Читать книгу «Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории» онлайн полностью📖 — Светланы Васильевой — MyBook.
image
cover








 













Для российского исследователя английский реформатор Джон Говард известен как врач, филантроп, инициатор и вдохновитель тюремных реформ, основатель социологического метода в юриспруденции. Говард дважды посещал Российскую Империю: исследовал госпитали и тюрьмы, декларировал перед российским правительством свои проекты пенитенциарного реформирования и устройства благотворительных лечебных заведений. В столетнюю годовщину смерти филантропа в рамках грандиозного по масштабам события – Четвертого Международного пенитенциарного конгресса в Санкт-Петербурге – русское правительство объявило конкурс «О значении наследия Дж. Говарда». Конкурсная комиссия в составе известных российских юристов под предводительством Н. Таганцева, оценив 15 работ, заключила, что ни одно эссе не заслуживает высшей награды (золотая медаль и премия), которую разделили между собой англичанин А. Гриффис и француз А. Ривьер, серебряную медаль присудили работе англичанина Э. Казалета[125]. В 1891 г. в серии «Жизнь замечательных людей» вышел первый серьезный отечественный биографический очерк, посвященный жизни и общественно-филантропической деятельности Говарда[126]. Эта работа создала образ английского реформатора в отечественной историографии, который, в отличие от историографии зарубежной, за десятилетия практически не менялся, обогащаясь отдельными исследованиями панегирического характера. Криминологи и правоведы возвели «культ» первого пенолога, детально изучив предложенные им принципы тюремного содержания. По оценке известного отечественного юриста С.К. Гогеля, в учении Говарда предложены идейные основы гуманного обращения с заключенными («рациональная система мер борьбы с преступностью»), оказавшие значительное влияние на мировую пенитенциарную практику[127].

Представляется интересным тот факт, что советская историография легко и без ревизии приняла «имидж» реформатора, сформированный в предшествующей научно-исследовательской традиции, а зародившаяся в 1960-е гг. наука – исправитель-но-трудовая педагогика с должным вниманием отнеслась к идеям трудового перевоспитания осужденных[128]. Советских медработников также заинтересовал Говард-врач, который сыграл большую роль в организации борьбы с чумой[129]. Современные отечественные правоведы и пенитенциаристы в целом придерживаются оценки наследия Дж. Говарда, сформированной еще в дореволюционном тюрьмоведении. Изложенные английским реформатором принципы религиозно-нравственных основ тюремного заключения: переход к практике исправительного труда, введение четкого разделения осужденных на категории, отказ от «позорящих» унизительных наказаний, религиозное и светское обучение арестантов, досрочное освобождение для трудолюбивых и хорошо учившихся арестантов являются базисом международного пенитенциарного права, на основе которого разработаны национальные уголовно-исполнительные кодексы.

Несмотря на относительную изученность вопроса, обращение к темам филантропии и благотворительности в эпоху Просвещения, позволяет открывать в деятельности английского реформатора все новые грани[130]. В стремлении сменить фокус нормативистского подхода к идеям Дж. Говарда, автором монографии опубликовано несколько научных статей, в которых наследие филантропа рассматривается в контексте христианского религиозного мировоззрения, характерного для идеологической основы социальных реформ XVIII в.[131]

Глава VII знакомит читателя с одной из самых ранних работ величайшего философа-утилитариста Иеремии Бентама, которая до сих пор остается неизвестной в российском правоведении – «Обзор законопроекта о каторжных работах»[132]. Трактат уникален еще и тем, что это первый печатный труд Бентама с обозначенным авторством. Со своей первой работой «Фрагмент о правительстве» (1776) молодой публицист выступил анонимно, но произвел ошеломляющий эффект на читающую публику, и «ее успех все-таки открыл молодому человеку вход в лучшие дома избранного общества, сблизил его с замечательнейшими людьми Англии и Франции»[133]. Вторая его работа осталась практически незамеченной не только для российских правоведов, но, что удивительно, для зарубежных исследователей, несмотря на многочисленные работы, посвященные вопросам реформирования системы уголовных наказаний в трудах знаменитого философа.

Как неисчерпаемо интеллектуальное наследие И. Бентама, так, кажется, невозможно упомянуть все многообразие исследовательских работ, посвященных его взглядам в области морали, права, философии, экономики и социологии. Поскольку для нас представляют интерес работы, посвященные анализу теории наказания И. Бентама, ограничимся упоминанием наиболее значимых в отечественной и зарубежной историографии. Основные проекты И. Бентама по вопросам реформирования системы уголовных наказаний приходятся на ранний период его деятельности – последнюю четверть XVIII столетия[134]. Монография на базе диссертационного исследования М.П. Мака «Иеремия Бентам: одиссея идей, 1748–1792»[135] посвящена как раз раннему творчеству мыслителя и детальному анализу отношения молодого Бентама к парламентским инициативам У. Идена и У. Блэкстона, а также его оценке деятельности и проектов Дж. Говарда. Исследование С. Финера[136] прослеживает дальнейшую эволюцию взглядов Бентама на преступление и наказание. Автор рассматривает первую работу мыслителя «Фрагмент о правительстве» как вхождение мыслителя в общественно-политическую дискуссию вокруг реформы уголовного закона и считает, что фигура Бентама (в том числе вследствие долгой жизни и творчества) обеспечивает преемственность между реформизмом восемнадцатого и девятнадцатого столетий. Из числа работ ревизионистов пенологии И. Бентама посвящены исследования Г. Химмелфар и Б. Родман[137]. В современной зарубежной историографии аллюзии к Паноптикону Бентама необычайно актуальны, и в связи с этим исследования взглядов мыслителя на цели и смысл наказания в современном обществе переживают настоящий бум[138].

Британский историк Дж. Сэмпл посвятила рассматриваемому нами трактату небольшую главу в академичном труде «Тюрьма Бентама: исследование Паноптикона», в котором обозначила некоторое пренебрежение исследователей к ранним работам и воззрениям И. Бентама и «затененность» памфлета более поздним нашумевшим проектом Паноптикона[139]. Кроме того, автор отметила «сумбурную» внутреннюю структуру произведения, когда комментарии автора практически неразделимы с пунктами законопроекта, приписываемого знаменитым законотворцам второй половины XVIII в. У. Блэкстону и У. Идену. Открывая для российского исследователя этот не известный ранее памфлет, мы постараемся заполнить небольшую лакуну в отечественной ревизии наследия великого интеллектуала, что позволит установить более раннюю отправную точку генезиса и эволюции взглядов И. Бентама на устройство современной системы исполнения наказаний.

В современной отечественной научной мысли анализ пенологических теорий Бентама представлен в контексте более широкого рассмотрения взглядов мыслителя на государство и право[140]. Рецепции многочисленных идей И. Бентама в России посвящены работы М.П. Айзенштат[141]. Бесспорно уникальным исследованием малоизученного аспекта научного творчества Бентама – взглядов мыслителя на бедность и социальную помощь – является работа Ю. Барловой «Надзор и прибыль» общественное призрение и социальная помощь в теоретических конструктах Иеремии Бентама»[142]. При рассмотрении проекта «Паноптикон» в традициях научной школы интеллектуальной истории автор актуализирует внимание на «знаке равенства», который мыслитель ставил между бедняком, попавшим в нужду, и преступником, как отправной точки построения его системы надзора за девиантами. Во всех упомянутых работах отечественной историографии в фокусе исследователей находится знаменитый Паноптикон, как воплощение консеквенциалистских взглядов И. Бентама. А. Ипполитова[143] ссылается на русскоязычный перевод, подготовленный А.В. Комаровой и А.Г. Севастьяновой, который нам обнаружить не удалось. При рассмотрении обсуждаемой работы Бентама мы пользовались оригинальной англоязычной версией[144].

Восьмая глава фокусирует внимание на острой памфлетной полемике двух неординарных мыслителей эпохи – ортодоксального священника Мартина Мэдана и парламентария Уильяма Ромилли. Трактатом «Размышления об исполнительном производстве относительно наших уголовных законов, в особенности на выездных судебных сессиях»[145] Мэдан обрушил критику на современную ему судебную систему, призывая не изобретать новых законов, а сосредоточиться на неукоснительном соблюдении существующих, то есть «кровавых статутов» в их кульминационной стадии! Ромилли ответил протестным памфлетом «Замечания по поводу недавней публикации “Размышления об исполнительном производстве”»[146], в котором, пожелав остаться анонимным, представил реформистскую позицию и выразил взгляды сторонников кардинальной либерализации и гуманизации системы уголовных наказаний. Однако в этом памфлетном поединке парламентарий не получил и половины славы, доставшейся трактату консервативного Мэдана!

Личность и интеллектуальное наследие популярного в свое время, но, по непонятным причинам до сих пор малоизвестного в отечественной историографии, Мартина Мэдана – религиозного и общественного деятеля второй половины XVIII в. – до сих пор не становились предметом исследовательского интереса ни в зарубежной, ни в отечественной историографии. Краткие биографические сведения о Мэдане содержатся в энциклопедических изданиях[147], а также на страницах тематических интернет-проектов[148], однако исследования, в котором в полной мере были бы отражены его политические, социальные и философско-религиозные взгляды пока не представлено. Крайне редко встречаются исследования, в которых эпизодически затрагиваются его политические, социальные и философско-религиозные взгляды[149]. Поэтому главным, а точнее выражаясь, единственным источником при анализе взглядов М. Мэдана послужили оригинальные полнотекстовые произведения, версии которых доступны для исследователей. Первая попытка всестороннего анализа взглядов Мэдана на проблему совершенствования уголовного законодательства представлена авторами монографии[150].

Политические взгляды Самуэля Ромилли в дискурсе пенитенциарных реформ XVIII в. изучены несколько более подробно. В зарубежной и отечественной историографии он обрел и биографа[151] и почитателей его пламенной парламентской борьбы за сокращение сферы применения смертной казни[152].

Последняя глава завершает презентацию редких публицистических работ XVIII в. анализом трех работ английского богослова, историка, публициста из города Стоктон-он-Тис графства Дарем Джона Брюстера. В истории английской общественной мысли Дж. Брюстер прославился как богослов и краевед. Плодотворная публицистическая карьера Джона Брюстера насчитывает более трех десятков лет и более десятка изданий богословского характера. Его проповеди, размышления и назидания в простой и доступной форме разъясняли прихожанам вопросы веры, спасения и покаяния, и были так востребованы, что выдерживали несколько переизданий. Популярность Брюстеру принесло, однако, краеведческое исследование вполне светского характера «Местная история и древности местечка Стоктон-он-Тис». Малоизвестным остается тот факт, что публицистическая карьера Джона Брюстера началась с двух изданий не исторической, а скорее социально-правой направленности. Первая работа «Проповеди для заключенных. С включением молитв, рекомендованных для узников одиночного заключения»[153] вышла небольшим тиражом в Стоктоне, где находился его приход, а второй трактат «О предотвращении преступлений и преимуществах одиночного заключения»[154] опубликован уже в Лондоне в 1792 г. В зарубежных исследованиях эти произведения упоминаются лишь эпизодически[155], российскому исследователю ни автор, ни его работы практически не известны[156].

Научная новизна представляемого исследования заключается в том, что оно представляет собой вклад в реконструкцию уникальной интеллектуальной культуры эпохи английского Просвещения посредством обращения к уникальным публицистическим материалам и источникам личного происхождения. Среди функций публицистики, соединяющей факты и их авторскую оценку, в контексте анализируемых источников мы акцентируем внимание на коммуникативной, аксиологической, эстетической, воспитательной и побудительной. «Специфика публицистического текста заключается в его способности оперативно и непосредственно воздействовать на аудиторию. Оперативная составляющая этого вида текстов вытекает из природы публицистика, деятельность которой связана с актуальными общественно-политическими вопросами: такой текст – всегда результат злободневных проблем, требующих мгновенной реакции»[157]. Проблема преступности в XVIII в. осознавалось современниками как острая социальная дилемма, именно поэтому она стимулировала исключительный всплеск творческо-интеллектуальной активности, специфику и содержание которой методологически оправданно изучать в рамках «истории идей».

Современная модель «новой интеллектуально-культурной истории» в первую очередь отдает предпочтение не столько истории идей, сколько взаимодействию между движением идей и их исторической «средой обитания» – теми социальными, политическими, религиозными, культурными контекстами, в которых идеи рождаются, распространяются, развиваются. Такой современный способ историописания явственно дистанцируется от статичного рассмотрения эволюции норм и институтов в сторону изучения истории социальных и культурных практик: «’’Практики” – один из лозунгов новой культурной истории: история религиозных практик вместо теологии, история речи вместо лингвистики, история экспериментов вместо научной теории»[158]. Представляя базовые принципы «новой интеллектуально-культурной истории» для российского исследователя, Л. Репина обращает внимание на важнейший постулат: «практики [социальные и культурные – авт.] развиваются в рамках институтов, в соответствии с нормами и ограничениями разного порядка, под контролем власти, но они, в свою очередь, являются источником мутаций институтов, замещения норм и производства новых властных отношений. Так формулируется концепция «культурной истории социального», центральным вопросом которой является соотношение между нормами, представлениями (репрезентациями) и практиками»[159]. Этот метод позволил пересмотреть предметное поле исследования, рассмотреть английские реформы уголовного правосудия, становление социального института тюрьмы, и связанные с ними властные отношения сквозь призму интеллектуального наследия выдающихся мыслителей английского Просвещения.

Следуя вызову и вдохновляющему примеру зарубежных исследователей, в данном монографическом исследовании предпринята попытка реконструировать интеллектуальный контекст эпохи «Кровавых кодексов» с целью выявления его специфики и идейных основ английских пенитенциарных реформ. Авторы попытались «восстановить утраченный мир социальной истории англичан» Нового времени, воспроизвести поведенческие стереотипы и мировоззренческие установки, касающиеся отношения к религии, государству, преступлению и уголовному наказанию. Применение методологического арсенала «социальной истории культурных практик» и «интеллектуальной истории» позволило рассмотреть проблемы, связанные с восприятием преступления и наказания сразу на нескольких уровнях исследования: индивидуального поведения, институциональных отношений и общественного дискурса.