или на допросах, или в спорах с богословами от Инквизиции, которые только и знали, что твердили заученные догмы и всеми силами стремились, чтобы философ отрекся от своих слов, от своего великого знания. И вот спустя долгое время итальянец вовсе перестал отрекаться ради спасения. Он вдруг осознал, что важнее истины для него нет ничего. Как-то раз после очередной беседы с ретивыми католиками он написал на желтом обрывке бумаги короткое послание на латинском языке:

«Храбро боролся я, думая, что победа достижима. Но телу было отказано в силе, присущей духу, и злой рок вместе с природой подавляли мои стремления… Я вижу, что победа есть дело судьбы. Было во мне все-таки то, что могло быть при этих условиях и в чем не откажут мне будущие века, а именно: “Страх смерти был чужд ему, – скажут потомки, – силою характера он обладал более, чем кто-либо, и ставил выше всех наслаждений в жизни борьбу за истину”. Силы мои были направлены на то, чтобы заслужить признание будущего».

9 февраля 1600 года, Рим, Италия

Пленник Бруно в полдень был отправлен во дворец Великого Инквизитора кардинала Мадручи. Он стоял перед ним и еще перед десятком знаменитых теологов, с которыми не раз спорил в застенках. Бесцеремонные стражники принудили его преклонить колено и выслушать приговор, не поднимая головы. Под всеобщее ликование и одобрительные возгласы его лишили священнического сана и торжественно отлучили от церкви. Джордано поражал присутствующих своим невозмутимым спокойствием и достоинством, с каким он держался. Выслушав приговор, он лишь усмехнулся и тихо сказал:

– Быть может, вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю…

Мадручи смерил узника хмурым взглядом. В словах Джордано была доля правды. Взяв себя в руки, кардинал подозвал представителя светской власти.

– Инквизиция вручает вам этого лидера еретиков. Мы просим вас подвергнуть его… – он замолк на мгновение, выдерживая паузу и глядя на Бруно, будто снова предоставляя ему шанс отречься от самого себя, – …самому милосердному наказанию и без пролития крови.

Надежды Инквизиции не оправдались, еретик так и не устрашился казни и не отрекся от своей истины. Через узкое окно у потолка темницы Джордано видел кусочек весеннего неба и мысленно возвращался в Каир, к той удивительной статуе. Он крутил в руках черный камень и представлял себе, каким будет будущий мир. Образы, вспыхивавшие в его сознании, заставляли философа улыбаться. Он знал, что шанс передать реликвию в руки достойного ему еще представится. Ведь именно это напоследок сказал ему каирский прорицатель.