Перелом в моем отношении к лягушкам наступил не сразу, он прошел в три этапа. Сначала я задумала устроить кукольный театр со своими учениками и разыграть там несколько английских стихотворений про всяких зверушек. Дело было в Африке. Купить кукол для театра было негде. Пришлось все делать своими руками. Как ни странно, но лучше всего у меня получилась кукла Сэр Квак. Просто я его делала последним и к моменту его изготовления успела хорошо натренироваться на всяких утках, кошках, мышках и хрюшках. Вот он и получился лучше всех.

Вторым этапом стали мои вышивки гладью. Когда я была маленькой, я видела, как моя бабушка и мама все время что-то вышивали. Один раз я как-то неловко села на оставленную ими иголку, после чего возненавидела вышивание надолго. А тут вдруг, разменяв четвертый десяток лет, мне захотелось повышивать. Знала я только один единственный шов, которому меня научили еще в первом классе на уроке труда, – стебельчатый. Я взяла тряпочку, натянула ее на пяльцах и стала думать, что бы мне такого вышить оригинального. Под руку попалась открытка с красной лягушкой. Я нанесла на ткань контур этой лягушки обмылком и стала эту картинку «раскрашивать» нитками. Получилось здорово. После этого я вышивала лягушек разных других цветов, хамелеонов, рыбок, морских коньков и всевозможные цветы. Большинство картин я раздарила, а лягушки до сих пор висят у меня на кухне.

Третьим этапом, переломным, стал эпизод с лягушкой, который произошел на Мадагаскаре в нашей посольской резиденции. Как-то вечером я спустилась на большую кухню, расположенную на представительской территории. У нас наверху была своя маленькая кухонька, но что-то мне понадобилось крупномасштабное, что в наш холодильник войти не могло.

Я зашла на кухню и зажгла свет. Боковым зрением я заметила какой-то непорядок на стене. Я подошла к стене, выложенной бежевым кафелем, присмотрелась и увидела, что на одной из кафельных плиток сидит крохотная бежевая лягушечка, размером с небольшой грецкий орех, точно совпадающая по оттенку с цветом стены. Я изумилась тому, как эта кроха отыскала нужный ей колер, чтобы слиться с ним и стать невидимой хоть на время. Меня всегда интересовал вопрос, как насекомые, мелкие зверушки, птички угадывают, где им лучше прятаться? Ведь они же себя со стороны не видят.

Но мысль моя побежала дальше. Я представила, что утром приедет повар, увидит на стене лягушку, прихлопнет ее газетой, а раздавленное тельце выкинет на улицу на съеденье муравьям. Мне стало жаль бедняжку. Я попыталась ее аккуратно снять со стены, но куда там! Она просто впилась в стену своими мягкими круглыми присосками, расположенными на кончиках пальцев. Мне пришлось взять пластиковый стакан и его краем поддевать лапу за лапой у этой упрямой лягушки. Наконец она сдалась и бухнулась на дно стакана. Быстро-быстро, пока она не приклеилась к стенке стакана, я отнесла ее в зимний сад и вытряхнула на большой плоский листок какого-то растения. Лягушка сидела в полном недоумении и не двигалась. Я не стала ждать, пока она соберется с мыслями и ушла наверх спать.

Утром я первым делом кинулась в зимний сад. Лягушки нигде не было видно.

– Значит, ускакала, – решила я.

Я уже было собралась уходить, как вдруг увидела темное пятно на том листике, на котором я ее вчера оставила. Я нагнулась и обнаружила свою новую знакомую висящей на тыльной стороне листа.

– Все правильно, – подумала я. – Лист ведь зеленый, а лягушка бежевая, значит на нем ее видно всем, кто выше, а под ним ее видно только тем, кто по земле ползает, а их меньше.

Вот интересно, у меня голова аж пятьдесят восьмого размера. Это сколько же там мозгов помещается. Плюс высшее образование. А что есть у лягушки? Да ничего. Но она своими крохотными мозгами пришла к такому же умозаключению. Так нужны ли все эти высшие образования?

Несколько дней моя лягушечка провисела вниз головой на этом листке. Потом она поменяла лист, но все также продолжала прятаться под ним. Потом настал день, когда я не смогла отыскать лягушку в зимнем саду. Я решила, что она каким-то образом сбежала из дома. Однако вечером мне опять понадобилось что-то на большой кухне первого этажа. Когда я зажгла свет, я глазам своим не поверила. Лягушка снова сидела на стене. Но это не главное! Главное то, что она сидела на той же самой кафельной плитке, что и в первый раз.

Я не поленилась подсчитать: плиток там было штук сто, но ее почему-то интересовала именно эта плитка. Значит, у нее в голове был какой-то план действий, который я нарушила своим вмешательством.

Однако, субъективные планы лягушки никак не вязались с объективной реальностью, а именно: с утренним приходом повара, чье поведение было непредсказуемым. Для ее же безопасности мне пришлось опять пересадить ее в зимний сад.

Сценарий ее действий повторился до мельчайших подробностей: сначала несколько дней она висела под листом, выбранном мной, потом выбрала лист по своему усмотрению и стала висеть под ним, а потом опять исчезла.

Вечером того дня, когда лягушечка исчезла, я спустилась вниз ее поискать. На кухне на кафельной плитке ее не было. Значит, она поняла, что это номер тут не работает. Но, уже возвращаясь в свою квартиру и проходя через зимний сад, я заметила какое-то движение под потолком. Я включила большой свет и обомлела: моя кроха лягушка ползла вверх по стене. Эта стена поддерживала стеклянный купол, через который в зимний сад днем поступал свет с улицы. Она поднялась уже почти на три метра вверх. Чтобы достать ее, мне надо было бежать за стремянкой. Но я не стала этого делать. Перед такой целеустремленностью надо снимать шляпу и склонять голову, а не ловить беглянку стаканом и усаживать на листок. Я посмотрела ей вслед, мысленно пожелала удачи, погасила свет и пошла спать.

Ну, почему я дрейфую по жизни как опавший листок, угодивший в ручей? Вот есть же существа, перед которыми стоит какая-то великая цель, и они ни перед чем не останавливаются, чтобы ее достичь. Может быть, еще не поздно и мне поставить перед собой великую цель? Надо подумать на досуге.

КАК МЕНЯ ЧУТЬ НЕ УБИЛИ

Это было в Гвинее, в нищей убогой Гвинее, где у нас, у советских женщин, было одно развлечение – шопинг. Этот наш шопинг был с родни экстремальному туризму, потому что состоял он в основном из походов на местные рынки. Нет, мы, конечно же, посещали два цивильных супермаркета, где отоваривались продуктами, но нас-то влекли тряпки, а тряпки были на рынках. И вот мы, сбившись в небольшие кучки, чтобы было не так страшно, как ледоколы прокладывали путь сквозь хаос человеческих масс, царящий на рынках.

Чаще всего нам везло и мы возвращались из своего похода без потерь, но случалось, что у кого-то вырывали из рук кошелек или сумку. У меня, например, один раз виртуозно сняли с руки швейцарские часы. Я даже не почувствовала, как это произошло, хотя замок на часах был очень тугой, и ношу я часы так, что они просто врезаются мне в руку. Виртуозы!

Рынки были разные. На одном маленьком рынке был такой порядок: покупатели при входе на рынок нанимали мальчика, который таскал за вами корзинки с вашими покупками. По окончании шопинга вы с мальчиком расплачивались. Там существовала какая-то такса в зависимости от времени, проведенного вами на рынке. Наличие при вас мальчика означало, что вы обязуетесь заплатить налог за свою безопасность. Ходить без мальчика не рекомендовалось. Тут все местное ворье набрасывалось на вас как стервятники. Со временем у каждого появлялся свой личный мальчик. Вы вылезали из машины и громко заявляли, что вам нужен Али или Саид. Названное вами имя громко передавалось по цепочке, и уже через пару секунд Али или Саид как из-под земли возникал перед вами. Мы понимали, что ту мелочь, которую мальчики зарабатывали на нас, у них потом отбирают старшие бандиты, контролирующие рынок, поэтому своему мальчику и платили чуть больше, и отдавали старые вещи, и дарили на праздники какие-нибудь сладости.

Никогда не нанимала себе мальчика только одна женщина – жена американского посла. Она расхаживала по рынку с соблазнительно торчащим из сумки мобильным телефоном. Тогда это была редкость. Такими штуками пользовались охранники президентов или еще каких-нибудь «шишек». Назывались они “walky-talky”. Мадам периодически с кем-то по этому телефону переговаривалась, уточняя, что ей надо купить, потом также небрежно не глядя засовывала его в свою открытую корзинку. Никто ни разу даже не попытался что-нибудь у нее украсть. Более того, она ни разу даже не попала в «бутылочное горлышко», потому что перед ней все расступались.

Объяснялось это просто. Она арендовала небольшое помещение рядом с этим рынком и открыла там бесплатную школу для всех желающих детей. Я была у нее в школе. Возила карандаши и тетрадки в подарок ее ученикам. Там учились все знакомые мне мальчики-носильщики с рынка, но было и несколько девочек. Это по нашим меркам они были девочками, а по африканским стандартам им давно полагалось быть замужними женщинами или работать на панели. Что ж, в этом мире нет стандартных путей, каждый прокладывает свой путь, сообразно своим убеждениям и возможностям. Возможности у первой леди американского посольства были очень даже неплохие, а что касается убеждений, она, скорее всего, продолжала оставаться под влиянием творчества Редьярда Киплинга, призвавшего в свое время своих соотечественников «нести бремя белых». Это в англоязычных странах равнозначно нашему призыву «сейте разумное, доброе, вечное». Вот она и несла, и сеяла.

На большом рынке мальчиков-носильщиков не было. Видимо, его контролировало несколько группировок, поэтому и не было единой системы взимания дани с покупателей. На этом рынке мы обычно пролагали путь от одной знакомой лавки к другой, сбившись в плотную кучку. Со стороны мы, наверное, напоминали римских легионеров, построившихся в фигуру под названием «черепаха». Вот только щитов и копий у нас, к сожалению, не было, одни только сумки и пакеты.

В лавках нас знали, там с нами мило беседовал хозяин, иногда там даже работал фен или маленький кондиционер, поэтому там можно было расслабиться и передохнуть перед следующим броском. Так мы и передвигались короткими перебежками от одной точки к другой.

Однако делать эти вылазки слишком долгими было нельзя, поскольку в каждой лавке мы что-то приобретали, а каждое лишнее приобретение делало нашу группу менее мобильной и, соответственно, более уязвимой. Каждый раз относить покупки в машину было не рационально, ибо на этом терялась куча времени. Это, во-первых. Во-вторых, рынки так организованы, что в них есть своеобразные «бутылочные горлышки», места, где искусственно создается давка, где удобно снимать часы и шарить по карманам. И если делать эти челночные рейсы с каждой покупкой к машине, то это значит, лишний раз подвергать себя опасности быть обворованной. И наконец, в-третьих, все водители мужчины, а для них нет более страшного наказания, чем сидеть в машине и ждать, когда женщины утолят свой товарный голод. Поэтому, как правило, водители придумывали себе какое-то срочное дело на час или на два (как договоримся) и уезжали, а потом мы все встречались на территории полицейского участка, который располагался как раз напротив входа в рынок. Это было удобно. На улице парковаться было негде, там могли машину поцарапать, испачкать, устроить какую-нибудь провокацию, а в полицейском участке нас знали и ждали, потому что мы всегда платили им за приют какую-нибудь мелочь на пиво. Иногда наш шопинг заканчивался раньше, до того, как возвращался водитель. В этом случае мы садились на скамеечку в тени все того же полицейского участка и спокойно ждали свой транспорт. Нас никто там не трогал, напротив, все находящиеся там полицейские нам мило улыбались. Еще бы! Наше посещение сулило им лишнюю порцию пива вечером.

Для вояжей по рынкам у нас сложилась своя компания: жена водителя, пара учительниц из школы, где я работала, и ваша покорная слуга. Ездили мы обычно вечером, потому что утром мы работали в школе. Те женщины, которые ездили по рынкам утром, привозили оттуда какие-то фантастические вещи, а на нашу долю уже этой роскоши не оставалось. То ли привозилось все это маленькими партиями и расходилось еще до обеда, то ли хозяева этих лавок слишком рано закрывались, но мы никак не могли приобрести такие же замечательные вещи, какие другие женщины покупали утром. Но вот настал и на нашей улице праздник. Наступили каникулы. Мы заранее обговорили маршрут, нарисовали в своем воображении разные чудесные товары, которые продаются только днем, а к вечеру исчезают, договорились о времени выезда. В последнюю минуту выяснилось, что жена водителя поехать с нами не может. Нас это несколько огорчило, поскольку она была, что называется, бой-баба, и с ней было спокойней. Однако она не хотела упускать возможности что-нибудь приобрести, и попросила нас купить ей какие-то особые шлепки в определенной лавке, располагавшейся в самом конце нашего маршрута. Мы обещали выполнить ее заказ и тронулись в путь.

Водитель привез нас в самый дальний конец рынка и высадил из машины. Поскольку это был разгар рабочего дня, то у него было еще несколько поручений. Мы договорились так: пока он ездит по своим делам, мы пройдем весь этот большой рынок насквозь, а потом часа через два встретимся в полицейском участке. Водитель уже стал заводить мотор, как вдруг мне в голову пришла гениальная идея. Стараясь перекричать двигатель, я крикнула ему:

– Сергей! А зачем нам встречаться в полицейском участке? Мы же, все равно, обещали купить твоей жене шлепки, а обувная лавка ближе к нашему дому. Ты подъезжай туда. Там и встретимся.

Сергей кивнул головой и укатил, а мы пошли медленно по рынку. Рынок был какой-то странный. Не такой мы себе представляли утреннюю торговлю. Мы думали, что утром тут все бурлит и клокочет, а тут было как-то пустынно. Половина торговцев просто отсутствовала, а покупателей было раз, два и обчелся. Никаких замечательных товаров не наблюдалось, кругом лежало обычное барахло, как и всегда. Мы шли и недоумевали. Неужели нас так ловко развели наши же женщины? Но зачем им нас так обманывать? Но ведь они же не были голословны, они показывали и красивые туфли, и нарядные платья. Куда же все это подевалось теперь?

Чем дальше мы шли, тем меньше становилось торговцев. Многие ливанские лавки, что тянулись вдоль рынка, вообще были закрыты на большие амбарные замки. Когда мы приблизились к тому концу рынка, напротив которого находился столь милый нашему сердцу полицейский участок, мы увидели, что все столы пусты, ни на одном из них нет выложенного товара, а продавцы отсутствуют. Вместо товара на столах сидели какие-то мужики и болтали ногами. Вид у них был вполне миролюбивый. Один из них улыбнулся нам и сказал:

– Mesdames, retournez a la maison. Aujurd’hui le marchee est ferme. (Мадам, идите домой! Сегодня рынок закрыт).

– On attends la voiture (Мы ждем машину), – ответила я. Но продолжать прогуливаться на глазах у этих праздно сидящих на столах мужиках как-то не захотелось. Я посмотрела на часы – было без пятнадцати одиннадцать.

– Давайте пойдем уже к той обувной лавке. Если она открыта, то там что-нибудь посмотрим, а если нет, то подождем Сергея, он уже должен скоро подъехать.

Вальяжной походкой, помахивая пустыми сумками, мы двинулись к обувной лавке. Мы не спешили. Даже издалека было видно, что лавка закрыта и нашей машины там нет. Дойти до лавки можно было минут за пять, но нам спешить было некуда и мы плелись туда аж целых пятнадцать минут.

Когда мы дошли до лавки и устроились в тенечке так, чтобы была видна дорога, мы обратили свой взор назад, на полицейский участок и обомлели. Там творилось что-то невообразимое. Все эти дружелюбные мужики, которые только что сидели на столах и болтали в воздухе ногами, вдруг повскакивали с мест, похватали в руки палки, арматуру, булыжники и кинулись на штурм полицейского участка. Полиция, похоже, ждала чего-то подобного от этого мирного населения, потому что укрылась в стенах здания и ответила им огнем. Не автоматными очередями, конечно, но отдельными выстрелами из табельного оружия.

Выстрелы только раззадорили нападавших. Если сначала штурм проходил в полной тишине, то тут понеслись гортанные боевые кличи, послышался звон выбитого оконного стекла, затрещали под натиском повстанцев хлипкие деревянные двери, убогое глинобитное сооружение заходило ходуном.