Ольга подумала, что у него хорошая улыбка. Брачные аферисты так не улыбаются. Хотя… разве она знает, как они улыбаются. Должно быть, неплохо, если женщины на их улыбки покупаются десятками.

– Я скажу вот что: посуду буду мыть я, а вам предлагаю пока принять душ. С поезда полезно.

– Хорошо, – согласился он, снял с ручки двери полотенце, которым уже вытирал руки, и направился в ванную.

– Ну что вы! – крикнула Ольга и отобрала полотенце. – Я сейчас другое дам, большое.

– Не стоит так беспокоиться, Оля, – мягко сказал он и опять взял полотенце в свои руки.

От звука собственного имени, произнесенного низким мужским голосом, Ольгу почему-то пробрал мороз. Она поежилась, смутилась и отвернулась к раковине. Мыла посуду она на автопилоте, думая только о том человеке, который плескался в ее ванной. Когда еще одна тарелка была разбита, поскольку ее поставили мимо сушилки, Ольга наконец очнулась. Да что же это такое! Подумаешь, назвал ее Олей! И что такого? Да ее все мужчины на работе так называют. А Наташкин Лешка иногда ее называет еще и Лёлечкой. Она же ничего, не тает.

Ольга собрала осколки в мусорное ведро, вытерла стол и прошла в комнату за бельем. Где же ему постелить? Ну… не в одной же с ней комнате! Чужой все-таки человек… Хотя… после года переписки Сергей Николаев казался ей уже почти родным. Она была в него почти влюблена. Впрочем, она была влюблена в другого. Этот Николаев ничем не напоминает ее друга по переписке. Странно, но теперь это почему-то Ольгу уже не раздражало. Ну… другой… и что? Неухоженный, конечно… Но так ведь ухоженные не ищут себе женщин по брачным объявлениям. Пузырей на локтях и следовало ожидать.

Взять, что ли, у Вальки раскладушку? Нет! Объясняться с ней! Придется постелить Николаеву в кухне на полу, на старом матрасе. Ольга, не отдавая себе отчета, почему-то выбрала самое красивое белое белье с кружевными прошивками.

– Ну что вы? Зачем же на пол такое стелить? – смутился Николаев, выйдя из ванной с прилипшими ко лбу мокрыми прядями и в мятой рубашке, которую, видимо, достал из своей сумки.

– Бросьте, – махнула рукой Ольга и, не глядя на него, скрылась в ванной.

Она стояла под горячими струями, которые смывали с лица медленно ползущие слезы. Да что же такое с ней творится? И чего ее так развезло? Не иначе как с Наташкиной выпивки! Точно! Отвратительные пьяные слезы! Ольга потерла глаза, пытаясь их унять, но они только потекли с новой силой. Ей вдруг, по выражению Вальки, очень захотелось завыть на луну. Вот сейчас в ее кухне на кружевном белье будет спать мужчина, а она… А она никому не нужна… Даже этому странному Николаеву. Он, конечно же, заснет, как только донесет свою голову до подушки. Не спал, видите ли, в поезде! Нежный какой! А она сейчас не сможет спать, когда он… Да что там говорить…

Ольга кое-как вытерлась и высунула хлюпающий нос из ванной. В кухне было уже темно. На полу белела бесформенная масса – Николаев на лучшем ее белье и на старом матрасе. Зажав рукой рот, оскалившийся для рыдания, она бросилась к себе в комнату, с трудом постелила на диван белье и упала лицом в подушку. Неожиданно для себя Ольга впала в такую безутешную истерику, когда, как ни дави рыдания, они все равно прорываются. Она кусала подушку, старалась думать о хорошем: о пушистой елке, которую ей удалось купить почти за бесценок и которая ждала своего часа на лоджии, о коробке с новыми игрушками в снежных блестках, – но ничего не получалось. В мозгу билась только одна мысль: «Никому, никому не нужна…»

– Оля… что случилось? – услышала она вдруг голос Николаева, вздрогнула, и рыдания перешли в самую отвратительную фазу вытья. – Я сейчас вам воды принесу.

И он принес. Ольга пила, стуча зубами о край чашки и особенно заливисто всхлипывая.

Ольге очень хотелось перестать рыдать, но ничего не получалось, может быть, как раз оттого, что рядом находился слушатель. Давно известно, что плакать всегда лучше для кого-нибудь. Николаев некоторое время посидел возле нее молча, а потом вдруг погладил по волосам и сказал:

– Это ничего… Это ерунда, пройдет… Вот увидите…

Она так напряглась под его рукой, что слезы чем-то мгновенно перекрыло, будто заслонкой. Ольга наконец вздохнула, глубоко и освобожденно, напоследок шмыгнула носом, но лица от подушки не оторвала. Вот так опозорилась перед «варяжским гостем»… Николаев еще несколько раз провел рукой по ее волосам и сказал:

– Если вы… оттого, что я оказался не таким, какого вы ожидали, то это ничего… Я уеду, а вы найдете себе другого… и все будет хорошо…

– Я никого не найду, – жестко ответила Ольга и села на постели, повернув наконец к нему зареванное лицо.

В комнате сгустился мрак, но она видела, что на Николаеве были только джинсы. При свете луны, сочившемся сквозь тюлевую занавеску, мускулы на руках Сергея отливали зеленым. Мужчина, сидевший на краю Ольгиного дивана, казался ирреальным, рисованным персонажем американских мультиков. Эдакий накачанный супергерой, прилетающий на помощь тем, кому плохо. Она протянула руку и дотронулась до его супергеройского плеча, потом провела пальцами по шее, потом по щеке. Николаев не двигался.

– Ну что же ты? – тихо спросила Ольга. – Обними же меня… Мы же целый год знакомы… Пора уже…

– А ты не будешь потом жалеть? – спросил он.

– Буду, не буду… Какая разница…

– Ну… мне не хотелось бы, чтобы ты со мной… на безрыбье…

– А разве ты писал мне среди золотых рыбок? – спросила Ольга, стаскивая через голову ночную сорочку.

– О-о-оля-а-а… – прошептал он и мягко опустил ее на подушку.

Они смотрели друг другу в глаза. Ольга подумала, что при свете завтрашнего дня, может быть, действительно пожалеет о том, что собралась разрешить Николаеву сегодня. Но то, что будет завтра, сегодня не имеет никакого значения, тем более что это самое сегодня уже наступило чуть более часа назад.

Она не знала, что думал Николаев, но его руки были нежны и бережны, губы теплы и совсем не пахли гадкими сигаретами, которые он курил на лестнице. Она несколько раз назвала его милым Сереженькой, а он ее – Олечкой. Если даже утром эти их ночные восторги покажутся тошнотворными и ненужными, Ольга решила, что все равно будет вспоминать ласки Николаева, как сказочный новогодний подарок. А что? Любила же Марьюшка своего Финиста Ясна Сокола по ночам! Утром он исчезал, а следующей ночью появлялся вновь. Ей, Ольге, тоже хорошо с Сергеем ночью. Пусть утром он опять превратится в не слишком видного «варяжского гостя» в ношеных-переношеных джинсах, она все равно попросит его задержаться еще на две ночи. Для нее особенно важно, чтобы в самую главную ночь в году – новогоднюю, он опять обернулся для нее Финистом Ясным Соколом.

Утром Ольга проснулась первой, как всегда за пять минут до звонка будильника. Она быстро соскочила с постели и перевела рычажок в нулевое положение. Пусть Сергей поспит. Заслужил. Как хорошо, что еще темно. Значит, очарование ночи не рассеется еще долго. Она напишет Сергею записку, чтобы он обязательно дождался ее с работы, а там… В общем, там видно будет…

Ольга пила кофе, когда Николаев проскользнул в ванную. Она огорченно застыла с бутербродом в зубах. Ну зачем он проснулся… Вот сейчас он выйдет из ванной, и она увидит, что он никакой не Финист, а так себе… чучело в драных джинсах…

Николаев вышел. И Ольга поняла, что ей все равно, какие на нем джинсы. Она уперлась взглядом в здоровое мускулистое тело, которое демонстрировала распахнутая рубашка, потом перевела взгляд на его лицо… И все… Это был тот самый Финист… Он был лучше, чем Финист… Это был ее Сергей… Тот, которого она ждала всю жизнь… Ольга медленно поднялась с табуретки, кое-как проглотила застрявший в горле кусок бутерброда и подошла к Николаеву.

– Сереженька, – срывающимся голосом проговорила она и обняла его за шею.

Он крепко сжал ее в объятиях и задушенно сказал:

– Боже мой… Оля… Я так боялся, что утром все покажется тебе мерзким… А я гаже всего…

– Ты ведь не уедешь сегодня? – испуганно спросила она.

– Ну как же я могу уехать, когда ты… когда я… когда мы…

Сергей совершенно запутался в местоимениях, но она и так все хорошо понимала. Она поцеловала его в губы, он с жаром откликнулся. Они долго еще обнимались бы, если бы Ольге не надо было идти на работу.

Весь рабочий день Ольга находилась в полубессмысленном состоянии эйфории. Она благодарила судьбу за то, что та наконец проявила благосклонность и послала ей Сергея. Как здорово, что она, Ольга, тогда решилась написать ему первое письмо! Надо же, как она безошибочно выделила его из трех претендентов на ее внимание! А то, что Сергей ей сначала не понравился, так… что ж… Видно, бывает и такое… Но ведь, в конце концов, все у них получилось! И не просто получилось, а как нельзя лучше! Сереженька! Се-ре-жень-ка!!!

– Оля! Вы сегодня как-то особенно прекрасны! – сказал ей начальник ОТК Петраченко и подмигнул. – Это на вас приближение Нового года так действует?

Ольга, ничуть не смутившись, ответила:

– Конечно, Геннадий Васильевич! Новый год – он на всех действует!

– Но на вас как-то особенно…

Ольга, счастливо улыбаясь, поднялась с места, обошла начальника и понесла накладные на участок. С Геной Петраченко у них уже несколько месяцев шли нежные перегляды. Начальник был женат, но Ольга считала, что взглядами они никак не могут повредить его семье. Ей было приятно, что Петраченко выделяет ее из всех подчиненных женского пола, и она старалась не думать, куда может завести их взаимная приязнь друг к другу. Она чувствовала, что сейчас Гена провожает ее глазами, но ей уже было все равно. У нее теперь есть Сергей, и ничьи, даже самые невинные, взгляды ей больше не нужны.

После работы Ольга прошлась по магазинам. Она ощущала себя уже чуть ли не мужней женой. Она с пристрастием выбрала индейку, которую особым способом запечет в духовке на Новый год, и не пожалела денег на свежие, а потому дорогие зимой красный перец и помидоры. Когда два полиэтиленовых пакета стали неподъемными от тяжести продуктов, Ольга решила остановиться. Сергею обязательно понравится, как она готовит! Он никогда не сможет ее покинуть! Никогда! Они будут вместе до могилы! Надо же! До чего же сладко в таком контексте думать даже о страшной черной яме!

Напоследок, еле волоча свои пакеты, Ольга завернула в магазинчик под названием «Подарки и сувениры». Что бы такое символичное выбрать для Сергея? Она прошлась вдоль полок. Ну ничего подходящего… Все какое-то безликое… залитое металлизированным покрытием или вульгарной цветной глазурью… какие-то дурацкие копилки, кошельки, журчащие модели водопадов, голые женщины, открытки с кошками и пошлыми надписями… Больше всего, конечно, было разнообразных свечей, красноносых Дедов Морозов и кукольно-глупых Снегурочек. Около особо звонкого водопада распевал английскую песню и качал головой даже толстый Санта-Клаус в короткой красной курточке. На полках и прямо на полу теснились искусственные елки всевозможных размеров, цветов и фасонов, обвитые сверкающей мишурой. В застекленном шкафу застыли мягкие игрушки. Все это Ольге не подходило, потому что было чересчур вычурным, кричащим, а главное, чужим.

Раздосадованная, она уже собралась уйти ни с чем, когда заметила в одной из витрин брелок с подвеской в виде маленького прозрачного кубика, внутри которого расположилась многолучевая сверкающая звезда. То, что надо! Ключи есть у каждого человека, а значит, безделушка не такая уж бесполезная. Это во-первых. А во-вторых, в душе у Ольги лучилась такая же звезда, как внутри этого прозрачного кубика. Точно! Это же символ ее, Ольгиной, души, заключенный в пластик и подвешенный к колечку для ключей. Когда Сергей будет вынимать ключи, он всегда будет вспоминать ее! Ольга уже не сомневалась, что двери, которые он станет открывать ключами, для них с Николаевым будут общими.

Оказавшись в собственном подъезде, Ольга почувствовала, что силы оставили ее. И дело было не в тяжести пакетов, которые она с трудом доволокла до дома. Она вдруг подумала, что, может быть, все зря: и звезда в прозрачном пластике, и индейка, и дрожжи для пирогов. Вот она сейчас войдет в квартиру, а там… никого… нет… Вдруг Сергей ушел? Вдруг он все прикинул, взвесил и решил, что новая жизнь с Ольгой не для него? Ночной угар прошел, и он поспешил унести от нее ноги. Или… может быть, он все-таки какой-нибудь аферист и из квартиры уже с утра вывезены все ценные вещи?.. Чушь! Какие у нее ценные вещи? Ну… телевизор новый… ну… компьютер, так он как раз не новый, а ужасно старый, даже не Pentium…

Она, Ольга, ведь, по сути дела, ничего о Николаеве не знает. Мало ли что он там писал в письмах. Все может быть таким же враньем, как рост в метр восемьдесят. Ночью они, разумеется, ни о чем не разговаривали. Они растворялись друг в друге… Ольге вдруг смертельно захотелось плакать. Вот сейчас она поднимется на свой девятый этаж, и если Сергея в квартире не окажется… если не окажется… то она… она… она выбросится из окна с зажатой в кулаке звездой в прозрачном кубике…

Сергей был дома и не один. На Ольгином диване сидела невероятным образом напомаженная Валька в белой летней футболке, вырез которой оголял ее внушительную грудь чуть ли не до сосков, и в узкой юбке аж с двумя разрезами по бокам. Из одного разреза напоказ была выставлена нога, обтянутая черной сеткой колготок с очень крупными ячейками. Длинные обесцвеченные Валькины волосы были завиты в немыслимые спирали и перекинуты через одно плечо. Валька была и вульгарна, и эффектна одновременно.

– О! Явилась! – сказала Валька, а Николаев бросился помогать Ольге раздеваться.

Скинув Сергею на руки пальто, Ольга прошла в комнату и вопросительно уставилась на Вальку. Та поерзала на диване и зачастила:

– Я это… я за солью… Ты у меня вчера всю забрала… я думала, что у меня есть еще… а оказалось, что нет… а завтра Новый год… а я сегодня уже хотела кое-что приготовить… ну ты понимаешь… ведь…

– Что ты несешь, Валентина? – скривилась Ольга. – Не брала я у тебя вчера соли! И ты сама об этом знаешь!

– Да? – притворно удивилась Валька. – Не брала? Надо же! А я и не посмотрела… Думаю, ту… что на полочке, ты взяла… а в… другом месте не оказалось… вот я и подумала…

– Валька! – угрожающе произнесла Ольга. – Если ты еще хоть слово скажешь про соль, я тебе дам целых три пачки, чтобы ты больше никогда за ней не приходила. Поняла?!

– Чего уж тут непонятного! – обиженно произнесла соседка. – Как самой, так можно приходить за солью, когда целых три пачки есть! А как другим… так целая истерика…

Валька подбоченилась, при этом ее грудь чуть окончательно не вывалилась из выреза футболки, зыркнула в сторону Николаева и с видом «Ну, Ольга, приди только ко мне еще за солью или спичками!» отправилась восвояси.

Ольга осталась стоять, прижавшись спиной к стене комнаты. У нее бешено колотилось сердце. Она боялась Вальки. Она боялась всего, что может отнять у нее Сергея. Она действительно ничего о нем не знала, и это, как оказалось, было страшнее всего. Николаев подошел к ней, заглянул в лицо и спросил:

– Оля? Что?!

Она вскинула на него встревоженные глаза и сказала то, что в данный момент чувствовала:

– Я боюсь…

– Чего?

– Всего. Валентины, тебя…

– Если ты думаешь, что я мог… с ней…

– Нет… не то… Вернее, и это тоже… Я не знаю, с кем ты и что можешь! Я ничего о тебе не знаю!

– Но ведь так всегда бывает, когда люди только знакомятся…

– Да… Но мы же…

Он взял ее за плечи, прижал к себе и прошептал:

– Все будет хорошо, Олечка. Ничего не бойся. Ты ведь ничего не боялась ночью. Мне казалось, что…

Ольга не дала ему договорить. Она подняла к нему лицо и сказала:

– Я хочу, чтобы ты любил меня, Сереженька… только меня…

– Я и так буду тебя любить… Кого же мне еще любить, как не тебя… Я тебя еле дождался… О-о-оля-а-а…

Ольга увернулась от его губ и спросила:

– И ты все расскажешь мне про себя?

– Конечно же, расскажу… Да ты и так все знаешь… Я же писал…

– Все врал, как про метр восемьдесят?

– Дались тебе эти метры, – улыбнулся он. – Ну… приврал чуть-чуть… Моя сестра, например, не признает мужчин ниже ста восьмидесяти, вот я и написал сдуру… Чтобы, значит, привлечь…

– Сереж! А почему ты вообще вдруг написал в газету? Неужели так… живьем… не мог никого найти? Мужчинам ведь это проще…

– Оль… Давай потом… К чему все эти разговоры сейчас, когда мне одного только хочется…

– Чего?

– Разве ты не знаешь?

Она знала. Она расстегнула две пуговки его рубашки и приникла губами к его груди. В этот момент оборвались ручки пакета, который Ольга повесила на ручку двери. По полу раскатились помидоры и прочая снедь. Николаев не хотел выпускать ее из объятий, но Ольга завопила:

– Сережа! Там же индейка на завтра! Она разморозится, а еще рано! И дрожжи! Они потекут! Ты любишь пироги?! Я такие пироги умею печь! Ты не представляешь! Валька… ну эта, соседка… Она сто раз пыталась по моему рецепту, и ничего не получается! Представляешь?!

Они собирали продукты, смеялись, целовались, раздавили два дорогущих помидора, и в конце концов, Николаев сказал:

– Оль, я бесчувственный эгоист! Ты ведь с работы! Есть, наверно, хочешь!

– Ну… вообще-то… да… – согласилась она.

– Значит, так: умывайся, отдыхай, а я сейчас все разогрею. Там еще вчерашняя картошка осталась, а если эти помидоры… ну… которые мы слегка подпортили… вымыть… и добавить… Тебе понравится.

Счастливая Ольга, засунув в морозильник индейку и дрожжи, прошла в ванную. Стоя под душем, она уже не плакала, как вчера. Она улыбалась, предвкушая, как трепетные пальцы Николаева пробегут по ее телу и ей станет гораздо жарче, чем от горячих струй воды. Нет… она не хочет сейчас картошки с помидорами… Она хочет только Сергея… Она так долго его ждала…

Ольга вышла из ванной с таким затуманившимся взором, что Николаев все понял без слов. Он бросил на стол нож, который держал в руках, выключил газ и взял Ольгу на руки. Она обняла Сергея за шею и прильнула к его губам.

– Пахнешь картошкой с помидорами… – прошептала она после длительного поцелуя.

– А ты – цветами… и Олечкой… моей Олечкой…

– Это гель для душа такой… ромашковый…

Они смогли поужинать только часа через два, когда уже оба одурели от поцелуев и объятий.

– Сереж, а ничего, что я не очень стройная? – спросила Ольга, отодвинув от себя тарелку. Она точно знала, что это ничего, что Сергею все в ней понравилась, но хотелось слышать это еще и еще.

Николаев плюхнулся перед ней на пол на колени, спустил с ее плеч халатик и, любуясь ею, сказал:

– Ты красавица… ты самая красивая женщина на свете… Ну-ка, встань…

Она, слегка смущаясь, встала. Халатик упал к ногам. Сергей сидел на полу и с восхищением смотрел на нее снизу вверх. Потом встал и опять обнял ее. Ольга спустила и с его плеч расстегнутую рубашку и тут же испуганно вскрикнула:

– Что это?!

Она впервые видела его обнаженный торс на свету. На предплечье синела небольшая татуировка: внутри несколько кривоватого тонкого круга находилось что-то вроде волны.

Сергей улыбнулся:

– Это… так… Ерунда… Детство… Мне было лет четырнадцать, когда один парень выколол это чертежной тушью…

– Это было в детском лагере… ты тогда еще после этого долго болел… – с трудом ворочая языком, проговорила Ольга, пытаясь натянуть халат и никак не попадая правой рукой в рукав.

– Да-а-а… – удивленно протянул Николаев. – Температура тогда… поднялась под сорок… Какая-то инфекция попала… Прямо из лагеря в больницу отвезли…

Ольга наконец запахнула на груди халат и сказала:

– Сережа… Я Ольга М-Морозова… Дьякова – это по м-мужу… бывшему… Я поленилась после развода снова все документы менять…

– Не может быть… – прошептал Николаев. – Не может… Хотя… ведь ты… Ты же похожа! Оля! Неужели… Ну да… Те же глаза… А я все думаю, почему у меня такое впечатление, будто я любил тебя всю жизнь… А ты, когда писала, ты…

Он не договорил, но Ольга поняла, что он имеет в виду, и ответила:

– Нет. Я даже не подумала, что ты – это он… в смысле ты… Ведь Сергеев Николаевых в России очень много. Я после тебя была знакома чуть ли не с четырьмя… Во всяком случае, троих помню хорошо… Я не могла даже подумать…

– И что теперь? – с ужасом спросил он.

– Н-не знаю… – Ольга тяжело опустилась на табуретку, судорожно сжимая у горла полы халата.

– То есть ты теперь, конечно, не захочешь меня знать? Тогда ты меня здорово ненавидела…