Глава 4

– Сам-то что думаешь? – поинтересовался Глеб, подсвечивая фонарем стену туннеля, тянувшуюся по правую руку.

– О чем ты? – спросил Симонов. На мгновение ему показалось, будто луч высветил какую-то надпись, но когда сам он направил на это место фонарь, то ничего не обнаружил.

Побегать, чтобы не опоздать, ему пришлось изрядно. Когда он достиг южного туннеля, возле него, переминаясь с ноги на ногу, стояло двадцать человек. Через пару минут подошел Кириллыч, смерил всех взглядом, пожал руки присутствующим и повел в темноту.

Поначалу шли все вместе, но вскоре им предстояло разделиться на три дозора: на пятидесятом, сотом и сто пятидесятом метре от станции. Пятеро, включая Миху, уже остались за спиной. В случае серьезного прорыва они будут последним щитом. Именно у них стоял чудовищный огнемет, готовый выжечь все живое.

Зная, какое сокрушительное оружие направлено в спину, было тревожно идти по туннелю. Не то чтобы Влад совсем не доверял окружающим его людям, но где-то в глубине души готовился к отвратительной, мучительной, но хотя бы быстрой смерти, если кто-нибудь вдруг сбрендит и разглядит очередных призраков в темноте, в которой ничегошеньки нет.

Тьма – она такая. Может стать другом и проводником, а может заморочить и свести с ума.

– Ты дурачка из себя не строй, – обиделся Глеб. – Я о том спрашиваю, о чем глава сказал.

Симонов хмыкнул. Однозначного ответа у него не имелось. Больше всего ему хотелось повторить слова Щербина: поживем – увидим.

Не ко времени и не к месту припомнился улыбающийся Семен в полном боевом облачении. Не мог он не понимать, на какую рискованную операцию подписался. Те, кто сопровождал вторую группу, вовсе не были зелеными юнцами. Однако радовался предстоящему опасному, если не смертельному, походу Семен абсолютно искренне – как скаковой конь, застоявшийся в деннике, – участию в скачках.

Хотелось бы Владу так же: жить без оглядки и от риска приходить в восторг. Адреналин, говорят, тот еще наркотик. Но парень попросту не мог, он не понимал, каково это – срываться в бой, не помня себя и полностью отдаваясь желанию победить любой ценой. Геройство геройством, благородные порывы благородными порывами, но должна была присутствовать некая внутренняя дурь в хорошем смысле этого слова, тяга к приключениям и уверенность в себе. Ничего подобного Влад не испытывал, хотя и старался честно выполнять возложенные на него обязанности и в дозоре не только лясы точил и чаек попивал.

– Домой хочу, – сказал он честно, решив ничего не придумывать.

– Домой? – переспросил Глеб и нахмурился. – На Добрынинскую? Но там ведь делать совершенно нечего.

Влад вздохнул. Его товарищ был уроженцем именно этой станции, потому и слово «дом» воспринял соответственно, совсем не подумав, что у собеседника он другой.

– На Фрунзенскую, – ответил Симонов. – Представь себе, я все еще надеюсь на нее вернуться.

– А я думал, ты уже давно выкинул из головы эту чушь, – буркнул Глеб, почему-то расстроившись.

Влад отвечать не стал, только покачал головой.

– Ты же со сталкером в одной палатке живешь, и вообще, Винт тебя опекает, – напомнил Глеб. – Уговорил бы его проводить, раз никто из наших к красным коммунякам не ходит.

– Масло масляное, – заметил Симонов.

– В смысле? – не понял его собеседник.

– Как будто бывают белые коммунисты, – фыркнув, пояснил тот. – А Винта я уговариваю уже давно, да все без толку. С ним вообще все непросто. Когда часто отлучается, забегает в палатку от случая к случаю, мы нормально общаемся. Однако стоит ему задержаться… – Влад покачал головой. – Спорить начинаем чуть ли не по любому поводу. У него взгляды на жизнь совершенно не совпадают с моими, а он ведь еще и давить пытается. Нет. Не пойдет он до Фрунзенской, а я с ним не собираюсь тащиться наверх, как бы он ни пытался вырастить из меня своего преемника.

– Забей… – посоветовал Глеб. – Старики все такие. А ты, значит, не очень-то и хочешь возвращаться на эту свою Фрунзенскую, – заметил он и улыбнулся. – Ты ж однажды уже в одиночку по туннелям ходил. И еще раз сумел бы.

– Наверное… – Симонов резко остановился, сам не поняв, почему, – просто ноги внезапно отказались идти дальше. Щекам стало жарко, но по позвоночнику сбежала струйка ледяного пота.

– Ты чего? – нахмурился его спутник.

Влад тихо выругался сквозь зубы, использовав парочку выражений, позаимствованных у Семена.

«Вдох-выдох, – он мысленно пнул самого себя. – Еще. И сосчитать про себя до десяти. И идти, а то уже народ оглядывается, а Кириллыч – самый главный по дозору, мужик лет пятидесяти – таращится, можно сказать, просто неприлично и наверняка подозревает черт-те в чем».

– Ничего, – прошипел он вслух. – На Добрынинскую не вернусь точно, если тебя это волнует.

– Ура! Волнует, – заверил Глеб и похлопал его по плечу. – Оставайся с нами, Влад. Будем тремя мушкетерами, исследователями новых станций. Один за всех, и все за одного.

Взгляд Глеба стал мечтательным, он разве только руки не потирал, предвкушая скорые приключения, и всем своим видом неожиданно напомнил Семена. Похожий задор и бесшабашность бурлили и в его крови, а вот Симонов подобных чувств, увы, не разделял. Слишком уж серьезным казалось ему происходящее.

– А твои как? – поинтересовался он, решив вернуть спутника в родные туннели и слегка охладить. – Тоже останутся?

– Не-а. Родичи вернутся на Ганзу, я уже поставил их перед фактом, что ноги моей на Добрынинской не будет, и пусть маман засунет свои матримониальные планы туда, откуда вытащила. Мне двадцать лет! Не желаю я семьей обзаводиться и возиться с пеленками. Мир велик, и в нем столько всего интересного! Я для себя пожить хочу!

– А отец?

– Батя у меня – свой в доску и все понимает. Так и сказал: мол, взрослый ты уже, и жить тебе самому. Маман – в слезы, но для проформы, скорее, показательно. Она вообще тот еще манипулятор, да только я уже давно ее фокусы назубок выучил. Мне только младших жаль: я-то отделался малой кровью, а вот им, когда подрастут, туго придется. Особенно Нюрке. Ей четырнадцать, и она уже норов показывает, а Нинка Королева, которую Иваныч техническому делу учит, для нее вообще кумир. Если не отпустят, сама из дому сбежит, не с нами на юг, так на какую-нибудь другую станцию.

Нина – вернее, по-настоящему звали ее Инна, но Иванычу это имя не нравилось и никак не ложилось на язык, – бредила всем техническим и электронным. Она, казалось, нутром чуяла, что где сломается в следующий момент и как это починить. По поводу своего переименования она не особенно и возражала, для нее совершенно иное главным было: ее учили электротехнике, до которой не каждого мужчину допускали. Потому на станции она держалась особняком, не желала заводить никаких романов, а любых ухажеров сразу посылала по известному адресу и хорошо, если цензурно. Ситуация в семье у нее складывалась почти как у Глеба, с одной лишь разницей: фразу «Тебе жить, думай сама» говорила матушка, которая, в сущности, и решала все основные вопросы.

Нина-Инна тоже выросла в полной семье, что еще сильнее укрепило Влада в уверенности, будто вся эта тяга к приключениям и к поиску себя – не просто так. Слишком уж опекали чад родители, больно настойчиво пытались привить им свою жизненную философию, сводящуюся к размеренному, спокойному существованию, самореализации в детях и тихому счастью друг с другом. Кому же подобное в двадцать лет понравится, особенно если ничего плохого никогда не видел и близких не терял? Вот и росло на многих благополучных станциях поколение бунтарей: тех, для кого героями были сталкеры и прочие одиночки.

– А у Михи никаких проблем не возникло: никто обратно идти не захотел. У него мать – на ферме начальница над всей сменой, а отец – важный технический работник. Оба на хорошем счету у главы и точно не хотят быть незнамо кем на Добрынинской. Для них переезд на Нагатинскую, наоборот…

Развить мысль ему не дали, потому как дозор подошел ко второму рубежу. Тут тоже имелась насыпь, увенчанная двумя пулеметами. Несмотря на ожидающий за спиной огнемет, нагатинцы все же рассчитывали отбиться именно здесь.

– Семеро остаются, остальные – за мной, – распорядился Кириллыч и, видимо, опасаясь, как бы необстрелянные новички не поняли его неверно, уточнил: – Глеб Кондрашев на сотом, Влад Симонов – на сто пятидесятый шагом марш.

– Ну, брат, бывай, – Глеб ударил товарища по плечу и озорно улыбнулся. Судя по выражению лица, он был рад именно такому раскладу: не возле станции, но и не в разведке, да и народу вокруг много – отобьются, в крайнем случае. – Береги там себя и смотри в оба.

– Пока, – отмахнулся от него Влад, не видевший ни малейшего смысла в подобного рода прощаниях. На пятидесятом Глеб с Михой чуть ли не обнялись, вызвав усмешки у большинства бойцов.

И пошли они дальше. Яркие фонари были у всех, но мглу они не рассеивали, а отгоняли всего на метр вокруг. Гулко звучали шаги. На стенах временами поблескивали капельки влаги. В какой-то момент Кириллыч поравнялся с Симоновым.

– Как, салага? Нормально? – спросил он.

Влад кивнул. Вдаваться в подробности ему не хотелось, ведь вопрос мог касаться как самочувствия, так и недавно испытанной паники.

– Хорошо. Если что…

– Я понял, – намного резче, чем хотел, ответил парень. – Семен говорил со мной перед тем, как ушел с группой.

– А… – протянул Кириллыч, не обративший, казалось, на неподобающий тон внимания. – Ну, тогда ладно. Будешь нашей палочкой-выручалочкой.

Влад так и не понял, шутил главный дозорный или нет, просто еще раз кивнул, ну а там и столб с отметкой «150» в черно-желтую косую полоску замаячил впереди. Стоило подойти к нему ближе, перед глазами предстала табличка, на которой почерками разной степени корявости значилось: «Добро пожаловать в Морию» (видимо, автору тоже попадалась в руки книга, которую недавно прочел Влад); «Оставь надежду всяк сюда входящий»; «В наших пещерах тепло и сухо, заходите без стука, драконы гостеприимный народ». Остальные разобрать было не так уж и просто, насчитывалось их никак не меньше десятка.

– Что? Занятно? – поинтересовался у Влада крепкий усатый мужик лет сорока.

Тот кивнул.

– Бравые дозорные на досуге упражнялись в остроумии, – усмехнулся Кириллыч.

– Ничто человеческое нам не чуждо, – хмыкнул усатый.

«А еще нас обзывали оболтусами», – отметил про себя Влад, но, разумеется, счел за лучшее не озвучивать эту мысль.

Тем временем запалили костерок и водрузили на огонь неизменный чайник. Уже через несколько минут получивший свою кружку Симонов привалился к стене и с улыбкой слушал очередную байку усатого. Дежурство в северном туннеле почти не отличалось от дозора в южном. Разве что здесь все же казалось опаснее.

Сколько раз, бывало, Влад с Михой и Глебом затихали и, судорожно вцепившись в автоматы, вглядывались и вслушивались во тьму, когда раздавался какой-нибудь шум, казавшийся им подозрительным. Однажды чуть не открыли огонь по сунувшемуся к станции без предупреждения сталкеру (мужик так и не понял, что был на волосок от смерти). Как-то увидели большую то ли крысу, то ли собаку – их по нынешним временам часто путали – однако та вовсе не стремилась нападать и вообще, видимо, забрела в их туннель абсолютно случайно – посверкала оранжевыми глазищами и скрылась.

А здесь, в южном туннеле, – абсолютная тишина. Причем вовсе не мертвая или зловещая, а самая обычная.

– Ну и как тебе, малец? Не боязно? – спросил у Влада высоченный боевик с мясистым лицом и почти бесцветными светло-голубыми глазами.

Парень покачал головой и ответил первое, что пришло в голову:

– Очень спокойно.

– Вот!.. – протянул другой. По сравнению с первым он был невысокий и очень худой, но под водолазкой серого цвета бугрились мышцы, а резкость и быстрота движений удивляли.

«Пожалуй, вздумай эти двое выяснить отношения, неизвестно, кто одержит верх», – подумал Симонов.

– Те, кого скрывает мгла, наблюдают за тобой постоянно. Они хотят, чтобы ты думал, будто здесь никого нет, влияют на тебя ментально, успокаивают… – продолжал боец. – Знаешь ли ты, кто такие сновы?

Влад качнул головой.

– У… братец, – состроив зловещую гримасу, произнес другой боец: смуглый и во всем черном. – Это призраки такие. Сами они чернее черного, а глаза алым светятся…

– А с чего вы взяли, будто призраки? – поинтересовался парень. – И как разглядели, если они черные? Туннель ведь не освещен.

Он спрашивал абсолютно серьезно, потому искренне удивился и растерялся, когда боевик громко загоготал, а затем к нему присоединился и его приятель, первым заговоривший о сновах. Сдерживаться они и не подумали, словно совершенно не боялись привлечь внимание обитателей южного туннеля; наверное, не верили, будто те вообще существуют, просто хотели подшутить над новичком.

– Ай, молодца! Далеко пойдет, да, Валерка? – отсмеявшись, спросил смуглый.

– Вполне может, – смерив Влада оценивающим взглядом, заметил тот.

Симонов же теперь прислушивался не столько к разговору, сколько к продолжавшему греметь по туннелю эху. Почему-то оно казалось необычным, лишь частично похожим на смех, а еще раздавался странный перестук. Винт как-то изображал похожий, бряцая ножом по пустым жестяным кружкам. Он утверждал, будто именно такой звук сопровождал несущиеся по туннелям поезда.

«Только этого не хватало!» – подумал Влад, сглотнул и, закашлявшись, немедленно приложился к кружке. Стук стал ослабевать, а затем исчез вовсе. Рассказывать о нем точно не стоило: засмеяли бы.

– А ты лучше бы, чем зубоскалить, поддержал приятеля, – заметил означенный Валерий. – А то ж совсем разочаруем мальчишку. Они ведь в своем северном глядят на нас чуть ли не как на небожителей, а оказывается, у нас работа абсолютно такая же, даже еще тише. Никто к нам не лезет, ни от кого не отстреливаемся.

– Эка ты хватил, – фыркнул бородатый мужик за тридцать с гладко выбритой головой – Александр Молчанов, один из немногих, кого Влад запомнил по имени. – Сталкеры – вот, кто нынче кумиры молодежи. Верно, парень?

Симонов повел плечом. Он понимал, что является здесь человеком новым и лишь потому притягивает к себе взгляды дозорных. Обычно настойчивое внимание практически незнакомых ему людей Владу не нравилось, но сейчас льстило, и на сердце было не только спокойно, но и тепло и весело.

– За себя не скажу, – ответил он. – Каждому свое, видимо.

– О! – заметил Валерий. – Слова не мужа, но уже и не мальчика. Ты только не порть нам легенду, не распространяйся на станции про здешнее спокойствие, а то еще запрягут чем-нибудь хлопотным.

Влад кивнул:

– Обещаю.

– Пока будешь ходить с нами, – заметил Кириллыч. Он, хоть и сел вдали от парня, по другую сторону костерка, смотрел внимательно, не пропуская ни одного слова и движения. Следил, то ли выполняя обещание, данное Семену, то ли руководствуясь собственными соображениями.

– Из-за того, что беду проморгали именно мы, дозорные северного туннеля? – прямо глядя ему в глаза, спросил Симонов.

– Можно подумать, вы, мальчишки, могли чего-то там углядеть, – вздохнул Молчанов. – Хорошо еще, вас, необстрелянных, самих не съели. И вы можете на меня шикать сколько угодно, братцы, но ответственность за бардак в северном лежит именно на главе. Ему, видите ли, жалко было отправить с пацанами хотя бы одного нормального ветерана. Ну ладно, допустим, тот же Семен незаменим в стычках, его так просто с юга не снимешь, но вот Тыртыша отчего не перевести на северное направление? Он бы молодняк заодно и подучил, и на правильный лад настроил. Умение группы приближающиеся слышать дорогого стоит.

Означенный Тыртыш на самом деле звался Тыртышниковым Николаем Петровичем и являлся всеми уважаемым ветераном и едва ли не самым старым боевиком подземки. С виду ему можно было дать лет шестьдесят, но люди, знавшие его лично, всегда лишь хмыкали и желали всем, в том числе и самим себе, выглядеть так в настоящие годы Тыртыша. К тому же он действительно умел «слышать туннели» и никогда не ошибался относительно того, кто приближается из темноты.

«Скорее всего, именно благодаря его чуткому слуху дозорные не открыли огня по тому неожиданному каравану, идущему с якобы нежилого юга», – подумал Влад.

– Нет, – наконец, ответил Кириллыч, пристально глядя на Симонова, и одобрительно кивнул. Видимо, и сам вопрос, и то, как он был задан, пришлось ему по душе. – Ничего вы на самом деле сделать не могли. И хорошо, что тоже не исчезли, как остальные. Вас ведь никто не учил, как надо.

– У нас инструкция была, – возражать не хотелось, но молчать, соглашаясь с чужим снисхождением к молодости и неопытности их троицы, Влад посчитал неправильным.

– Какая там инструкция? – презрительно поморщился Валерий. – Если что, стреляйте, но просто так не палите?

– Да… глава здесь оплошал, – продолжил Кириллыч. – Он – мужик толковый, зря ты, Сашка. Просто не за всем уследить может. Скинул вопрос на того же Хряща, а тот – человек-лозунг. В смысле, именно ими, лозунгами, и разговаривает, и очень похоже, будто и думает тоже ими. Он и решил, мол, коли туннель хоженый-перехоженый и неопасный, пусть и торчат там не специалисты, а кто-нибудь попроще.

Влад вздохнул. Была в их словах определенная правда. Но при этом и самого себя принижать совсем не хотелось. Кое-что все-таки они втроем могли и умели. И, случись беда, точно не дрогнули бы.