– Я лично, Петр Андреевич ничего уникального не вижу. Потому что на жизнь свою не покушалась и спиртного не пила. Добровольно. Весьма вероятно, меня им накачали принудительно, для убедительности общей картины.

– Какой картины?

– Той, которую, надо полагать, зафиксировала «Скорая помощь». Вусмерть пьяная баба с обожженной головой в луже бензина и с зажигалкой в руке.

– Но ведь все так и было!

– Не совсем. Позволите изложить мою версию?

Петр Андреевич позволил. Он выслушал все молча, лишь изредка приподнимая брови, то ли в недоумении, то ли у него просто была такая мимическая особенность. Когда я закончила, он подвел итог:

– Значит, это не попытка суицида, а проявление одним из супругов насилия по отношению к другому супругу. Будем вызывать дознавателя?

– Однозначно, – кивнула я. – Муж и жена, конечно, одна сатана, двое дерутся – третий не мешай и так далее. Но я твердо намерена с этим браком покончить, так что будем привлекать нашу доблестную милицию.

– Так и сделаем, – кивнул Петр Андреевич. – Пусть поспрашивают вас и вашего… гм… супруга. Если принять на веру вашу версию, то за ним следует забронировать место за решеткой, причем в другом заведении.

– А это реально? – усомнилась я.

– Определенная доля вероятности имеется. Кстати, он известил о случившемся вашу матушку, та уже с утра пораньше сюда примчалась. Но разрешить вам свидание я пока, увы, не могу. Есть определенные правила…

– Понимаю, – кивнула я. – Что ж, может, это даже и к лучшему. Вряд ли маму порадует мой теперешний вид.

Петр Андреевич кивнул и отошел к соседней койке. Красавица на ней по-прежнему была недвижима и безмолвна.

– Виктория! Виктория, вы меня слышите? Откройте хотя бы глаза.

Никакой реакции. С таким же успехом он мог бы беседовать с восковой куклой. Только у кукол не бывает перебинтованных запястий.

– Тоже суицидница? – осведомилась я у Петра Андреевича.

– Других здесь не держат, – отозвался он, – в смысле, в таких палатах. Мы недавно открылись, у нас тут все по науке. Увидим, что пациент становится адекватным – переводим в открытую палату, разрешаем телефонные переговоры, прогулки, свидания… Это пока еще образцово-показательное заведение, символ того, что наша психиатрия становится все более современной и гуманной. Добро, Нина, еще увидимся. Я распоряжусь, чтобы вам принесли мамину передачу. И от таблеток не советую отказываться, нервы лечить нужно в любом случае.

Я не стала с ним спорить. Нервы, конечно, после такого происшествия лечить просто необходимо, да и торчать тут до второго пришествия я не собиралась.

В пластиковом пакете, который мне вскоре принесли, обнаружились фрукты, пакет сока, минеральная вода и конфеты, а также какой-то старый детектив и… шелковая косынка. Невооруженным глазом было видно, что хотя мама собирала все это в страшной спешке и растрепанных чувствах, все необходимое она положила. Об этом же красноречиво свидетельствовала и приложенная к передаче записка.

«Доченька! Как же ты так?! Хорошо, что Арменчик успел вовремя. Лечись, береги себя, я буду ходить через день. Арменчика, как назло, в командировку отправили. Целую тебя. Напиши, что нужно. Мама».

Да, обожаемый зять и тещиньке мозги запудрил, и от обязанности навещать свихнувшуюся супругу отделался. Молодец! Моя мама в нем души не чает: видятся они не часто, а когда приходится, он ее убалтывает комплиментами, да рассказами, как он ее доченьку обожает. Меня, то есть. Еще раз скажу: молодец!

В этот момент мне показалось, что в палате что-то изменилось. Я оглянулась и обнаружила, что соседка пришла в себя и смотрит широко открытыми глазами прямо перед собой. Даже не глазами – глазищами невероятно красивого и редкого фиалкового цвета.

– Привет, – сказала я как можно более жизнерадостно. – Меня зовут Нина. А ты – Вика?

Длинные, пушистые ресницы дрогнули, на миг опустились и тут же снова распахнулись. Интересно, она немая или это последствие шока?

– Пить хочешь? – задала я следующий вопрос.

Та же реакция. Я подошла к ней, взяла стоявшую на тумбочке кружку и помогла Вике приподняться. Она пила так же жадно, как и я какое-то время тому назад. Когда кружка опустела, а голова Вики снова упала на подушку, я услышала даже не шепот – шелест:

– Спасибо…

Слава тебе, господи, не немая! Но я не успела обрадоваться, как Вика подняла свободную от капельницы руку и приложила к своим губам тонкий пальчик с безупречным маникюром…

Моя работа с огромным количеством самых разных людей научила меня многому. В том числе, пониманию недомолвок и жестов. Вика явно не хотела говорить с врачом, но сочла необходимым поблагодарить меня за заботу. И совершенно четко дала мне понять, что все должно остаться между нами. Любопытно…

Как раз в этот момент вошла медсестра, хорошенькая брюнетка с очень живыми глазами. В руках у нее был подносик с двумя мензурками и какими-то таблетками. Она ловко отсоединила Вику от капельницы, потом таким же заученным движением приподняла ей голову, забросила в рот таблетку и влила туда же содержимое мензурки. После чего повернулась ко мне явно с теми же намерениями. Ну уж это спасибо!

– Я сама, – сказала я.

Сестра недоверчиво на меня посмотрела и предложила… открыть рот. А, черт с ней, в конце концов! Так что таблетку мне скормили, как сахар лошади, воду, правда, я выпила самостоятельно. Хоть и маленькая, но все-таки победа над режимом.

Время тянулось бесконечно. Читать мне пока не хотелось, лежать – тоже но пришлось: под капельницу, из которой в мой организм медленно просачивалось неизвестно что: назвать компоненты процедурная сестра отказалась наотрез:

– Что врач прописал, то и вливаем.

Ну, раз врач сказал «в морг», значит – в морг, вопрос обсуждению не подлежал. Под этой самой капельницей я, кажется, задремала, поскольку обед принесли как-то подозрительно быстро.

Описывать эту трапезу не буду: те, кто лежал в больнице, и сами никогда подобное не забудут, а если не довелось – все равно не поймут, поскольку это неописуемо.

Вика есть ничего не стала, несмотря на уговоры санитарки, но лекарство, как и в прошлый раз, приняла покорно. Я заметила, что на ее тумбочке появился роскошный во всех смыслах слова букет: некоторые цветы из него я вообще видела впервые в жизни.

– Сумасшедшей красоты цветы, – сказала я, когда мы остались в палате одни. – От одного взгляда на них настроение поднимается.

Ответом мне была легкая гримаска то ли неудовольствия, то ли раздражения.

– Ты бы поела, – предложила я. – Если только лекарства принимать, неизвестно, как мозги отреагируют.

– Сок в тумбочке, – неожиданно четко, хотя и шепотом, отозвалась Вика.

В тумбочке был не только сок, но и всевозможные фрукты, коробка роскошных шоколадных конфет, еще какие-то коробочки. Одна из них показалась мне знакомой – «Рафаэлло». Я решительно вскрыла эту коробочку, сунула одну конфету Вике в рот, потом занялась процедурой наливания сока. Сама же Виктория без моей помощи приняла полусидячее положение и сок выпила с видимым удовольствием.

– Курить хочешь? – спросила я. – Тут у тебя блок шикарных сигарет.

Вика покачала головой.

– Не сейчас. Потом, может быть.

И снова легла, повернувшись лицом к стене. Очень кстати (для нее) как оказалось: щелкнул замок и в палату в сопровождении медсестры вошел мужчина средних лет и средней наружности, белый халат которого был наброшен на милицейскую форму.

– Данилова, к вам пришли!

Ага, значит, Петр Андреевич не просто поболтал с очередной пациенткой, а принял какие-то меры. В смысле, привлек к моему делу внимание правоохранительных органов.

– Майор Степанов, – представился новоприбывший. – Пришел побеседовать с вами о недавних… событиях.

– Спасибо большое, – искренне поблагодарила я.

– Не за что, работа такая. Так в чем проблема, Нина Максимовна?

– Проблема в том, что я не покушалась на свою жизнь, так что психически вполне здорова.

– А волосы зачем спалили?

– Зачем их спалили мне? – уточнила я. – А затем, чтобы раз и навсегда отбить охоту затевать разговор о разводе. Это чисто мужская привилегия, как оказалось.

– То есть волосы вам сжег муж? Я правильно понимаю?

– Абсолютно. Зажег все четыре конфорки и нагнул меня над плитой спиной к огню.

– В заключение «Скорой» написано, что вы были в состоянии…

– Сильного алкогольного опьянения, – устало завершила я уже знакомую фразу. – Только в заключении не сказано, что спиртное мне в рот влили тогда, когда я уже была в шоковом состоянии от страха и боли.

– Вы хотите сказать, что вас напоили силком?

– Не напоили, а напоил. Вполне конкретный человек, мой собственный супруг. Сначала он расправился с моей шевелюрой, а потом соответствующим образом выстроил мизансцену.

– А вы не преувеличиваете?

– Господин майор, вам наверняка доводилось видеть попытки самосожжения. Ну, если не лично наблюдать, то хотя бы в кино. Человек обливает себя бензином с ног до головы, а потом подносит спичку или зажигалку…

– К одежде, – машинально закончил майор.

– Именно. Очень неудобно поджигать волосы, особенно длинные. Они ведь всю спину закрывают, у меня, например, закрывали даже, извините, «казенную часть». И как я, по-вашему, ухитрилась их спалить, не причинив вреда остальному?

– Все, что вы рассказываете, действительно странно. Хотите написать заявление о применении к вам силовых методов?

– Знаете, не просто хочу – мечтаю.

– Посадить думаете?

– Обязательно. Только не в тюрьму.

Майор воззрился на меня в полном изумлении:

– А… куда же?

– Да хоть сюда вот, – безмятежно ответила я. – Или в другую какую-нибудь психушку, покруче. Чтобы палаты – на двенадцать человек, пациентов к койкам привязывают и в туалет – только под конвоем.

– Мысль интересная, – хмыкнула майор. – Но если давать делу ход, вашего супруга все равно для начала могут только в КПЗ упрятать.

– Это уже детали. Я хочу выйти отсюда и развестись. Не хочу жить с человеком, который способен на такое. Не хочу и не буду.

– Пишите заявление, Нина Максимовна.

– Давайте бумагу, ручку и диктуйте.

На написание заявления ушло минут пятнадцать, после чего майор счел своим долгом меня предупредить:

– Вы особенно не обольщайтесь. Свидетелей не было, как все произошло на самом деле, знаете только вы двое. И у каждого своя версия.

Я только плечами пожала.

Майор ушел. Больше всего меня злило отсутствие часов: обед уже был, а сколько времени осталось до ужина – неизвестно, заняться абсолютно нечем. Разве что покурить…

Когда я вернулась из туалета, то обнаружила, что моя соседка снова открыла глаза и лежит, разглядывая потолок.

– Пить хочешь? – спросила я. – Или покурить?

– Умереть я хочу, – неожиданно внятно, хотя и тихо произнесла Вика. – Вот и все.

– Ты это брось! – испугалась я. – Вон, один раз уже попробовала не жить, сама видишь, что получилось. И врачу ничего не говори.

– А с врачом я вообще разговаривать не собираюсь. Помоги мне встать, пожалуйста.

Я помогла ей добраться до санузла, где она пробыла достаточно долго. А когда снова вернулась в палату, то налила себе сока, достала из тумбочки плитку какого-то шоколада и угостила меня. Мне эта ее щедрость вдруг стала подозрительной.

– Не бойся, я тебя не подкупаю, – будто бы прочитав мои мысли, улыбнулась Вика. – С тобой я общаться буду, с врачами – нет. Пока, во всяком случае.

– И сколько ты собираешься молчать?

– Ровно столько, сколько потребуется, чтобы все обдумать и понять.

Что ж, логично. Просто так человек себе вены резать не будет, для этого нужны достаточно уважительные причины. Пусть помолчит, подумает.

– Я слышала твой разговор с милиционером, – сказала Вика. – Одна ты с этим делом не справишься. Если только твой муж чистосердечно во всем не признается, точнее, не явится с повинной.

– Это вряд ли, – вздохнула я. – Мама записку прислала, муженек мой в срочную командировку отбыл.

– Это возможно?

– Теоретически – да. Но обычно он мне о командировках заранее говорит, только возвращается всегда внезапно.

– Значит, липа, – равнодушно констатировала Вика. – Может, и уехал, только не в командировку. Ему сейчас встречаться с милицией вроде бы ни к чему.

– Значит, взял отгулы и куда-то смылся, – согласилась я. – Чутье на неприятности у него всегда было отменное.

– А пока он не объявится, дело никто не начнет. Верно?

– Более чем, – согласилась я.

– Вот видишь…

В этот момент начала открываться дверь в палату и Вика молниеносно приняла уже знакомое мне положение: лицом к стене. На сей раз нам принесли по стакану какой-то мутноватой жидкости типа компота и по паре печений. Когда санитарка ушла, Вика повернулась ко мне и сказала:

– Надо барахтаться. Сбивать молоко в масло, иначе потонем. Думаешь, я сама себе вены резать решила? Нет, Нина, не одну тебя подставили, мы обе – в одной команде.