Ночь прошла спокойно. Ванька дождался, когда хозяин уснёт, и вышел во двор посмотреть на звёздное небо. Образование, полученное им, привело к тому, что он слишком много размышлял о своей судьбе и о судьбе других крепостных, о том, почему одни люди рождаются свободными, а другие вынуждены быть их рабами – словом, учение развило его ум, но бесплодные рассуждения иссушали и утомляли его. А ещё Ванька слагал вирши – совершенно неожиданно он обнаружил в себе этот дар и даже начал записывать некоторые особенно удачные строки. И конечно же, он читал, читал в свободное время, которого у него практически не оставалось, читал по ночам при лучине или свечных огарках, которые тайком собирал по всему дому.

Но сейчас ему было не до книг, Ванька чувствовал, что его хозяин назавтра выдумает, как обмануть барыню, и привлечёт его к выполнению своего плана. А лукавить Ванька ох как не любил! Он и умалчивать-то не мог: глаза его сразу выдавали и румянец, заливавший не только щёки, но и уши, и лоб.

– Ладно, – пробормотал он под нос, – утро вечера мудренее…

***

На следующий день утром во время трапезы Саша затеял задушевную беседу с матерью: видимо, ночью его посетили какие-то мысли, и он решил не откладывать тяжёлый разговор. В столовой не было никого кроме них; Ванька, прислуживавший обоим, давно и справедливо полагал, что его присутствие ничуть не стесняет хозяев: они обращали на него внимания не больше, чем на какой-нибудь предмет обстановки. Будь он чуть поглупее, возгордился бы, посчитав, что допущен в интимные круги семьи Зарецких на правах Сашиного молочного брата, но… раб, кем бы он ни стал впоследствии, для своих господ всегда останется рабом. Так что Ванька слушал внимательно да мотал на ус, не забывая о своих обязанностях.

Мило поболтав с Елизаветой Владимировной о то, о сём, подробно обсудив её здоровье, Саша приступил к самой важной части беседы.

– Матушка, я как следует обдумал ваши слова насчёт женитьбы… – он сделал многозначительную паузу.

– И? – оживилась мать.

– И… пока ничего не решил! – воскликнул Саша. – Ну, в самом деле, матушка, как я могу принять решение, не видя невесты, не зная, кто она, что она?! Как?!

– Но, дружочек мой, – разволновалась барыня, – ты ведь сам вчера выскочил от меня как ошпаренный, слова не дал вымолвить! А я бы ещё вчера тебе всё-всё рассказала!

– Ну, вчера-то было одно дело, а сегодня – другое, – туманно сказал Саша. – Да и вообще, матушка, я хотел бы… взглянуть на невесту. Хоть одним глазком! При всём моём уважении к вам, понравится ли она мне так, как, вижу, угодила вам?

– Коли хочешь, дружок, так и сделаем! – обрадовалась Елизавета Владимировна (надо же, сын перестал брыкаться, и всего-то одна ночь прошла!). – Нынче же отправлю нарочного с письмом, а завтра и ты поедешь!

Дело было слажено. Оба радовались. Мать даже не предполагала, что сын может строить какие-то козни супротив её решения.

– Ванька! Умываться! Исподнее чистое! Камзол новый тащи, да башмаки не забудь, те, с красными каблуками! – Саша вертелся, прихорашиваясь, перед маленьким зеркалом. – Что за зеркала в этом трактире! Погляди, хорош ли я? – он повернулся к слуге.

– Чисто жених! – одобрил Ванька.

– Ну что ж, это славно, – внимательно глядя на него, сказал Саша. – А теперь слушай мой план…

И он обстоятельно поведал Ваньке, что от него требуется. Слуга обомлел, мало того – перепугался до смерти.

– Мин херц, да как же я смогу?! Как же, ведь это обман!! Ежели барыня узнает, мне не поздоровится! Да и не только мне… А Пульхерия Ивановна-то чем провинилась перед вами, что так над ней пошутить хотите?! А опекуны её дознаются потом…

Оплеуха прервала не совсем внятный монолог.

– Тебя кто-нибудь спрашивал? Кого-то интересует, что ты думаешь?! – Сашины глаза метали искры. – Делай так, как велю! Опекуны её на свадьбу не приедут, рады, небось, что с рук племянницу сбудут. А если девица и поймёт, что её обманули – куда ей деваться-то?! Без приданого толкового да без родителей… Промолчит! Не промолчит – ей же хуже! А мне всё едино, на ком жениться, хоть на жабе пупырчатой… Понял? Не слышу!

– Понял, Александр Андреич, – смиренно сказал Ванька, опустив глаза долу.

– Да что ты трясёшься, дурья башка! – вконец разъярился Саша. – Иди сюда! Смотри!

Он толкнул слугу к зеркальцу.

– Ты видишь?! Глаза, нос, волосы – у нас всё одинаковое, словно мы братья! Как две капли воды! Руки у тебя не мозолистые, – продолжал он, – изъясняться умеешь получше моего, манеры имеешь… Всё! Кончено! Адрес вот, на грамоте! А я пошёл. Если вечером не приду – ищи меня… Спросишь у трактирщика где.

Саша повернулся на каблуках и вылетел из комнаты.

Ванька ещё раз посмотрел на себя в зеркало, вздохнул и стал облачаться в барскую одежду. План, придуманный Сашей пугал его и будоражил одновременно: каково это – почувствовать себя вольным человеком?! Хоть ненадолго…

Подъехав на извозчике к небольшому дому Ковалевских, коего и расположение, и окружение вещало о том, что хозяева живут небогато, мало того – скромно, Ваня опять ощутил непривычную дрожь в коленях. Потоптавшись немного у небольших ворот, он вытер о нарядные штаны вспотевшие ладони и, взявшись за колотушку, постучал. Не дождавшись ответа, постучал вновь, но тут дверь неожиданно распахнулась, и юноша отпрянул назад, наступив на камень и потеряв равновесие.

– Что вы, что вы, голубчик!– испуганно воскликнул пожилой мужчина с добрыми голубыми глазами и шапкой русых седеющих волос. – Можно ли так неосторожно!

Он подхватил Ваньку под локоть и помог удержаться на ногах.

– С кем имею честь? – любопытство так и вспыхнуло в его глазах.

Иван, от неожиданности растерявший все мысли, несколько мгновений открывал рот, как рыба, выброшенная не в меру игривой волной на берег, но тут лицо мужчины осветилось неподдельной радостью и он, обернувшись в глубь двора, крикнул:

– Наташа, Наташа, счастье-то какое! Сынок Андрея Александровича Зарецкого к нам пожаловал!

Из открытых дверей не слишком презентабельного дома выглянула невысокая полнотелая женщина и всплеснула руками.

– Охтеньки мне! А у нас и не готово ещё ничего! Проходите, батюшка, проходите! Как же вы на папеньку своего похожи! Чисто Андрей Александрович!

И Ванька, влекомый неумолимой судьбой в лице Николая Пантелеймоновича Ковалевского, бывшего служащего третьего департамента, а ныне дворянина без определённых занятий и доходов, ступил через порог…

– Пожалуйте к столу! – Наталья Николаевна, верная спутница своего супруга, улыбаясь не только глазами и губами, но и всем добрым лицом, провела юношу в гостиную.

Только он собрался присесть за небогато, но заботливо сервированный стол, как хозяйка ахнула:

– А умыться-то! Я, чай, все пропылились в дороге! Палаша, неси воды барину умыться!

При слове «барин» Ванька вздрогнул и вновь вспотел. Он встал и хотел было уж открыться присутствующим невзирая на неминуемые последствия, но тут пулей влетела хорошенькая Палашка с тазом, кувшином и полотенцем на плече и, стреляя глазами в молодого «барина», предложила умыться с дороги. «Барин» неловко закатал рукава непривычной одежды и склонился над тазом. Прохладная вода остудила горевшие щёки, и Ванька укрепился в намерении рассказать правду таким милым и добрым людям. «Чему быть, тому не миновать, – подумал он. – Ну, полютует мин херц, покуражится, но не до смерти ведь… да и барыня заступится…»

Ванька принял полотенце из рук дворовой девки и стал утираться. Спрятавшись за вышитым полотном, он ещё раз вздохнул, собираясь с силами, отнял повлажневшую ткань от лица и остолбенел. Вместо девки Палашки перед ним стояла и держала кувшин невысокая голубоглазая девица с пшеничного цвета прямыми волосами, старательно забранными за маленькие, слегка оттопыренные ушки, сквозь которые, казалось, просвечивали розовые лучи солнца. Необыкновенно светлые голубые глаза с чёрными зрачками и тёмно-синей окаёмкой радужки блеснули озорством, аккуратные малиновые губки улыбнулись, показав прелестные белые зубы, на щеках сверкнули ямочки и раздался звонкий хохот.

Ванька тут же всё забыл.

– Пусенька! – с укоризной воскликнул Николай Пантелеймонович, но столько было любви и ласки в его голосе, что у Ивана защемило сердце. – Тебе бы только шалить! Это ведь суженый твой приехал, поприветствуй его как положено!

Пульхерия передала кувшин Палаше и церемонно присела в реверансе, потушив длинными пшеничными ресницами задорные искорки:

– Доброго здоровья вам, Александр Андреевич! Пожалуйте к столу, уж не побрезгуйте, чем богаты, тем и рады!

– И вам желаю здравствовать, Пульхерия Ивановна! – с замиранием в сердце произнёс Ванька, одним махом отказавшись от своего праведного плана и предложив Пульхерии руку, на которую она и оперлась невесомо своей маленькой ладошкой с розовыми тонкими пальчиками.

Иван подвёл девицу к столу, подождал, пока она присядет, аккуратно подвинул её стул и по привычке встал у неё за спиной сзади и чуть сбоку.

– Что же вы не присаживаетесь, Александр Андреевич? – с недоумением спросила Пульхерия, и Ванька, спохватившись и покраснев, сел рядом с ней.

Во время обеда, не столь богатого и изысканного, сколь приготовленного от души, завязалась общая беседа, на протяжении которой опекуны интересовались здоровьем Елизаветы Владимировны и прочих домочадцев, рассказывали свои нехитрые новости и сетовали, что не смогут приехать на свадьбу любимой племянницы: далеко, здоровье не позволит, да и сама поездка будет очень затратной.

– Я ведь, Сашенька, как вышел в отставку, так кроме пенсии другого дохода не имею, – спокойно, не жалуясь, сказал Николай Пантелеймонович. – Наташенька тоже у меня бесприданница, так что… живём как можем!

– Очень рады, что матушка ваша вспомнила про нашу Пусеньку! – добавила Наталья Николаевна. – Она у нас такая умница и рукодельница, дай-то Бог каждому! Хорошей женой будет!

– Тётя, ну что вы! – Пульхерия вспыхнула, выскочила из-за стола и убежала.

Несмотря на нарушение приличий, тётя и дядя только улыбнулись и намекнули жениху, что неплохо бы утешить будущую супругу! А найти её можно в саду меж розовых кустов, которые она сама холит и лелеет! Ванька встал, извинился и заспешил следом за девицей, провожаемый добродушным смехом опекунов.

Пульхерия действительно гуляла в маленьком розарии, сама напоминая юный, ещё не распустившийся бутон. Юноша молча пошёл рядом. Пульхерия тоже молчала, трогая попеременно то один цветок, то другой.

– Гусеницы, – вдруг сказала она.

– Что?

– Гусеницы вредят розам. Надо следить за ними и при первых признаках обрабатывать табачным настоем. Тогда помогает.

– А моя матушка от гусениц горчичный раствор пользует… или мыльный, – с запинкой сказал Ванька и добавил. – А вам, Пульхерия Ивановна, больше всего розы нравятся?

– Да, они ведь очень красивые!

– Как и вы! – неожиданно для себя брякнул он.

Пульхерия опять закраснелась и потупила взор. Рука её вновь потянулась к бутону и… встретилась с рукой юноши, который бережно взял её пальчики и склонился в поцелуе. Далее они пошли, взявшись за руки. Ванька судорожно придумывал, о чём бы поговорить, но Пульхерия сама спасла ситуацию, поинтересовавшись, что он любит более всего. И тут Иван, нисколько не покривив душой, начал рассказывать о том, как любит читать и особенно вирши, на что девица, хитро прищурившись, продекламировала:

–Если девушки метрессы,

Бросим мудрости умы;

Если девушки тигрессы,

Будем тигры так и мы!

– Как любиться в жизни сладко,

Ревновать толико гадко,

Только крив ревнивых путь,

Их нетрудно обмануть! – продолжил Иван и воскликнул. – Вы знаете стихи Сумарокова?!

– Не токмо стихи, но самого стихотворца знаю!

– Не может этого быть…– усомнился Иван. – Александр Петрович опочил в семьдесят седьмом году! А вам, Пульхерия Ивановна, сколько лет, что вы его помните?

– Вы, Александр Андреевич, в каких краях воспитание получали?! – вспыхнув, Пульхерия отдёрнула руку. – Что это вы у дамы возрастом интересуетесь?!

– Да я… единственно для того… чтобы… – забормотал опешивший Ванька, – чтобы…

Девушка расхохоталась:

– Да я шучу! Что это вы как побледнели! Конечно, я с ним лично не знакома! Я родилась спустя несколько лет после его смерти. Папенька рассказывал… – внезапно загрустила она. – Папенька был дружен с Александром Петровичем, они театром вместе увлекались в молодости… Потом он в опалу попал, разорился, в Москву переехал и здесь умер… Он много папеньке книг подарил, своего сочинения, с собственноручной надписью! Я могу показать!

– Сочту за честь, если окажете мне такое доверие… Я ведь и сам… – Иван замолчал.

– Что сам?

– Вирши сочиняю… – чуть слышно шепнул он.

– Да?!!! – Пульхерия захлопала в ладоши. – Почитайте, Александр Андреевич!! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!!!

– А смеяться не будете?

– Нет, конечно, как же это возможно!

Глаза её блестели, ямочки на щеках сияли, и Ванька тихо прочитал:

– Вы летите, мои мысли,

К той, котору я люблю

И в мечтах могу лишь мыслить,

Как я крепко обниму!

Покажите ей всю силу

И весь лик моей любви!

Ах! Её я не покину!

К ней, любовь моя, плыви!¹

Вирши, конечно, были далеки от совершенства, это Ванька и сам понимал, но Пусеньке они понравились, и её ладошка доверчиво скользнула в его руку.

В общем, как решили опекуны, наблюдавшие за молодыми людьми, дело было слажено, оставалось только договориться с матерью жениха о дате венчания, с коей целью Николай Пантелеймонович и устроился за бюро, предварительно потребовав бумаги и свежих чернил.

– Вот, дорогие мои, – тем временем говорила Наталья Николаевна Ваньке и Пульхерии в гостиной, где они пили ароматный свежесваренный кофий, преставимся мы с Николаем Пантелеймоновичем – всё ваше будет! И нет-то у нас ничего, – улыбнулась она, – но и то, что есть, вам отпишем, голубчики! Детками Бог-от не наградил, зато Пусеньку послал и тебя, Саша…

При этих словах у Ваньки внутри всё похолодело: на него вдруг с новой силой обрушились обстоятельства, в силу которых он здесь оказался.

«Что же я наделал?! Почему не открылся этим добрым людям?… – с тоской подумал он. – Как замечательно они ко мне отнеслись, и что будет потом, когда они узнают, кто я… Кто!…»

– Сашенька, ты не грусти, – по-своему истолковала Наталья Николаевна внезапное молчание Ваньки.– Мы ни о чём не жалеем, жизнь прожили хорошо, честно! Хотелось бы на ваших деточек порадоваться успеть, так что…– она с улыбкой погрозила пальцем, – не тяните!

Пульхерия опять закраснелась, как ясная зорька, Ванька невесело улыбнулся.

– Ну вот, готово! – бодрым шагом вышел Николай Пантелеймонович, размахивая запечатанным письмом. – Передай матушке, пусть решит и отпишется нам! Приветы наши не забудь да всё, что хозяюшка моя приготовила для Елизаветы Владимировны, тоже!

– Что вы, зачем вам лишнее беспокойство! – начал протестовать Ванька, но быстро осёкся под строгим взглядом Натальи Николаевны.