Натали собиралась в Петербург на Высшие медицинские курсы. В столице жила ее тетя по отцу, которая настаивала, чтобы племянница приехала к ней сразу после экзаменов. Тетушка планировала увезти ее на лето в Финляндию, где она имела собственную дачу на берегу залива.

Натали окончила гимназию с золотой медалью. Юрий впервые был переведен в следующий класс без троек. За это потрясенные родители подарили ему серебряные часы.

Настал день разлуки.

Накануне Юрий провел у Донцовых весь вечер. Когда отец вышел из комнаты, Наташа быстро обняла и поцеловала его.

– Наша дружба не кончится с моим отъездом, – сказала она. – Я буду часто думать о вас, а вы будете мне писать.

– Я люблю вас, Наташа, – сказал он.

– Рано говорить об этом, Юрочка! Прежде надо получить аттестат, потом окончить университет и занять достойное место в жизни. Только тогда вы будете иметь право сказать женщине, что любите ее. А пока мы будем с вами друзьями, согласны?

Он покорно кивнул. Друзьями так друзьями. Мужчина должен уметь принимать удары судьбы.

На другой день он пришел на вокзал с букетом красных роз, но еще издали заметил в руках Наташи цветы, тоже красные. Рядом с ней, кроме отца, топтался все тот же Левицкий. Он по-прежнему нарочито не замечал Назарова, умаляя этим его достоинство. Новые часы оказались весьма кстати, и Юрий их умело продемонстрировал, пожелав сверить время с часами господина студента, дабы узнать, сколько минут осталось до отправления поезда.

У Левицкого часов не было – Назаров был отмщен.

Прозвучал третий звонок. Натали вошла в вагон. Поезд медленно пополз по перрону, набирая скорость. Юрий с тоской смотрел ему вслед.

Как теперь жить, он не знал.

Летом Благодатное снова ожило. Как обычно, съехались родственники Назаровых. Ко дню святой Ольги приехал Шумский. Он привез с собой покупателя имения – князя Великанова, который продал в Москве дом, решив перебраться с семьей в деревню. Князь искал поместье в какой-нибудь поволжской губернии. Шумского он знал давно, ценил его деловые качества, поэтому положился на его авторитет и опыт.

Попав на именины хозяйки имения, его сиятельство был представлен губернской знати. Перезнакомившись с окрестными помещиками, он пришел в восторг от здешнего общества и всего увиденного в Благодатном.

«Широко живут, – восхищался князь, – такой размах возможен только при больших доходах. Шумский прав, называя это имение “золотой жилой”. Авось, и мы станем здесь своими…»

Немного поторговавшись, Великанов сговорился с Назаровым о цене, оставил задаток и уехал.

В тот же день было объявлено, что Назаровы переезжают в Москву.

Анатолий Александрович сообщил подробности своего плана:

– Дом для вас я уже облюбовал – прямо на Арбате. Это бойкая торговая улица. Дом доходный, трехэтажный. В нижнем этаже, Николаша, ты откроешь свою канцелярию и займешься адвокатурой.

– Что ты, Анатоль! – испугался Николай Николаевич. – Ведь нужно не менее трех лет службы помощником присяжного поверенного.

– Это я предусмотрел и нашел человека, у которого есть стаж. Первое время он будет вести дела и выступать в суде.

– Он самостоятельный адвокат? – удивился Назаров.

– Да, и весьма опытный, но у него нет средств, чтобы завести собственную канцелярию. К тому же он уже не молод и у него большая семья.

– Но где я найду клиентуру? В Москве меня никто не знает.

– Уступлю тебе часть своих клиентов, тем более что я завален делами. Политика и связанные с нею хлопоты отнимают столько времени. Ты получишь несколько юрисконсульств в известных московских фирмах. Поверь, это очень выгодное дело. Со временем приобретешь новых клиентов. Есть такие дела, на которых можно изрядно заработать. Теперь на это большой спрос…

– О чем ты?

– О бракоразводных процессах. Дело нехитрое. Надо лишь уметь давать взятки консисторским попам и находить платных лжесвидетелей.

– Это грязные дела! – всплеснула руками Ольга Александровна.

– Зато весьма доходные, – ответил Шумский. – Раз уж консисторские не прочь нагреть руки, то где нам, грешным, устоять. Купчишки с жиру бесятся, заводят шашни с певичками и актрисками, а купчихи – с разорившимися дворянчиками. За разводы без скандальной огласки хорошо платят.

– Анатолий, ты занимаешься такими делами? – не поверил Николай Николаевич.

– Мне, как члену Государственной Думы, это неудобно, но ты, Николай, человек свободный. Раз другие не стесняются, то почему бы и тебе не заработать?

– Мне это не по душе, – сказала Ольга Александровна.

– Во втором этаже будет ваша квартира, – «не услышал» Шумский, – восемь комнат.

– Достаточно для нас, – Ольга Александровна опустила глаза.

– Ну а ты, Николай, согласен?

– Относительно дома – да. Но касательно адвокатуры… Я все перезабыл.

– Ничего, вспомнишь. Вначале дела будет вести твой помощник, потом и ты втянешься. Все будет хорошо. Надо только решиться. Внешность у тебя подходящая, а это много значит в нашем деле.

– По такому случаю следует выпить шампанского, – сказал Николай Николаевич, довольный тем, что кто-то за него все решил и устроил.

Горничная принесла бутылку и три бокала. Назаров разлил вино.

– За новую счастливую жизнь! – провозгласил Шумский.

Друзья звонко чокнулись.

Служанка доложила, что явился управляющий. Назаров велел просить.

– Вы мне очень нужны, Князь, – обратился он к вошедшему. – Новый хозяин имения согласен оставить вас в должности, ему нужен опытный и честный помощник…

– Не будем им мешать, Анатолий Александрович. Погуляем перед ужином, – предложила Ольга Александровна.

Они спустились в сад и направились к беседке.

От воды тянуло свежестью. За горизонтом садилось солнце. Его света уже не хватало для всех подробностей пейзажа. Деревья, кусты и луга на противоположной стороне Оки из лилово-изумрудных превращались в черные и не манили простором, как днем, а скорее пугали сумрачной тишиной.

– Ты будешь скучать по этому покою, – сказал Шумский.

– Я рада, что покидаю имение. Хотя, не скрою, будущее меня страшит. Смогу ли я решиться? Это меня гложет и не дает покоя.

Шумский обнял возлюбленную.

– У нас начнется новая жизнь, Оленька! Мы столько ждали.

– Если б ты посватался тогда…

– Прости мне эту ошибку, я дорого поплатился за нее. Не думай сейчас о грустном, ведь в Москве мы сможем часто видеться, пока окончательно не соединим наши жизни. Ведь так, дорогая?

– Только если Николай станет на ноги и сможет жить самостоятельно, – неожиданно твердо сказала Ольга Александровна.

– Пожалуй, ты принудишь меня молиться о благополучии Николая, – буркнул Шумский.

В течение месяца все дела по продаже Благодатного были закончены. Детей временно перевезли к бабушке. Николай Николаевич и Ольга Александровна приехали в Москву. Остановились в «Славянском базаре».

Дом, найденный для них Шумским, был превосходным. Они тут же его купили и заказали дорогой ремонт. Для квартиры и адвокатской канцелярии выписали новую мебель в стиле модерн. К осени вся семья была в сборе. Стали обживаться. Юрий пошел в восьмой класс Первой московской гимназии, а Марика – в гимназию Арсеньевой на Пречистенке. Николай Николаевич открыл канцелярию. Ее состав был невелик: сам Назаров, старичок-помощник и секретарь-машинистка.

Николай Николаевич в новом фраке от Жоржа, самого модного портного Москвы, производил на клиентов хорошее впечатление. Он отказался от монокля, чтобы иметь более строгий и деловой вид. Шумский ввел его в высшие круги торгово-промышленного мира. Эти знакомства и связи Николай Николаевич успешно использовал в своей практике. К началу театрального сезона Назаровы приобрели театральные абонементы: ложу в Большом и места в партере Малого и Художественного театров.

Все устроилось наилучшим образом, материальное положение семьи упрочилось, но на душе у Ольги Александровны скребли кошки. Ее терзал предстоящий разрыв с мужем и то, что она должна нанести ему незаслуженно жестокий удар. К тому же предстояло объяснять причину развода детям. Поймут ли они? И все же другого выхода не было. Она давно и страстно любила Шумского, соблазн истомил ее сердце. Впрочем, теперь и по моральным причинам ее отказ стал совершенно невозможен. Что подумает о ней Анатоль? Что она хитрая и расчетливая интриганка, разрушившая его надежду на личное счастье? Ведь Шумскому исполнилось сорок, а он так и не женился.

С этими мыслями она подходила к особняку, расположенному в одном из переулков Пречистенки. Шумский сам открыл дверь, помог ей снять пальто и повел в свой кабинет. Прислугу он заранее отпустил.

Перед камином на маленьком столике были приготовлены чай, конфеты, пирожные. Усадив Ольгу Александровну на тахту, он разлил чай, добавив в него ямайского рому из маленького хрустального графинчика. Печенье было ее любимое – миндальное.

– Наконец-то мы одни, Ольга. Я ждал этого всю жизнь.

Он попытался привлечь возлюбленную к себе, но она не поддалась:

– Нет, не сейчас, пожалуйста! Ведь я еще не свободна. Я не хочу лгать.

– Никакой лжи – только моя любовь и нежность…

У Шумского была безупречная репутация. Он считался опытным, прогрессивным и дорогим адвокатом, который успешно защищал в судах интересы своих клиентов из торгово-промышленных и помещичьих кругов. Делами представителей более низких сословий он не занимался. Левые симпатизировали ему, так как во время революции он не раз появлялся на московских улицах и площадях с красным бантом на груди и где-то что-то провозглашал, но что именно, никто уже не помнил.

Когда на основании октябрьского манифеста начал зарождаться русский парламентаризм и как грибы после дождя стали появляться многочисленные политические партии, то среди этого «микологического» многообразия ярко-красным мухомором на белой подкладке стала выделяться партия конституционных демократов – кадетов.

Либеральная профессура Москвы и Петербурга сразу же почтила партию своим авторитетом, после чего к кадетам стали примыкать либералы всех округов России. На этой платформе буржуазия объединилась с интеллигенцией. Кадеты ратовали за парламентарную монархию по английскому образцу. Социальные реформы, намеченные в ее программе, перемежались туманными, как древний Альбион, лозунгами. Аппетит лидеров партии распространялся исключительно на министерские кресла, в которых, по мнению кадетов, засиделись отжившие свой век бюрократы. Нужно было во что бы то ни стало убрать с высших государственных должностей замшелых чиновников и занять освободившиеся места, чтобы мягко, без социальной встряски, продолжить управление страной.

Представляя партию конституционных демократов, Шумский эффектно выступал на собраниях, писал статьи в газетах «Русское слово» и «Речь». На заседаниях Государственной Думы он сидел в кадетской ложе, где кучковалась оппозиция Его Величеству.

В последнем выступлении в Думе он громил министра народного просвещения Кассо за реакционное управление министерством. Шумский не мог простить ему нарушения автономии родного Московского университета.

В общем-то, вся деятельность Шумского в качестве депутата Госдумы сводилась к таким вот ежегодным выступлениям с парламентской трибуны. С этой целью он и ездил в Северную столицу. В собраниях правительственной комиссии разрабатывались вопросы первостепенной важности, в том числе и касавшиеся государственного бюджета, но он не принимал в них участия, так как вставал обычно поздно, до глубокой ночи играя в карты в английском клубе. Он останавливался в самых дорогих гостиницах – «Астории» или «Европейской», обедал у Кюба – на углу Большой Морской и Кирпичного переулка. Государство платило своему депутату кругленькую сумму, хотя для Шумского она мало что значила. Он был богат, тщеславен и считал себя крупным государственником. Никто и не спорил. В его адвокатской канцелярии на Мясницкой трудились несколько способных юристов – фирма процветала.

В делах ему, как правило, сопутствовал успех, а вот в любви не повезло. Когда-то из-за юношеской самоуверенности он опоздал сделать предложение обворожительной красавице Ольге Немеровской, в которую был влюблен. Его опередил приятель по университету Николай Назаров.

Самолюбие Анатолия Александровича было уязвлено, однако он не собирался с этим мириться и поставил своей целью развести Ольгу с мужем, чтобы самому на ней жениться. Он терпеливо ждал восемнадцать лет, и его чувство не охладело, хотя в разное время он имел содержанок из театральной среды. Романтичная Ольга Александровна поэтизировала рыцарскую верность Шумского и в то же время сильно преувеличивала свое мученичество в браке с Назаровым, из-за чего у Анатолия Александровича сложилось ложное мнение, будто семейная жизнь его возлюбленной состоит из душевных страданий и мук. Избавить ее от них было делом чести.

По совету отца младший Назаров поступил на юридический факультет. Родители были рады этому, и остаток лета семья провела на взморье в Майоренгофе.

По возвращении в Москву началась совершенно другая жизнь.

В новом, с иголочки, мундире Юрий каждое утро благоговейно входил в «святилище науки» – главный корпус Московского университета. Его переполняла жажда знаний. В мечтах о будущем он уже видел себя известным государственным деятелем, влиятельным вельможей.

Юридический факультет держался на авторитете и славе прошлых лет. Но сейчас все самое талантливое и передовое было загублено постановлением министра просвещения Кассо от 11 января 1911 года, лишавшим университет автономии. Градоначальник получил право вмешиваться в университетскую жизнь, а профессора и доценты стали такими же чиновниками, как учителя гимназий, разве что ходили в статском, а не в мундирах.

Вначале Юрий прилежно посещал и конспектировал лекции. Потом, как и прочие студенты, стал довольствоваться учебниками. Кроме нацеленных на карьеру белоподкладочников, большая часть студенчества была настроена либерально, если не сказать революционно. Молодежь увлекалась социализмом как учением о справедливом общественном строе, считая, что за ним будущее. Почти все негласно изучали труды Маркса, Энгельса, Плеханова и других социалистов. За идеалы свободы и демократии на баррикадах недавней революции студенты тоже проливали свою молодую кровь. Когда на фабриках и заводах бастовали рабочие, учащаяся молодежь, проявляя солидарность, примыкала к бунтовщикам. Никакие меры министра Кассо и полиции не могли сломить их решимость бороться «за лучшую жизнь в России». Не действовали ни угрозы исключения из университета, ни аресты, ни ссылки.

Юрий Назаров не примкнул ни к одной из политических группировок, потому что не мог разобраться в вопросах, которые будоражили его товарищей. Он ходил на дебаты, устраиваемые социальными активистами, читал политические и экономические статьи в толстых журналах, брался даже за «Капитал» Маркса, но не осилил его. Под влиянием общих настроений он в конце концов согласился: общественный строй в России «прогнил» и «должен быть изменен», необходима «буря» – революция. Юрий знал о французском эксперименте установления республики, и, в общем-то, этот вариант его устраивал, особенно тем, что преобразования не должны были коснуться материального положения его семьи, только-только вставшей на ноги.

В одном из деревянных переулков Самотеки, в скромной квартирке мелкого торгового чиновника Филимона Артемьевича Галкина собралась компания студентов по случаю дня рождения сына Галкина – Сергея. В тесной гостиной хозяйка угощала молодежь пирогами, а хозяин – наливками собственного приготовления.

Юрий Назаров выделялся среди гостей ухоженностью ногтей, щегольской прической и мундиром из дорогого сукна.

После тостов за здоровье «новорожденного», его родителей и «присутствующих здесь дам» спели Gaudeamus igitur, «Дни нашей жизни», «Повеяло черемухой».

Общее веселье остановил сам виновник торжества.

– Товарищи, – начал Галкин, – с каждым днем наша жизнь становится все невыносимее. Судите сами, на троне расселся невежественный Гришка Распутин, царица этому потрафляет, а наш венценосный только молится да мощи открывает. В министерских креслах сидят заплесневелые идиоты, как и во главе многих губерний. В Думе – бесконечная болтовня и свара. Одним словом, кругом отсталость и гнет. Власть сосредоточена в руках жандармов и охранки…

– Когда же, наконец, с этим будет покончено? – резко прервала его коротко стриженная курсистка.

Ответить взялся старшекурсник Холин, слывший знатоком экономики:

– Русский народ нищий, потому что вечно зависит от зарубежного капитала. Почти вся наша промышленность и торговля в руках иностранцев. Товары в основном привозные, начиная с посуды и кончая шампанским, духами, одеждой, детскими игрушками. Пройдитесь по главным улицам Москвы и Петербурга, посмотрите на вывески – сплошь немецкие фирмы. Та же картина и в других городах. Богатства Кавказа, Урала, Сибири, Донбасса в руках иностранцев. Фактически мы – колония.

– Разве у нас нет своих, русских, капиталистов? – спросил Назаров.

– Как же! – скривился Холин. – Русская промышленность! Жалкая кучка эксплуататоров, зависящих от иностранной валюты. Русским остается лишь преклоняться перед Западом и безропотно уступать свои богатства, а самим смиренно молиться и паломничать по монастырям, ведь мы – Святая Русь. «Смирись, гордый человек!» – призывал Достоевский. Ну хорошо, мы смирились и теперь торгуем селедками, водкой, керосином да спичками. И это в богатейшей стране!

– Мы стоим накануне войны с Германией. Воздух пропах порохом, – вступил в разговор студент Александров, происходивший из семьи военных. – И новую войну запросто можем проиграть, как провалили Японскую кампанию, ведь генералы-то остались те же: бездарные прибалтийские бароны да наши пьяницы.

Раздались голоса:

– Какой же из этого выход?

– Нельзя сидеть сложа руки!

– Только новая революция может спасти Россию! – горячился Галкин, выглядевший прекомично, как все учительствующие в хмельном кураже. – Да, только социализм способен преобразить страну политически и экономически. Пора сбросить эксплуататоров – и своих, и чужих! А сделать это должны мы – молодежь. За светлое будущее, господа!

Все подняли фужеры и чокнулись.

– И ты за это пьешь, Назаров? – поддел Юрия Холин.

– Почему бы мне не выпить?

– Неужели пойдешь с нами на баррикады?

– Понадобится – пойду.

– Даже если у тебя отнимут дом?

– Дом не мой, а моего отца.

Гости одобрительно загалдели:

– Правильно!

– Вот так сказанул!

– Молоток!

– А много ли у вас опасности, молодой человек? – неожиданно встрял сидевший сбоку, уже изрядно набравшийся Филимон Артемьевич.

Назаров, снисходя и не желая обидеть хозяина дома, пожал плечами:

– Да кто ж ее считал.

Раздались смешки, но старшего Галкина ответ вполне устроил, и он мирно заснул, прислонясь к этажерке.

Встала курсистка и с большим чувством продекламировала «Буревестника». Ей горячо аплодировали.

Всякий раз, уходя отсюда, Юрий чувствовал смертельную тоску, несмотря на то, что уходил пьяным, накачавшись наливками Галкина-отца.

Мощные колонны портала Большого театра тускло отражали свет январской ночи. Излучение газовых фонарей поглощал морозный туман. Перед входом в театр образовалась длинная вереница собственных выездов и частных извозчиков. Накрытые заиндевевшими попонами лошади мирно дремали, а кучера, сбившись в кружок, травили анекдоты, время от времени похлопывая друг друга по наваченным спинам.

В зрительном зале, под светом хрусталя, на красных бархатных креслах шелестели шелками, веерами и программками представители московской знати. Никто не томился в ожидании спектакля, потому что демонстрация себя и разглядывание других входили в программу вечера. Для многих мужчин посещение театра было не только светским развлечением, но и возможностью встретиться с нужными людьми, а для дам – блеснуть бриллиантами, туалетами, мехами.