Новая Москва ужаснула Юрия. Он вернулся не в вальяжный и веселый сорок сороков, а в грубый, ожесточенный, заплеванный вокзал-базар. От гостеприимной древней столицы не осталось и следа. Повсюду мельтешили красные кумачовые флаги и транспаранты с безграмотно написанными лозунгами. Улицы наводнили толпы серых шинелей. Люди тоже изменились. Многие господа еще продолжали жить в своих домах и квартирах, но были насильно «уплотнены». Ненависти к новой власти не скрывал никто. Каждый из «бывших» готов был хоть к шпионажу, хоть к диверсиям, лишь бы навредить большевикам. Страдая от голода, холода, унижений, распродавая и меняя на провиант все, что имело цену, они злословили: «Чем хуже, тем лучше». Теперь господа мечтали о сильном генерале-освободителе, который вернул бы порядок и восстановил прежнюю жизнь, которую еще недавно все они презрительно критиковали. Правда, и среди дворян находились сторонники нового режима, в основном авантюристы и романтики, уверовавшие, что после «бури» на фоне чистого лазурного утра взойдет небывалое солнце. Этим праздномыслящим был интересен только «эксперимент», на его последствия они упрямо закрывали глаза. Но лишь до времени.

Назаровы бедствовали вместе со всеми. Их дом был национализирован, семье оставили только часть квартиры, отрезав от восьми комнат четыре. Канцелярию Николая Николаевича упразднили, на банковский счет наложили арест, из прислуги осталась только кухарка. Чтобы как-то существовать, глава семьи начал продавать вещи.

– Как мы будем жить дальше? – вздыхала за утренним чаем Ольга Александровна. – На продаже вещей долго не продержаться. Ждать больше нечего, надо поступать на службу.

Юрий и Марика согласились с матерью – другого выхода нет.

– Что касается меня, то я не собираюсь служить у этих, – заявил Николай Николаевич. – Произошло историческое недоразумение, надо переждать. Долго это не продлится. Бунт черни, как всякий мятеж, будет подавлен.

– Кем, папа? – с тоскливой иронией спросил Юрий.

– Да уж найдутся силы, дайте срок…

– Папа, пойми наконец…

Звонок в передней прервал дискуссию. Все недоуменно переглянулись – для гостей еще рано. Марика пошла открывать и вернулась вместе с Марковым, явившимся без предварительной договоренности.

Никто не обрадовался его появлению, но он был из «этих» и, следовательно, мог помочь хотя бы советом.

– Как хорошо, что вы о нас вспомнили, Иван Егорыч, – улыбнулась гостю Ольга Александровна, – прошу вас, выпейте с нами чаю.

– Я не забываю старых знакомых, – ответил Марков. – Только вчера приехал из Петрограда, но теперь буду жить в Москве. Как вы?

– И не спрашивайте! – махнула она рукой.

– Наблюдаю общее уныние, но не вижу повода для мрачных настроений.

– Легко вам говорить! – вспылил Николай Николаевич. – А как жить, если лишили профессии, отняли имущество и нет средств к существованию? За что все это? Я никого не эксплуатировал, честно работал. И вот приходится распродавать, как теперь говорят, «барахло». Вчера удалось загнать ковры и энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона…

– Вы пришли очень кстати, Иван Егорыч, – перебила мужа Ольга Александровна, – мы как раз решаем, что нам делать.

– Что же решили?

– Придется работать, – нехотя за всех ответил Юрий, которого раздражал покровительственный тон бывшего репетитора.

– Правильно, все равно ничего другого не остается, – бодро наставлял Марков. – И начинайте как можно скорее. Кто долго ждет, тот всегда опаздывает. С работой я помогу, ради этого и пришел с утра пораньше, чтобы застать всех дома. Начнем с Николай Николаича.

– Я ликвидирован на всех фронтах жизни, несмотря на то, что был либералом и приветствовал февральскую революцию, – мрачно ответил тот.

– Это был буржуазный переворот. Одни аристократы пришли на смену других, совершенно не изменив старый порядок.

Назаров презирал собеседника, по-прежнему видя в нем бывшего репетитора, только обнаглевшего. Ему были неприятны его сентенции, но выставить Маркова за дверь он уже не мог.

– Не будем спорить! – раздраженно поморщился Николай Николаевич. – Пусть все так, как вы говорите. Но вы, вероятно, помните, что в свое время я помогал революционерам. Кто спас жизнь Поповой, когда ни один адвокат не желал выступить в ее защиту?

– Вы проявили гражданское мужество, – согласился Марков, – это большой плюс для вас. Попова занимает большой пост в ЧК. Она покинула эсеров и вступила в партию большевиков. Ей доверяет Дзержинский.

– Вот как! Может, она окажет мне протекцию и устроит в ЧК на должность швейцара? Или замолвит за меня словечко, когда большевики решат меня расстрелять?

– Мы зря не расстреливаем, Николай Николаич. И зачем вам становиться жертвой революции, когда есть возможность занять достойное место в рядах передовой интеллигенции. Вы – юрист, известный адвокат. Раньше вы защищали интересы капитала, теперь сможете защищать интересы трудящихся.

– Каким же образом?

– Для юристов у нас широкое поле деятельности. Прежде всего надо восстановить законность. Теперь не обязателен адвокатский фрак, можете выступать в пиджаке. Могу вас устроить в Наркомат юстиции.

– Благодарю вас, Иван Егорыч, но я не готов к такому шагу.

– Что, чуждая вам идеология? Правильно, придется ее изучить.

– Еще раз благодарю, и позвольте мне удалиться.

Не допив свой чай, он вышел из комнаты.

– А я согласна работать, Иван Егорыч, – сказала Ольга Александровна, – но на что мне можно рассчитывать? У меня ведь никакой специальности, кроме сестры милосердия.

– Могу устроить вас в глазную клинику. Это как раз по моему ведомству, я ведь работаю в Наркомздраве, а клиникой заведует мой друг.

– Но кроме перевязок я мало что умею.

– Вас всему научат – соглашайтесь.

– Что ж, пожалуй.

– Итак, с вами вопрос решен. Теперь дети. Что скажете, Юрий? Хотите учиться дальше?

– Я намерен возвратиться в часть. Солдаты избрали меня командиром.

– Вот если бы все так поступали!

– Позвольте спросить, Иван Егорыч, – подперев щеку рукой, Юрий саркастически смотрел на Маркова, – откуда столько внимания к нашей классово чуждой семье? Не испортит ли это вашу незапятнанную анкету?

– Мое внимание к вам зиждется на простом чувстве благодарности, – ответил Марков, слегка смутившись.

– За то, что в Благодатном не сдали вас жандармам?

– Не только за это.

– А ведь нам, как и прочим растяпам, это благодушие дорого обошлось.

– Молодец, Юрь Николаич! – Марков впервые назвал его по отчеству. – Спасибо за откровенность. Вы меня не выдали полиции, позвольте сейчас ответить тем же, а еще предостеречь от подобных высказываний – можете поплатиться головой. Хотите на фронт? Желаю успеха!

Марков повернулся к Марике:

– А вы, барышня, что умеете?

– Что умею? – Марика закатила глаза. – Играть на рояле, танцевать, но лучше всего у меня получается дурачить кавалеров.

– Довольно говорить глупости, Марика! – цыкнула мать.

– Пусть, ничего, у нас свобода слова, – улыбнулся Марков. Марика продолжала перечислять:

– Еще могу читать романы, играть в теннис, сплетничать. Да, чуть не забыла, я очень злая и мстительная.

Марков беззвучно похлопал в ладоши:

– Какая самокритика! Мы это ценим. Но вы еще кое-что забыли.

– Марика, как и я, была сестрой милосердия, – подсказала мать.

– Да нет же, я имею в виду знание иностранных языков. Если вы согласитесь, я могу рекомендовать вас в Наркоминдел, только придется научиться печатать на машинке.

– Можно попробовать, – неожиданно согласилась Марика.

– В таком случае я пошел, – Марков встал. – Ольга Санна, жду вас завтра к десяти утра. Скажете, что ко мне, вас проводят.

Когда кухарка закрыла за ним дверь, Юрий сказал:

– Все такой же придурок, но себе на уме. Мама, что ему нужно от нас?

– Думаю, ничего, а вот нам без его рекомендаций никуда не устроиться. Ты уезжаешь, папа чего-то выжидает, а как жить?

Юрий не успел ответить, в столовую вернулся Николай Николаевич.

– И ты пойдешь к ним в такой жалкой роли? – напустился он на жену.

– Почему жалкой, Николаша? Ведь работала же я в лазарете…

– Сравнила! То была благотворительность. Поверь, Ольга, терпеть недолго. Европа не допустит распространения большевистской заразы.

– Папа, как ты можешь надеяться на союзников, когда они себя уже показали? – мягко укорил Юрий страдающего от бессилия отца.

– Раньше союзников сюда придут немцы, – упрямо твердил Николай Николаевич.

– И это говоришь ты – патриот и либерал?

– Что же остается? Большевистский хомут я не надену, как бы ни уговаривал ваш Марков. Я располагаю точной информацией: скоро Москва будет занята немцами. Наши генералы тоже не дремлют. Корнилов уже начал действовать на Кубани.

– И на генералов не надейся, – твердо сказал Юрий, – в их рядах нет единства. Чего добился Корнилов? Часть генералов переметнулась к Керенскому, и армия окончательно разложилась, теперь ее надо восстанавливать.

– Вот-вот, восстанавливай! Твоя поездка на фронт – глупость! Один раз бесцельно пролил кровь, а теперь за что и за кого готов сложить голову? Немцы все равно вас разобьют. Эх, сын!

Юрий промолчал, не хотел обострять ситуацию.

Через несколько дней он уехал на фронт.

Ольга Александровна и Марика поступили на службу.

В одно из воскресений к Марике пришла школьная подруга Бетси. Девушки давно не виделись. Марика теперь работала в Наркоминделе, и дома ее можно было застать только в воскресенье.

Они пили чай в комнате Марики, вспоминая прошлую жизнь, казавшуюся теперь далекой и прекрасной.

– Помнишь Бобби? – спросила Марика.

– Какого Бобби?

– Дымовского. Ну того, с моноклем, еще Бодлера у нас читал.

– Ах, Бобби! Конечно, помню. Такой чудак. Где он сейчас?

– Ходят слухи, его расстреляли.

– За что? – ужаснулась Бетси.

– Говорят, он был заговорщиком.

– Не смеши, Марика! Бобби – совершенно безобидный декадент.

– Такова революция: лес рубят – щепки летят, – Марика повторила фразу, которую постоянно слышала на работе.

– Зачем ты так, – упрекнула Бетси, – разве Бобби – щепка? Он был в тебя влюблен.

Обеим стало грустно. Помолчали.

– Как твоя служба? – спросила Бетси.

– Как будто ничего. Машинку вот освоила. С непривычки немного болят руки и спина. Привыкну. Работа на трех языках – не скучно. По крайней мере, живу самостоятельно, ни от кого не завишу. Мама тоже работает. Мы теперь – эмансипированные женщины.

– А твой папа?

– Продолжает загонять барахло.

– Мой отец занят тем же, – вздохнула Бетси.

– Да, веселенькое занятие нашли себе мужчины. Скоро папочка и нас с мамой «загонит». За меня, пожалуй, больше дадут, я ведь моложе.

– Ты все шутишь, Марика. Завидую твоему характеру.

– Что ж мне, по-твоему, плакать? Уж лучше смеяться над жизнью, раз она оказалась такой сволочью.

– А где Юрий?

– Уехал на фронт защищать революцию.

– Разве нужно ее защищать?

– Одни говорят «да», другие «нет» – поди, разберись.

– Ну а как твои сердечные дела?

– Кое-что наклевывается. Поплавок уже подергивается, того и гляди на крючке окажется во-о-от такая рыбина, – Марика широко развела руки. – Я терпеливо жду. Пескари меня не интересуют.

– Что же это за рыбина?

– Один интересный брюнет! С каждым днем он становится все смелее. Вчера, когда я стучала на «Ундервуде», он, стоя за моей спиной, шепнул: «Марь Николавна, у вас очень красивые руки». Большевичок, небось, подумал, что осчастливил барыньку, а я небрежно так ему отвечаю: «Знаю». Он вскоре опять: «Марь Николавна, какая у вас изящная лодыжка!» – «Еще бы!» – говорю. – «Марь Николавна, у вас великолепная фигура!» – «Откуда вы это знаете, разве вы меня раздевали?» И смотрю ему прямо в глаза. Он покраснел, как девица, не знает, что ответить. Оказывается, во мне больше наглости. Так я развлекаюсь с партийным красавчиком.

Бетси понимающе подмигнула.

– Он твой начальник?

– Ну да.

– Большевик?

– Стопроцентный!

– Ты смогла бы выйти замуж за большевика? – в вопросе звучала смесь удивления и ужаса.

– Почему бы и нет, – с вызовом ответила Марика. – У него хорошее положение, симпатичный, молодой… конечно, «grand cou-cou» на идейной почве, но такое уж нынче время.

– Ты веришь, что большевик может стать тебе хорошим мужем?

– Все зависит от женщины. При «товарищах» пусть строит себе идейного, но дома, с женой, надо быть приличным человеком.

– И ты пойдешь на это?!

– И что? Я не хочу сесть в тюрьму или быть расстрелянной как «классово чуждая». Я жить хочу! Иногда мне бывает очень страшно… Бетси, советую и тебе подыскать высокопоставленного большевичка, пусть даже из жидов, раз уж они всех объегорили, тогда твоя жизнь будет устроена. У них сейчас мода на барышень из «бывших» – компенсируют прошлую ущербность. В общем-то, все мужчины одинаковы: из хама можно сделать джентльмена и наоборот. Разве не это происходит на наших глазах?

– У тебя есть такая возможность, ты работаешь, встречаешься с разными людьми, а кого вижу я?

– Поступи на службу, все лучше, чем сидеть дома и хандрить.

– Мама не разрешит, а то бы, может, и поступила.

– Маркс говорит: «Что такое мама, когда совершается революция?»

– Неужели так и говорит?

– Это уже афоризм.

Трудно было понять, шутит Марика или говорит серьезно. Впрочем, для Бетси это было неважно. Она знала, что скоро уедет в Латвию. Ее дед по матери – богатый промышленник в Риге, и он, конечно, не оставит своих родственников в беде.

Через месяц, не поставив в известность родителей, Марика вышла замуж за начальника Издательского отдела Народного комиссариата по иностранным делам Сергея Сергеевича Сытина. Все произошло быстро и просто: утром, перед службой, они встретились у загса, где их без проволочки расписали.

Во время обеда, сразу после супа, Марика буднично сказала:

– Милые мама и папа, я должна вам сообщить одну новость.

– Что еще? – нервно спросил отец.

– Так, пустячок, не волнуйся, папа. Я вышла замуж.

– Как замуж?! – вскрикнула Ольга Александровна.

– Ну почти как ты за папу.

– За кого? Когда бы ты успела? Ты нарочно нас пугаешь?

Марика встала, взяла лежащую на консольном столике сумочку, вынула из нее какой-то листок и протянула его матери.

– Вот документ.

На листе было напечатано: «Брачное свидетельство».

– Собачья свадьба! – фыркнул Николай Николаевич, отшвырнув бумагу.

– Да, мы обошлись без венчания – это быстрее и дешевле. Сейчас все так женятся, – «успокоила» родителей новобрачная.

Отец сидел как пришибленный. В глазах – только боль и отчаяние.

– Обошлась без нашего благословения, – криво усмехнулся он, глядя в пол. – Представляю себе зятя! Небось, из пролетариев.

– Он из образованных, сын тульского попа. Мой начальник.

– Большевик?

– Конечно.

– Оленька, мы дожили до такого позора? – беспомощно смотрел на жену Николай Николаевич.

Ольге Александровне пришлось взять дочь под свою защиту:

– Марика поступила плохо, не сообщив нам о своем решении, но не будем делать поспешных выводов. Лично я уже не сержусь. Бедные дети, они расплачиваются за наши грехи. Что же ты наделала, доченька! Прости нас, мы не сумели сделать для тебя… – голос ее дрогнул.

– Мама, все будет хорошо, вот увидишь.

– Скажи, он хотя бы приличный человек? – спросила Ольга Александровна.

– Разумеется, мамочка!

На другой день в квартире Назаровых состоялся семейный обед в честь молодых. Гостей не было. Праздничную трапезу кухарка приготовила из того, что удалось достать. В тот же день Марика переехала к мужу в гостиницу «Метрополь».

Большевики закрепляли свои позиции. Новые декреты ломали привычную жизнь, все перестраивалось и перекраивалось, но вскоре стало ясно, что молодое государство остро нуждается в квалифицированных и образованных специалистах. Советская власть приглашала всех честных и патриотически настроенных граждан к сотрудничеству. Несмотря на призывы, специалистов не хватало, «бывшие» бойкотировали новую власть. Росло контреволюционное сопротивление. То и дело сообщалось о заговорах, шпионаже, диверсиях, террористических актах против большевистских лидеров.

Коммунисты заявляли, что безвластию пришел конец, но им не верили. По-прежнему все кому не лень объявляли себя «правительством», особенно разнуздались анархисты. Вместе с прилепившимися к ним уголовниками они разъезжали в черных автомобилях, грабили магазины, захватывали богатые особняки, в которых устраивали игорные притоны и ночные клубы. Вечером стало небезопасно появляться на улицах. Цены на продукты росли с каждым днем. Спекулянты организовали «черный рынок», доступный лишь богачам. Деньги обесценились.

Николай Николаевич по-прежнему торговался с мешочниками, добывая самые необходимые вещи и продукты. Зарплаты Ольги Александровны и Марики едва хватало на хлеб. Он спустил даже семейную библиотеку, оставив жене только Библию и кулинарную книгу Елены Молоховец. Картины, ковры, столовое серебро – все пошло с молотка. Из ценных вещей в доме остался один рояль, с которым Назаров не желал расставаться. Когда никого не было, он часами играл в холодной гостиной свои любимые произведения, воскрешая в памяти прежнюю жизнь.

– Может, оставишь рыночные дела, Николай? – в который раз приступила к нему Ольга Александровна. – Иван Егорыч предлагает хорошее место.

– Я не нуждаюсь в его советах! – раздраженно ответил муж. – Советской власти скоро конец. Они не продержатся и до весны.

– Откуда такие сведения?

– Неважно, но информация точная. Скоро начнется наступление немцев.

– Боже, какой ужас! Что будет с нашим сыном?

– Никакого ужаса, он без боя сдастся в плен. Наш фронт не может сопротивляться, армия деморализована. Корнилов на Кубани возглавил несколько тысяч офицеров и юнкеров. К нему примкнуло донское и кубанское казачество – это большая сила. Там сейчас Алексеев и Деникин.

– А Брусилов?

– Брусилов изменил присяге и сотрудничает с большевиками.

– Значит, гражданская война… Только этого нам не хватало!

– Да, без нее уже не обойтись, как и без интервенции иностранных держав. Все равно, кто придет – немцы или союзники. Лучше уж немцы, они более дисциплинированны. Русская история и началась с интервенции, вспомни призывание варягов.

– Если бы ты знал, Николай, как тяжело тебя слушать, – вздыхала Ольга Александровна. – С каждым днем ты становишься все более озлобленным и чужим.

– Мне еще тяжелее оттого, что я одинок в своей семье.

– Просто я стараюсь реально смотреть на вещи. Я боюсь за тебя и прошу: будь осторожен, помни о ЧК. Твои таинственные связи приведут тебя на плаху. Дзержинский ни с кем не церемонится…

– Не беспокойся, я общаюсь с надежными людьми старой закалки.

– Но именно за такими следят!

Назаров решил не продолжать пикировку. Впервые он действовал самостоятельно, наперекор жене. Он считал, что наступил момент, когда каждый, даже такой далекий от политических страстей обыватель, каким он признал себя, должен задаться вопросом, есть ли у него идеалы и готов ли он их отстаивать. Способен ли был Николай Николаевич к каким-либо решительным действиям, он и сам не знал, а только чувствовал жгучую ненависть к большевикам за все унижения, которым подвергли его семью.

После долгих дорожных мытарств Юрий Назаров наконец-то добрался до своей части, стоявшей за Каменец-Подольском.

Солдатские выборы привели к переменам в бригаде. На командные посты избрали офицеров, получивших звания на войне, и фейерверкеров. Кадровых офицеров солдаты отвергли, и те уехали. Командиром бригады стал офицер запаса Петров, бывший адвокат, служивший ранее в батарее Назарова. Командиром батареи выбрали фельдфебеля Горленко, старшим офицером – фейерверкера Калиныча. Назарова поставили командиром взвода.

Какая-то дисциплина в артиллерии еще сохранялась, зато пехота, больше всех измученная войной, окончательно разложилась. Новые командиры восстановить порядок не могли.

Линия фронта выглядела комично: среди занесенных снегом окопов развевались полинявшие от дождя и снега грязно-розовые флаги и транспаранты с призывами к миру. Возле проволочных заграждений толпились немецкие и русские солдаты, шел бойкий товарообмен. Немцы еще сохранили приличествующий воинам вид, а русские солдаты с каждым днем все больше походили на вооруженный сброд.

– Это все, что осталось от непобедимой русской армии, – презрительно кивали в их сторону офицеры. – Удивительно, почему немцы не наступают, когда могут взять нас голыми руками.

– Но что-то же еще может спасти нашу армию? – спрашивал подавленный увиденным Назаров.

– Только дисциплина, но это сейчас моветон, – развел руками фельдфебель Горленко.