– Да чего её жалеть! Столько воды уже утекло! А она всё воет! Не у неё одной война сынов отняла! Ты, Арина, чего пришла? Мыть её или меня уму-разуму учить? Ну и иди ужо! И без тебя учёныя! Чего стоишь тут без толку? – трясущиеся складки кожи под подбородком придавали лицу комичное выражение и делали слова не такими уж и грозными.

Я невольно улыбнулась. Моя маленькая хрупкая бабушка стояла, уперев руки в бока, и, нарочито сердито сдвинув брови, выговаривала в ответ старику:

– Ишь ты, раскомандовался! Командир! Ууу, мужичьё твердолобое! Я-то пойду! А ты вот за рябёнком пригляди. Да смотри не упусти! Садись, дочка, да не робей! Не боись его! Дед Коля добрый! – уже ласково обратилась она ко мне.

Всем видом стараясь показать, что не боюсь, я решительно подошла к скамейке и уселась рядом с сердитым стариком. Он строго посмотрел на меня, пожевал губами, словно что-то собирался сказать, да передумал и снова уложил складки подбородка на скрещённые на трости руки. Закрыл глаза.

Бабушка, убедившись, что я хорошо устроилась, открыла калитку и вошла во двор. Щеколду за собой она тщательно заперла.

Снова послышался громкий истошный женский вой, постепенно перешедший в причитания. Аж мурашки по коже! Мне стало страшно. И чего эта женщина так кричит? В голову сразу полезли страшные мысли про привидения в берёзовой роще и сказочных чудовищ.

– Ну, ну, малая! Заробела, что ль? – я с удивлением посмотрела на деда Колю. Глаза его были закрыты, и он по-прежнему опирался подбородком на скрещённые кисти рук.

– Дедушка, а что она так кричит? Её напугали привидения? Ну те, что в роще за путями, – наконец осмелилась спросить я.

Старик немного помолчал, потом открыл глаза, выпрямился. Зевнул, перекрестив рот ловким движением. Женщина в доме снова закричала, да так страшно, что мы в испуге вытаращились с дедом Колей друг на друга.

– Может, пойдём на другую скамейку посидим? Вон у того дома? – предложил он мне. Вид деда уже был не грозный, а испуганный и жалкий.

– Нет, – замотала я головой, – бабушка тут сказала сидеть.

– Ладно, – дед почесал складки подбородка, откинулся спиной на забор, устроив ноги на трости. – Привидения! Слушай тогда, что я тебе расскажу про привидения из рощи. Знаешь, чего она убивается так?

– Нет.

В этот момент женщина закричала страшнее прежнего. Я в страхе закрыла уши руками и зажмурилась.

– Да ты ухи-то открой и слухай, что я тебе расскажу. Экая трусливая!

Я опустила руки, открыла глаза и навострила уши.

– Вот так-так. Молодца, – дед Коля отставил в сторону трость, поёрзал на скамейке, устраиваясь поудобнее, и завёл неспешный рассказ.

* * *

– Было это в самом начале Отечественной войны. Нам хоть и говорили, что войны не будет, что подписан мирный договор, но все знали – война будет. И когда по радио Левитан объявил, что на нас напала Германия, бабы сразу завыли. Вот как страшно было! Не дай бог такое снова пережить!

Сразу, конечно же, объявили всеобщую мобилизацию. Это, значит, дочка, двадцать второго июня было, сорок первого года.

Ну и из нашей деревни, конечно, всех ребят и мужиков на фронт забрали. Кто по возрасту подходил. Осталась одна только молодёжь, калеки да старичьё. А вот два лучших друга, Митька, мой племяш, и Володька, соседский парнишка, сильно огорчились, что их в силу несовершеннолетнего возраста на фронт воевать не берут.

В начале августа опять начали призывать. И уже тех, кто родился в двадцать третьем году. Опять незадача вышла – у наших пацанов год рождения двадцать пятый. Не положено им, значит, на фронт воевать идти. Малы ещё!

По радио каждый день сводки с фронта одна страшнее другой. Враг всё ближе. Ага. Похоронки начали чуть не с первых дней приходить. Много народу тогда погибло сразу!

Вот и в нашу хату принесли похоронки. Сперва на отца Митькиного, а следом и на старшего брата. Мать его, сестра, значит, моя, с горя сразу состарилась и поседела. А уж голосила она! Но хоть одна отрада у неё осталась – кровинушка, сыночек младшенький, любимый, Митенька.

Мимо деревни эшелон за эшелоном идёт на фронт. Завидно ребятам, что всех берут на войну, а их нет. Вот и решили Митька с Володькой тоже во что бы то ни стало пойти фашистов бить – за мамок, тятек и за Родину.

А в наш район тогда военком наезжал раз в неделю. Раз к нам, в Макешкино, раз в Слоновку. Продовольствие собрать и повестки раздать тем, у кого годики уже подходящие были, добровольцев записать.

Располагался он всегда, военком, в сельсовете. Строгий был такой, всегда с товарищами приезжал. Сам, значит, в большой комнате располагался, а у дверей конвой вооружённый ставил. Порядок соблюдал.

Повестки выписывал всегда в присутствии председателя нашего. Ну, чтобы уклонистов не было, или калеку в армию не забрать, или чахоточного. А у нас после Первой мировой много инвалидов было! Чахоточных-то мало, а вот калеки попадались. А ещё чтобы по малолетству кто не попал. За этим тогда строго следили! Чтобы всё чин чинарём.

Вот наши Володька с Митькой и не совались к военкому. Парни-то они видные были, высокие, а годиками не вышли. Председатель хорошо их знал и не пропустил бы на фронт ни за что! А вот урожай собирать они годились. Вот какой был тогда порядок! Понимаешь, о чём я тебе толкую?

Я кивнула. Конечно, я не всё понимала, но рассказ деда Коли отвлекал от страшных криков его сестры.

– Эх, малявка! – старик покряхтел, достал из кармана широких штанов пачку «Беломора», вытряхнул папиросу, сделал из одного конца козью ножку, со вкусом закурил.

– Но наши ребята настырные оказались, – продолжил рассказ дед Коля, пряча «Беломор» обратно в карман и дымя папиросой. – Враг всё ближе, уж сентябрь на дворе, а их воевать не берут. Даже добровольцами. Вот они и удумали в документах циферки с пятёрок на троечки переделать. Они тайком взяли у мамок свои метрики и подправили себе год рождения. Аккуратненько так. Комар носа не подточит. Теперь по документам они были призывного возраста. Дождавшись, когда военком приедет в Слоновку, пришли к нему и выложили свои метрики на стол. Вот, мол, хотим Родине послужить. Военком внимательно прочитал документы, осмотрел ребят. Вроде всё сходится. И выписал им повестки.

Друзья радостно побежали по домам собираться на войну. Отправляться нужно было уже завтра рано утром с армейским обозом. Сначала в Новый Оскол, а там, на призывном пункте, их уже определят в воинские части.

Утром смотрю, а пацаны на подводы грузятся! Котомки собрали и втихаря от мамок на фронт подались. Меня они не сразу заметили. Хотел было я ругаться и открыть их возраст военкому, но почему-то смолчал. И теперь вот всю жизнь себя корю! Мда.

Дед Коля немного помолчал, погрузившись в воспоминания и попыхивая папироской. Затем продолжил неспешно рассказывать.

– Ехать нам было недалеко. Примерно километров двадцать. Только война – это тебе не прогулка какая. Мамки рядом нету сопли подтирать.

Первые трудности поджидали пацанов уже в Слоновке. При проверке документов особист долго всматривался в бумаги, потом в лица перепуганных ребят. Наконец, поинтересовался у них, почему не комсомольцы? Возраст-то подходящий. Митька с Володькой струхнули, что сейчас раскроется обман и их с позором вернут домой в деревню.

Наконец Митька выкрутился, сказал, что, мол, комсомольцем надо заслужить стать. Чтобы не позорить партию Ленина. Что они идут за Родину, за Сталина воевать. Как заслужат, так будут проситься, значит, в комсомол. На что особист устало ухмыльнулся и отпустил ребят на отдых. Тут-то мы столкнулись, и они мне всё рассказали.

Пока мы подкреплялись, к нашему обозу присоединились ещё призывники и добровольцы. И ещё несколько подвод с продовольствием. Дальше идти нужно было пешком. До самого Нового Оскола. Так как по железной дороге почти без перерывов шли товарные поезда, гружённые под завязку. И для нашего обоза нельзя было место в вагонах найти.

Обоз наш двигался медленно, так что в город мы прибыли поздно вечером. Разместили нас на привокзальной площади, прямо под открытым небом. А осень тогда холодная была. В первую ночь мы сильно застыли. Форму-то ещё военную не выдали. Мы в своём были. В чём из дому пошли, в том и были. Не хватало тогда много чего!

Вот утром нас построили и стали отбирать добровольцев. Кого за дровами идти наладили, кого кухарить, а кого на благоустройство места расположения. То бишь на пустыре, неподалёку от вокзала.

Мы с пацанами вызвались за дровами идти. Так и повелось изо дня в день – после утреннего построения мы шли за дровами. На третий день нам, наконец, выдали военную форму. Осталось только дождаться предписания. Ну на каком, значит, фронте фашистскую сволочь бить будем. А предписания всё нет и нет. Две недели уж как в Новый Оскол прибыли, а никаких приказаний так и не поступило. Вместо харчей только чай морковный, ночи всё холоднее – костры не спасают. А тут ещё и дожди зарядили. Одёжа отсырела, у костра только что парит, а не сохнет. Солдатики почти все дохают, как собаки лают.

Ну вот, в один день оправились мы, как обычно, по дрова. Племяш мой уже сильно кашлял, аж заходился. Володька покрепче оказался, хоть и оголодали мы все к тому времени уже страшно! Пошептались они меж собой и мне, значит, говорят, что в Макешкино быстро сбегают, харчишек хоть для нас троих припасут да носки мамкины прихватят. Портянки-то ноги в кровь стёрли с непривычки! Да и голод терпеть мочи нет больше!

Ох и страх меня взял! Я-то ужо воевал, знаю порядки. Уж как я их отговаривал! Тока что на коленки не становился! Говорил им, что если командиры прознают, то дезертирами запишут. А по законам военного времени за дезертирство – расстрел. Вот так-то.

А они упёртые оказались. Талдычат одно – мол, быстренько сбегаем и дотемна вернёмся. Никто и не хватится их. Перекличка-то только по утрам! И дрова поздно вечером мы в часть отвозим на подводе. Есть время! Пока они побегут, я и сам управлюсь. Если кто спросит, я должен сказать, что они в лесу, ещё дрова запасают.

Не смог я их отговорить.

Нагрузили, значит, они быстренько подводу дровами и побежали в деревню. А я дождался вечера и медленно так пошёл тогда в часть, так и не дождавшись ребят. Сердце, значит, защемило. Чуяло оно беду! Ох, чуяло! И ноги ватные у меня сделались. Иду за подводой, еле-еле поспеваю. А лошадь, как нарочно, молодая да норовистая попалась. Пришёл я в часть, а там построение объявили. Приказ, значит, пришёл. И поезд за нами. Завтра вечером отправляемся на фронт.

Подкосились у меня ноги от страха. Что делать? Как ребят упредить? Стою я в строю и обмираю весь. А тут и перекличка. Быстро так. Новобранцы так лихо выкрикивают: «Я!» Рады, что, наконец, на фронт едут. Как Володьку с Митькой вызывали – плохо помню. Так страшно было, аж кишки скрутило.

После переклички вызвал меня особист – мы же с пацанами из одной деревни. А у него вокруг стола всё командование сидит. Сразу два дезертира! ЧП! Стали, значит, они мне вопросы задавать. А я трясусь весь, про лес и дрова толкую. Мол, там они, решили побольше дровишек запасти. К ночи сами вернутся. Время, значит, оттягиваю. Авось успеют пацаны! Молодые, на ногу быстрые, хоть и оголодавшие. Им двадцать километров до Макешкино и двадцать обратно – тфу!