Когда родилась сестра, мне было четыре года и семь месяцев. И хотя, по словам мамы и папы, она была желанным и долгожданным ребёнком, они долго не могли придумать имя для младшей дочери.

Помню, как я сидела на полу, а родители на диване, и все дружно гадали, как бы назвать новорождённую девочку. Отчего-то родители постоянно обращались с этим вопросом ко мне, словно я была самой сведущей в таких делах.

– Мы же сделали это для тебя, – твердили они мне. – Родили тебе сестру, чтобы вы вместе играли, и ты заботилась о ней. Поэтому ты и должна придумать ей имя.

Тогда их логика не казалась мне странной. Проблема заключалась лишь в том, что все предлагаемые мною имена, такие как Лена или Оля, они отвергали, а ничего интереснее я в свои четыре года не могла придумать.

И тут я вспомнила единственную телепередачу, которую смотрела каждый вечер, – «Спокойной ночи, малыши!». В то время ведущей там была тётя Лина (актриса Ангелина Вовк). И поэтому я предложила назвать сестру Линой. На удивление, родители с энтузиазмом приняли эту идею, дав новорождённой дочери имя Ангелина.

Правда, когда я стала взрослой, мама призналась мне, что они не могли придумать имя лишь потому, что были уверены, что родится мальчик. И рождение девочки застало их врасплох. Но при этом мама доверительно добавляла, что в душе она всегда надеялась, что родится ещё одна девочка, потому что с мальчиками слишком много хлопот. Только в этом она никогда не признавалась папе, чтобы не расстраивать его.

Но всё это было потом, а тогда, после рождения сестры, которую родители произвели на свет якобы исключительно для меня, в мои ежедневные обязанности добавился очень важный пункт – необходимость каждый день перед детским садом ходить на молочную кухню.

О том, что в детский сад я всегда ходила одна, думаю, даже и упоминать не стоит. И это при том, что идти приходилось через весь город. Но, по счастью, в советское время автомобильное движение на дорогах было не таким оживлённым, как сейчас, и потому моей безопасности мало что угрожало.

В свою группу я всегда приходила к семи утра и была первой. Но родителям и этого было мало. Они хотели, чтобы из детского сада домой я тоже возвращалась сама, и по этой причине не всегда меня забирали. Но вопреки этому воспитатели не шли на поводу у родителей и не отпускали вечером меня одну. И в те дни, когда за мной никто не приходил, нянечка Вера Павловна отводила меня домой. И каждый раз после этого я получала нагоняй от родителей за то, что не смогла в очередной раз убедить воспитателей отпустить меня из детского сада одну.

И хотя родители старались ежедневно спихивать меня подальше с глаз долой, это не мешало им нагружать меня работой. Поэтому с рождением сестры меня стали будить по утрам в шесть часов, чтобы я успевала перед посещением детского сада сходить на молочную кухню, которая располагалась не рядом с нашим домом, а на полпути в мой детский сад. То есть мой утренний путь увеличивался в два раза. И каждое утро мама вручала мне сумку, в которой было пять чистых стеклянных бутылочек, объёмом 0,2 литра, которые необходимо было сдать и получить взамен другие пять бутылочек, наполненные молоком и закрытые сверху ватой, поэтому нести всё это нужно было крайне аккуратно.

Но это было ещё не всё. Для получения заветных бутылочек на молочной кухне требовалось предъявить ещё и карту с данными ребёнка, на которого врач выписал молоко. А карту эту нужно было выбрать из множества других в картотеке, расположенной здесь же. А читать я в то время ещё не умела, ведь мне не было и пяти лет! Но разве эта проблема могла остановить мою мать, когда вопрос шёл о том, как бы посильнее нагрузить меня работой! Поэтому она вырезала из моей раскраски картинку с изображением заварочного чайника и чашки и наклеила её на карту, чтобы я могла найти её среди остальных.

И вот каждый день, поднимаясь ни свет ни заря, я отправлялась на молочную кухню, чтобы принести матери бутылочки с молоком, а затем шла в детский сад. И так продолжалось несколько лет.

В то время я не воспринимала подобный образ жизни как наказание или какое-то обременительное занятие, потому что я не знала иного. Я полагала, что так живут все дети. И лишь одно в этом образе жизни меня смущало. В отличие от остальных детей у меня никогда не было ощущения безграничного счастья и защищённости, просто потому, что я – ребёнок, и у меня есть дом и родители, которые должны испытывать ко мне чувство любви. Я всегда ощущала себя лишней и ненужной и мечтала поскорее вырасти и уехать из этой семьи, чтобы самой строить свою жизнь так, как хочется, а не так, как кому-то надо.

Когда мне было лет пять, произошёл такой случай. Даже в глубоком детстве я не писалась в постель, но однажды такая неприятность всё же случилась. Ночью мне очень захотелось в туалет, но я так крепко спала, что не просыпалась. К тому же мне снился сон. И во сне я тоже очень сильно хотела в туалет. Я бегала и искала, где можно было бы справить нужду, и наконец нашла. И, расслабившись, написала прямо в постель, от чего сразу же проснулась и рассказала о случившемся маме.

Я думала, она будет меня ругать или как обычно накажет. Но ничего такого не случилось. Она просто велела мне снять мокрые трусы и заявила, что в сад я пойду без них, в одних колготках.

В тот момент мне показалось, что я легко отделалась, но самое неприятное ждало меня впереди.

А начать следует с того, что колготки были жутко дырявые, с огромными дырами, которые мама никогда не зашивала. И потому через них всё было видно. И когда в детском саду настало время тихого часа, и все дети начали раздеваться, я поняла, что не могу этого сделать. И тогда я подошла к воспитательнице и тихим голосом объяснила ей свою ситуацию. И мне разрешили спать в колготках. Но ложиться спать в дырявых колготках было всё равно, что делать это голышом. Мальчики смеялись надо мной, а потом, после тихого часа, они стали подходить ко мне и задирать платье, чтобы снова посмеяться.

Мне было жутко стыдно и безумно хотелось, чтобы этот день поскорее закончился. Но я ни на секунду не винила в произошедшем свою мать. Я считала, что сама виновата в том, что описалась. И все последующие события воспринимала как заслуженное наказание. Но теперь, спустя десятилетия и став матерью, я не могу понять, как могла моя мама так поступить. Я бы ни в жизнь не отпустила бы своего ребёнка в детский сад без трусов. И уж тем более никогда бы не позволила своим детям ходить в дырявой одежде.

Неужели моей матери так сложно было взять в руки нитку с иголкой и зашить эти несчастные колготки, если уж не хотелось покупать новые? И почему она не одела мне чистые трусы? Может быть, потому что их просто не было? Может быть, в то время у меня был всего лишь один комплект белья? Не знаю, да сейчас это и невозможно выяснить, потому что если я задам матери этот вопрос, она попросту соврёт, чтобы в очередной раз обмануть не только меня, но и себя. Так что единственное, что мне остаётся сделать, так это просто констатировать факт того, что однажды мать отправила меня в детский сад без трусов, и мне пришлось пережить из-за этого кучу унижений от других детей.

Я очень рано начала сочинять стихи. Слова сами собой складывались в рифмы, и мне, конечно же, хотелось с кем-нибудь поделиться этим открытием. И сначала я поведала об этом своей подруге Алле, которая одобрила моё творчество и предложила поделиться этой новостью с мамой. И я понимала, что она права, и родителей всегда нужно ставить в известность обо всём, что происходит с их ребёнком, но я и представить себе не могла, чтобы мама захотела выслушать меня. Мы никогда не вели с ней задушевных бесед или вообще каких-либо разговоров. Складывалось впечатление, что в нашей семье каждый существует сам по себе, не делясь друг с другом чувствами, эмоциями или переживаниями. Словно роботы, мы приходили домой, выполняли свои домашние обязанности, ничего не обсуждая и не советуясь друг с другом, а затем в 21.00 смотрели по телевизору программу «Время», по окончании которой ложились спать. А утром всё начиналось сначала. Поэтому я даже не знала, какое выбрать время для беседы с мамой.

И вот в один прекрасный день момент всё же был выбран. Мама что-то стирала, но это не остановило меня, потому что иного способа поговорить с ней не было: я и так редко бывала дома, а обсуждать своё творчество при папе не хотелось. Поэтому собравшись с духом, я произнесла:

– Мама, послушай. Я написала стихи.

И прочла.

Мишка разнолапый по лесу идёт.

Мишка ранолапый песенки поёт.

Мишка разнолапый лучше всех друзей.

Мишка разнолапый съел картофелей.

Сейчас, спустя годы, я вижу, что это всего лишь вольная интерпретация известного детского стихотворения, но тогда мне было только пять лет, и в моей жизни это был первый творческий опыт, и потому я никак не ожидала со стороны своей матери той реакции, которая последовала, когда она услышала мои стихи. Она сказала:

– Хорошо, – и продолжила стирать.

Ни похвалы, не оваций, ни критики. Ничего. Словно я говорила со стеной. Не удивительно, что я так долго не могла решиться на этот разговор, который в итоге так ни к чему и не привёл. А ведь когда-то давно моя мать сама писала стихи. Я узнала об этом от бабушки, с которой мы часто вели задушевные беседы. Бабушка говорила, что в школьные годы мама много сочиняла, но потом перед замужеством всё сожгла, чтобы папа не смог это прочесть. И лишь одно стихотворение она оставила и даже записала в своей телефонной книжке на первом листе, практически для всеобщего обозрения. И конечно, я его читала, как думаю и остальные члены нашей семьи. Дословно привести его сейчас не смогу, всё-таки прошло много лет, но смысл стиха был такой: «Если тебе довелось родиться женщиной, то вертись и крутись, но выполняй всё, что нужно твоему мужу». Вероятно, она нарочно выставила это стихотворение напоказ, для того чтобы папа, в первую очередь, а в остальную – мы с сестрой, поняли её жизненную позицию. Что ж, это и так было очевидно. Можно было и не писать об этом.

Но обиднее всего в этой ситуации было мне, потому что я надеялась, что мама разглядит во мне родственную душу и, возможно, станет относиться ко мне чуть-чуть теплее. Но этого