— А вот еще случай был, — вспомнил Кирилл, глядя на последний кусок колбасы. — Не у нас, а в другой больнице, в травме, травматолог Андрей рассказывал. Нейрохирурги собираются обедать, порезали колбасу. В это время привезли свежего пациента — какая-то травма головы, но он неплохо себя чувствует, ходячий. Он заходит в ординаторскую, прямиком к столу и начинает есть колбасу. Хирург сразу говорит: «Ага, компьютерную томографию можно не делать, диагноз ясен: травма лобной доли, гематома». Все-таки отправили на КТ — точно гематома лобной доли. Привозят следующего пациента — по закону парных случаев тоже заходит, тоже к столу и тоже за колбасу. Хирурги снова (глядя с грустью на исчезающую колбасу): «Надо же, опять лобная доля». Сделали КТ — снова гематома лобной. С тех пор гематома лобной доли у них в отделении называется «синдром колбасы».
— Ну я понимаю, — кивнул Митя. — Пациенты с поражением лобной доли могут быть фамильярны, неряшливы, без тормозов. Но мне почему-то не смешно.
— Ты же три дня только в нейрохирургии. Привыкнешь. У нас плохо работать, если не смеяться. Знаешь, у меня есть знакомый, он военный, боевой офицер, последняя награда за Сирию. Он мне сказал: «На войне гораздо больше смешного, чем страшного. Потому что война настолько противна человеческой природе, что люди начинают чудить, чтобы не сойти с ума». Так у нас то же самое. Онкология ведь тоже противна человеческой природе. Поэтому мы смеемся. А говорят, медики — циники. Мы не циники. Мы так живем, отстреливаясь от Смерти. Иногда это смешно. Вот был случай. Дежурил Владимир Николаевич. И ему медсестра сказала, что уже полночь скоро, а один пациент стоит в коридоре и не уходит спать. Николаич пошел, спрашивает, в чем дело. Пациент объяснил, что ждет электричку на Каменск, а электрички стали очень плохо ходить. Николаич сразу сообразил и сказал: «Так сегодня электрички отменили. На Каменск поезда не будет». Больной поблагодарил и пошел спать. Тоже не смешно?
— Немножко, — вздохнул Митя, фальшиво улыбаясь. — Они у вас что, все такие психи?
— Да они совершенно нормальные! — возмутился Кирилл. — Вполне умные, только у них опухоль в голове. Ну немножко странные получаются. Доел? А сейчас пойдем глянем сегодняшних оперированных в реанимации.
Хирурги поднялись на пятый этаж, где реанимация, замерли перед приоткрытой дверью.
— Погоди, — прошептал Кирилл. — Слышишь? Разговаривают…
В затемненной палате один пациент говорил другому:
— Задолбало уже лежать в этой реанимации!
Второй ответил:
— Да не говори! Сплошная жопа!
— Всё в порядке, — заулыбался Кирилл. — Если такие разговоры, значит, операция прошла хорошо. Один с опухолью мосто-мозжечкового угла, невринома слухового нерва, на нашем сленге «муму», второй с глиомой виска. Оба в палате не больше пяти часов. А им уже надоело! Отлично!
Хирурги зашли в палату, пациенты притихли. Кирилл проверил лицевой нерв у первого мужчины («Глаза зажмурьте. Зубы оскальте. Отлично, лицо ровное, никакого пареза нет. Не тошнит? Не болит? Хорошо»), потом поговорил со вторым («Сожмите мне руку. Ногой пошевелите. Слышите меня хорошо? Не болит? Если заболит, не терпите, скажите сестре, она укольчик сделает. Нет, сейчас в палату еще рано, полежите ночку здесь. Нет, вставать тоже еще рано, полежите немножко, отдохните после операции. Хорошо, вы оба молодцы. Нет, свет на ночь совсем не выключат, надо же за вами приглядывать. Да, я понимаю, что вы уже почти здоровы, но все равно, так положено. Да, мы бюрократы. Спокойной ночи»).
Зашли в ординаторскую реаниматоров, рассказали дежурному Олегу про помидор.
— Зовите, если что, — сказал он. — Ко мне Она еще не заходила.
— И не зайдет, — сказал Кирилл. — Сегодняшние больные хорошие, ничего у тебя плохого не будет.
— Тьфу-тьфу, — сплюнул реаниматор. — Не говори такое перед дежурством. У меня трое тяжелых, кроме ваших свеженьких.
— Теперь пошли Тимофеева глянем, — сказал Кирилл Мите. — Больных с операциями на позвоночнике мы обычно в реанимации не оставляем. Раздышка, и потом сразу в палату.
Спустились обратно на четвертый этаж, зашли в палату.
— Ногой пошевелите. Еще. Поднимите ногу. Стопу на себя. От себя. Немеет? Где немеет? Ничего, отойдет. Болит? Не терпите, жалуйтесь, мы обезболим. Сейчас сестра укольчик сделает. Конечно, болит, живое же резали. Наркоз отходит, вот и болит немножко. Не немножко? Прямо сильно? Марина, трамадол. Сейчас обезболим, а потом посмотрим. Если сильно будет болеть, утром МРТ сделаем, поглядим, что не так. Нет, вставать пока не надо. Утром я подойду и вас вертикализирую. Без меня не вставайте.
— Я же не зря Тимофеевых не люблю, — вздохнул Кирилл, когда они вышли из палаты. — Вот ничего особенного, молодой здоровый парень, обычная грыжа межпозвонкового диска, L4L5, сужения позвоночного канала нет, даже титан не ставили, не фиксировали, просто убрали грыжу. Чисто убрали, ничего не тронули. А нога болит и немеет. В идеале не должна. Болеть еще рано, наркоз недавно был, и неметь тоже не должно, если все в порядке. Может, конечно, к утру все пройти. А может, снова лезть придется. Подождем. Сейчас я буду все дневники заполнять, а ты сходи в подвал, проверь, нет ли где отверстия, через которое Она лезет в отделение. Там свет горит, но ты фонарик возьми.
— У меня в телефоне фонарик есть, — сказал Митя. — Но я не знаю, где подвал.
— Я тебя провожу. Да, помидорку не забудь на всякий случай. Будешь отбиваться от Смерти помидорами.
«Хитрый какой, — подумал Митя. — Сам в безопасной ординаторской будет бумажки заполнять, а меня — в подвал к Смерти!»
Но ничего не сказал. Ординаторы хирургам не возражают. Особенно на третий день работы.
Митя боялся, что подвал будет как в фильме ужасов: темные своды, с которых капает подозрительная жидкость, осклизлые стены, паутина, свисающая до полу и усеянная мохнатыми пауками размером с кулак, кровавые пятна на полу, кривые бетонные плиты, которые так и норовят повернуться и сбросить тебя вниз, в секретное подземелье, утыканное отравленными кольями. Но ничего подобного строители онкоцентра в проекте не предусмотрели. Подвальные переходы были запутаны, но освещены тусклыми лампочками и вполне себе сухи и опрятны. Митя шел наугад, вдоль труб центрального отопления и водопроводных труб на стенах, и радовался, что ничего страшного не видит. Вот указатель «Гардероб для пациентов», там оставляют одежду те, кто госпитализируется в отделение. Вот указатель «Спортзал». Вполне обжитый подвал. И нигде нет ни окошка, ни щели. Неоткуда лезть этой… неназываемой.
Кап… кап… где-то капает. Наверное, протекает труба, вон их тут сколько. Митя осмотрелся. Нет, еще не здесь, дальше. Совсем не страшно, подумаешь, капает. Надеюсь, это вода. А что еще может капать в подвале, не кровь же. Кап… кап… кап… Митя зажег фонарик, хотя и так было не темно. Кап… кап… звуки доносились из левого коридорчика. Он почему-то совсем не освещался. Ну понятно почему: этот коридорчик, наверное, никуда не ведет, а лампочки горели на тех путях, которые вели в важные отделы онкоцентра: гардероб, пищеблок, гистологическую лабораторию, морг… ой, Митя совсем забыл, что здесь есть проход в морг, чтобы не по улице умерших возить, чтобы их живые не видели и не огорчались. Ну и ладно, подумаешь — морг, никто из врачей не боится мертвых. И Митя тоже совершенно не боится.
Митя свернул в темную кишку коридора, откуда доносилось капанье, осветил стены фонариком. Ничего особенного. Коридорчик короткий и заканчивается тупиком. Оттуда потянуло холодком. Ага, окошко! Оно находится ниже уровня земли и выходит, наверное, в яму с бетонными стенками, Митя не знал, как называются такие прямоугольные ямы перед подвальными
О проекте
О подписке