Приткнувшись в эту брешь, он открыл бардачок и вынул оттуда всё, за исключением дорожных карт, поскольку, кроме как в машине, они нигде не могли пригодиться; на всякий случай проверил багажник, но там лежали только аптечка и домкрат. Взяв с заднего сиденья куртку, положил документы во внутренний карман, перекинул её через руку, закрыл дверцы и, сунув ключ в карман брюк, зашагал прочь.

Выйдя со стоянки, он прогулочным шагом направился в сторону мегамаркета, который отлично просматривался ниже по Виндстрим-авеню, чтобы приобрести там недорогую кровать, телевизор, кое-что для хозяйства и провизию, которой бы хватило до конца недели, собираясь расслабиться и обстоятельно подумать.

Магазин оказался громадным. Чтобы найти в дебрях этой мекки потребительства¹⁵ нужное Стэнли несколько раз пришлось уточнять дорогу у многочисленных консультантов с приклеенной на их лица за пять долларов в час улыбкой.

Спустя час блужданий между рядов, заполненных красочными упаковками, он решил, что, пожалуй, с него хватит, и вышел в неоспоримо заявляющий о себе вечер с квитанцией службы доставки и оплаченными чеками на внушительный список покупок: от необходимых, вроде полутораспальной кровати, до случайно попавшихся на глаза, типа картофельных чипсов.

От долгого хождения в утробе сверкающего и, даже несмотря на поистине необъятные размеры, тесного монстра он почувствовал утомление, и ему захотелось побыстрее вернуться домой, хоть тот пока не обустроен и пуст.

Открывая магнитным ключом дверь в ярко освещённый подъезд, Стэнли чувствовал себя входящей в долгожданный порт основательно потрёпанной штормом тартаной¹⁶. Консьержа на месте не оказалось: судя по доносящимся из задней комнаты слабым запахам овощного рагу и чесночного соуса, он ненадолго оставил свой пост, чтобы перекусить и Стэнли вздохнул с облегчением – меньше всего ему сейчас хотелось проявлять учтивость и отвечать на какие-то ненужные вопросы.

Квартира располагалась на третьем этаже, и, молча пройдя мимо пустующего КПП, он вызвал лифт, с интересом разглядывая вестибюль. Просторный холл выглядел светло, чисто и по-домашнему: белый мраморный пол, свежеокрашенные в брусничный цвет стены с панелями из бука понизу, оштукатуренный белый потолок с галогенными лампами, зеркало на стене над журнальным столиком с парой слегка потёртых кресел – вроде бы ничего особенного, но вместе эти не бросающиеся в глаза детали создавали ощущение уюта и надёжности.

Тем временем прибыл лифт. Стэнли зашёл в отделанную под мрамор кабину и нажал «тройку» на пульте из хромированной стали. Его этаж тоже не вызвал разочарования – застеленный бежевой ковровой дорожкой пол из красноватого мрамора и выкрашенные в пастельно-голубые тона стены с бордюром из дубовых реек смотрелись довольно стильно и успокаивающе.

Найдя квартиру с прикрученной к бордовой двери бронзовой цифрой девять, Стэнли открыл оба замка и, не разуваясь, обследовал свои владения, зажигая везде свет. Хрустальных люстр и орехового паркета он, конечно, не увидел, но квартира выглядела аккуратной; потолочные лампы в стильных тканевых абажурах разливали неяркий тёплый свет по оклеенным бумажными обоями стенам и покрытому линолеумом со сложным геометрическим орнаментом полу.

Учитывая, что он нуждался в месте для отдыха, а не для коктейльных приёмов, увиденное его вполне удовлетворило. Он перекусил в кафетерии супермаркета и есть не хотел, зато неимоверная усталость буквально навалилась на плечи, и нести этот груз сил уже не оставалось. Выключив свет, он, как собака, походив кругами по пустой комнате, выбрал приглянувшееся место и, бросив под голову сложенную куртку, мгновенно провалился в сон.

Разбудили его требовательные звонки в дверь. Солнце по-хозяйски разогнало тени по углам, из чего Стэнли заключил, что проспал часов двенадцать, но, хотя чувствовал себя выспавшимся, избавиться от усталости и тревожности, прячущихся в окутавшем сознание тумане, не удалось.

Держась за стену и потирая спину, которую отлежал, заснув на твёрдом полу, он поднялся и сделал пару наклонов.

– Секунду! – крикнул он и, прошаркав в ванную, сполоснул лицо холодной водой.

Немного взбодрившись, он подошёл к двери и посмотрев в глазок, увидел искажённое линзой обветренное лицо с пышными чёрными усами и буйной растительностью того же цвета на голове и подбородке.

– Доставка из мегамаркета «Страна комфорта», – отрекомендовался посыльный густым баритоном.

С неудовольствием вспомнив свой вчерашний приступ шопоголизма, Стэнли открыл замки и распахнул дверь.

– Мистер Стэнли Брайт?

– Да, всё верно.

– Распишитесь тут.

Бородач указал автоматической ручкой на поле внизу бланка, где Стэнли и поставил свою закорючку. Если байкер-курьер и обратил внимание на то, что жилец явно спал в одежде в пустой квартире, от комментариев он воздержался. Взяв подписанный бланк, он повернулся к лифту, откуда пара мексиканцев уже выносили кровать, и молча пожевал губами. Затем пожелал Стэнли хорошего дня и, не дожидаясь пока лифт освободится, направился к лестнице.

Стэнли посторонился от входной двери и начал управлять расстановкой многочисленных коробок и пакетов, а когда весь заказ перекочевал в квартиру, ставшую ощутимо напоминать склад, дал грузчикам двадцатку и, закрыв за ними дверь, первым делом распаковал и собрал кухонный стол, затем поставил на него электрический чайник, а на подоконник – СВЧ-печку.

Наполнив и включив чайник, он достал из пакета рыбные палочки и разогрел их в печке, а налив в стакан чай и позавтракав нарезанным батоном из отрубей и палочками, ощутил немного большую принадлежность к этому миру, чем вчера.

Насытившись, он разделся догола и отправился в душ, где долго стоял под обжигающе горячими струями, пока не начала зудеть покрасневшая, как у варёного рака, кожа. Насухо растёршись махровым полотенцем, он надел чистое нижнее белье, хлопковые синие штаны с белой майкой, а грязные вещи сложил в корзинку, чтобы позже отнести в прачечную.

Закончив утренний моцион, Стэнли вернулся в комнату и собрал кровать, после чего его снова потянуло в сон. Не став противиться зову Морфея¹⁷, он упал на ещё пахнущий целлофаном матрас и провалился в морочащее разум вязкое забытьё.

Когда он проснулся во второй раз, солнце уже почти скрылось за домами, отбрасывая на Хармони-сквер прощальные слабые лучи. Ещё полчаса Стэнли лежал в полудрёме, в объятиях смутного, оставившего горькое послевкусие сна, в котором они с Изабель всё-таки поехали на Лазурное озеро и жили в уютном летнем щитовом домике возле пляжа. Отправившись купаться, они, подзадоривая друг друга, заплыли уже далеко от берега, но, когда солнце начали обволакивать тучи, он первый остановился и предложил вернуться. Они поцеловались, беспечно покачиваясь над голубовато-зелёной бездной, и поплыли к берегу.

В следующий момент Стэнли проснулся в своей квартире со смешанным чувством невосполнимой потери, радости и тревоги. Когда сон окончательно развеялся, им овладело странное тоскливое беспокойство, и, заставив себя встать, он пошёл на кухню перекусить.

Голода он не чувствовал, но, чтобы поддержать силы, заставил себя выпить стакан минеральной воды и съесть пару фруктовых йогуртов. Сновидения не принесли отдыха, и усталость смешалась с тоской, создав термоядерный коктейль, способный разорвать сознание на части. В последнее время его посещали мысли о самоубийстве, но он считал подобный выход из ситуации непозволительной слабостью; для него, конечно, мучения прекратятся, но он потеряет возможность что-то изменить, кому-то помочь. Он должен жить ради Изабель, приняв на себя обязанности хранителя драгоценных воспоминаний, позволяя любимой незримо присутствовать в этом мире и воздействовать на него руками тех, кому она дорога, чьи действия будут проходить через призму её света и доброты, таким образом делая её в определённом смысле живой. Так что обязательные для нормального функционирования действия, как, например, следить, чтобы организм получал достаточное количество питания или сна, он выполнял неукоснительно, вне зависимости от собственного желания.

Покончив с нехитрой трапезой, Стэнли решил подключить телевизор. За неимением лучшего поставив его на пол напротив кровати, он наметил себе на будущее приобрести для него какую-нибудь тумбочку.

Включив RNC, он посмотрел репортаж об открытии библиотеки на испанском, сменившийся дебатами в конгрессе по согласованию бюджета на исследования в области возобновляемой энергетики, вылившимися в спор о целесообразности увеличения их финансирования. Когда, наконец, эта демократическая мельница перемолола достаточно чепухи и личных интересов, слово взял комментатор криминальной хроники. Он в красках расписывал произошедшие за день ограбления магазинов, пожары и даже арест высокопоставленного чиновника, уличённого в связях с мафией.

Стэнли особо не вслушивался в этот поток основательно разведённой водой болтовни, он просто хотел оставаться причастным к кипящей снаружи жизни, но внезапно его словно пронзил электрический разряд, сменившийся неприятно расползающимся по телу ледяным холодом. Диктор назвал имя, услышанное Стэнли днём ранее, – Элоиз Бронсон.

Он сглотнул неожиданно возникший в горле ком и прибавил громкость. Репортёр сообщил, что найденное сегодня утром в одном из переулков за Кеннеди-стрит тело женщины со следами удушения опознано и что полиция просит сообщать ей любую информацию по этому делу.

Репортаж продолжался, но Стэнли уже не ничего не слышал – в его ушах застучал басовитый гулкий барабан, а голова начала раскалываться от пульсирующей боли. Он судорожно выключил телевизор и уставился в пустой экран. Когда барабаны переместились за соседнюю гору и голова перестала вздрагивать от создаваемых ими инфразвуковых колебаний, Стэнли закрыл глаза и попытался собраться с мыслями.

До этого момента он был уверен, что его видения – это или галлюцинация, или симптом поглощающего его сумасшествия. Чёрт, он бы даже согласился на опухоль мозга вместо того, чтобы признать реальность пережитого кошмара, но минуту назад доказательство обратного прозвучало по центральному новостному каналу – женщина, имя которой он услышал, как он надеялся, от голосов у себя в голове, действительно мертва.

Стэнли вскочил и зашагал по комнате, потирая виски и содрогаясь от завладевшего им панического страха. Выбежав на кухню, он приготовил крепкий чёрный кофе с пятью ложками сахара, куда, отыскав в неразобранных пакетах бутылку, влил унцию коньяка, и, с трудом дождавшись, пока кофе слегка остынет, выпил его большими глотками. Горячий напиток, сдобренный алкоголем, немного его согрел. Он поставил чашку и уселся на пол в угол кухни, обхватив голову руками и медленно покачиваясь; его трясло, но уже не от холода.

Вдруг он замер, как парализованный, даже сердце, казалось, перестало биться: в комнате включился телевизор, но не на одном из настроенных каналов – из динамиков раздавался только белый шум атмосферных помех. Телевизор продолжал шипеть, как приготовившаяся к броску чёрная мамба, и Стэнли, зажмурившись, неподвижно сидел и ждал того, что должно произойти, а события последних дней продемонстрировали, что произойти может что угодно. После нескольких минут ожидания, что его вот-вот затянет в очередной виток ужаса и безумия, Стэнли открыл глаза и прислушался. Телевизор продолжал шипеть, но никакие другие звуки не пытались ворваться в его убежище, и он позволил себе надежду на сбой электроники, залипшую на пульте кнопку – что-то, не имеющее никакого отношения к потустороннему.

Держась одной рукой за стену, он встал и, осторожно войдя в комнату, увидел на экране только помехи – среди них не мелькали посторонние образы, и через слой поликарбоната в этот мир не рвались никакие чудовища. Не отрывая взгляда от телевизора и ожидая подвоха, он подошёл к кровати, нагнулся и, схватив пульт, нажал кнопку выключения. Телевизор, послушный его воле, погас, но, не удовлетворившись этим, Стэнли на всякий случай отключил его от розетки.

Всё ещё во власти не поддающейся логике первобытной жути, он присел на кровать. Если бы кто-то спросил, много ли времени он просидел, глядя в пустой экран, Стэнли затруднился бы ответить. Его ощущение реальности подточили бурные потоки, несущиеся со склонов скрытых в густом тумане пиков неизвестности.

Когда он, наконец, вышел из сковавшего его транса, то почувствовал смертельную усталость – эмоциональное потрясение, словно принёсший иссушающий зной пустыни самум, вытянуло из него все соки. Обессиленный и напуганный, Стэнли откинулся на кровать и закрыл глаза, но сон не шёл; мысли улетучились, и он лежал в пустоте, в которой остались только усталость, боль, страх и одиночество.

Постепенно они начали уступать место злости: на людей, способных растоптать чужую жизнь, как травинку, ради своих интересов; на силы, играющие им, как слепым котёнком, и устроившие из его жизни американские горки для своих непонятных целей; на свою неспособность противостоять всему этому.

Затем злость начала плавиться, терять конкретные очертания, стала отливаться в форму ослепительной безликой ярости против всего, что несёт зло, страдания и разрушения в этот мир. Словно очищающее пламя, ярость выжгла из его разума все сомнения, усталость и страх. Он почувствовал себя выгоревшим, опустевшим сосудом, в который хлынул поток энергии, наполняя его силой и жаждой возмездия.

Такие ощущения Стэнли ранее не были известны, и, пытаясь заново осознать себя в навсегда изменившемся мире, он будто бы отправился на захватывающее приключение в неизведанную вселенную. Когда он принял новых себя и окружающий мир, то глубоко вздохнул и, открыв глаза, увидел, что лежит на каменном, украшенном замысловатым орнаментом постаменте, стоящем в поле с неподвижной красной травой, освещённой струившимся, казалось, отовсюду серебристым, с красноватым переливающимся оттенком, светом.

Он посмотрел туда, где полагалось быть небу, но увидел лишь пустоту, в бесконечности которой, словно гигантские змеи, извивались постоянно меняющие форму белёсые, чёрные и золотистые полупрозрачные ленты. Искристые, подвижные, они свивались в клубки, складывались в немыслимые фигуры и колыхались, будто на сильном ветру.

Стэнли с удивлением понял, что не испугался увиденного и дух его нерушим, как титановый сплав: пылающий щит ярости давал надёжную защиту от неизведанного. Он сел на своём гранитном ложе и с любопытством огляделся. Насколько хватало глаз, вокруг простиралось застывшее поле той же красной травы, ни деревьев, ни возвышенностей, но от места его появления в этом странном мире тянулась чётко видимая, прямая, как луч прожектора, тропинка. В указанном тропинкой направлении, за горизонтом, сиял ореол багрового зарева, и Стэнли решил не игнорировать столь явное приглашение.

Без колебаний спрыгнув на удивительно тёплую землю, он быстро зашагал по утрамбованному кроваво-красному песку. Только сейчас он обратил внимание, что его прежняя одежда пропала, а он облачён в почти невесомую алую мантию, свободно облегающую его до лодыжек. Как живая, она текуче переливалась, то тут, то там на ней загорались похожие на молнии яркие сполохи, которые, пронзая ткань, ветвились и ломались, пока не достигали земли.

Он шагал вперёд и удивлялся полному отсутствию звуков. Не пели птицы, не рычали звери, не дул ветер, и ни одна травинка в поле не шевелилась, только над головой безмолвно продолжался завораживающий танец разноцветных лент.

Стэнли не знал, сколько он уже идёт по этому скорбному полю, – часы или дни, так как на небе, если это можно было назвать небом, не сверкали звёзды. Тут не заходило и не всходило солнце, и течение времени словно остановилось. Зарево, тем не менее, становилось всё ближе и ярче, и он разглядел, что оно исходит от огромного города, ограждённого высокой стеной с гигантскими воротами, в которые и упиралась тропинка.

Наконец он подошёл к ним вплотную. Ворота были сделаны из абсолютно чёрного материала, неизвестно даже, из камня или металла, – ему преградила дорогу поглощающая свет арка тьмы. Понять, что это действительно ворота, а не единая плита, он смог лишь потому, что между створками они блестели тускло отсвечивающим в этом сюрреалистическом неверном свете золотом. Стену, тянувшуюся от горизонта до горизонта, сложили из громадных обтёсанных глыб красного мрамора, а её верхушку удалось разглядеть, только задрав голову.

Стэнли застыл, обдумывая увиденное, но его жизненный опыт не позволял даже предположить, ни что это за место, ни как он здесь очутился, и потому он отложил на потом вопросы, на которые сейчас всё равно некому дать ответы.

Поскольку у ворот не оказалось ни часовых, ни звонка, чтобы как-то оповестить хозяев, он с силой постучал по золотой пластине одной из створок.

Стук получился оглушающим, словно он колотил в туго натянутый гигантский барабан, и ещё долго перекатывался в воздухе, постепенно затихая вдали, как раскаты грома. Когда вернулось безмолвие, створки ворот дрогнули и начали медленно и совершенно бесшумно раскрываться. Как только они растворились достаточно, чтобы в них стало можно свободно пройти, он бесстрашно шагнул внутрь.