– Он там же, где и был, – ответила Тея и топнула ногой по полу. – Его туннели пронизывают почти все восточное побережье острова, но туман просочился туда сквозь трещины в скальной породе. Однажды, глубокой ночью, нам пришлось бросить Блэкхит и бежать, наглухо закрыв за собой все двери, иначе туман проник бы и на остров. С тех пор под землей никто не был, но наши лаборатории наверняка так же герметично закрыты и сейчас, как в то мгновение, когда прозвучала тревога. Наше оборудование там, внизу, ждет нас. И наши незаконченные эксперименты тоже. Те, которые позволят нам развеять туман и уплыть с острова. Если бы мы только могли до них добраться.

Осознав всю глубину тоски, прозвучавшей в ее голосе, Тея смутилась, поспешно извинилась и пошла спать.

Скрипка в вагоне становится все громче, так что Клара закрывает уши ладонями и кричит:

– Хуэй!

Лопается струна, и музыка обрывается. Сосредоточенность на гладком лице Хуэй сменяется тревогой, и будущее незаметно меняет колею.

– Я разбудила тебя, – говорит она виновато.

– Меня разбудила скрипка, – уточняет Клара. – Хотя и не без твоего участия.

– Мне так жаль, – продолжает Хуэй. – Но у меня выступление сегодня вечером, а времени на подготовку совсем нет.

– Не беспокойся, ты же и так готова, – зевая, возражает Клара.

– Но я беспокоюсь.

– А ты не беспокойся, – говорит Клара, потягиваясь. – Ты же играла для нас по вечерам, ни одной ноты не пропускала.

– Это совсем другое. Вечером я буду играть этот концерт перед всей деревней. – Хуэй понижает голос. – Аби сказала мне, что придут старейшины, все.

– Ну и что? – отвечает Клара. – Тебя же все любят. Всегда. Какая разница, как ты играешь.

В тоне Клары слышна ревность, и она торопливо добавляет, чтобы скрыть смущение:

– У тебя все получится.

Хуэй переваривает услышанное, а Клара ругает себя за то, что выболтала свой секрет, который так давно и старательно скрывала.

В защиту Клары я скажу одно: любить Хуэй сложно. Ее дар сияет так ярко, что перед ним меркнут любые заслуги, и на это трудно не обижаться.

Хуже того, Хуэй научилась извлекать выгоду из своих способностей. Если бы не мое вмешательство, нашлись бы те, кто ухаживал бы за ее овощами, стирал ей одежду и бегал за ней, подбирая каждую оброненную ею мелочь. Я никогда не понимала, отчего люди благоговеют перед талантом, но это случается в каждом поколении.

– Ты права, – с облегчением говорит Хуэй. – Конечно, ты права. Как всегда. Спасибо, Клара. Что бы я без тебя делала?

– То же самое, только не так быстро, – отвечает Клара и, поворачиваясь с боку на бок, чувствует запах, который идет от ее тела. – Хоть бы поскорее помыться, – ворчит она.

– Точно, – соглашается Хуэй и протягивает ей кувшин с пробкой. – На вот пока, попей.

Клара вынимает пробку и подозрительно принюхивается. Три недели подряд они едят только вареные овощи и бульоны, так что ее желудок уже подумывает, не сбежать ли туда, где лучше кормят.

– Апельсиновый сок! – восклицает Клара. – Где ты его взяла?

– Тея нашла несколько деревьев неподалеку отсюда. Она выжала его сегодня утром.

– Тея была здесь?

– Мы мило поболтали.

– А я что, храпела?

– И пускала слюни, – радостно подтверждает Хуэй.

Клара стонет, закрыв руками лицо.

Тея пять лет не брала новых учеников и вдруг объявила, что проведет набор в марте. Заявки подали сорок три человека, и Ниема полгода обучала их математике, физике, биологии и инженерному делу. Больше половины кандидатов отсеялись из-за сложности занятий, и только девятнадцать дошли до октябрьских испытаний.

Два дня они разбирали и ремонтировали механизмы из старого мира, решали задачи и разрабатывали химические соединения.

Учитывая непростые отношения Теи с Эмори, все очень удивились, когда заявку на участие в испытаниях подала и Клара, и были прямо поражены, когда она их прошла. Таких вообще оказалось всего двое – Клара и Хуэй, они и стали новыми кандидатками. Надо отметить, что они были самыми молодыми участницами.

До сих пор Тея не сказала и не сделала ничего такого, чтобы Клара сочла, будто ей могут не доверять из-за матери, и все-таки она старается быть безупречной во всем, даже во сне.

– Я пошутила, – говорит Хуэй и радостно хлопает в ладоши. – Утром я вышла из вагона, чтобы пописать, а на обратном пути встретила Тею, и она дала мне этот кувшин. Но даже если бы она действительно зашла сюда, то тебе не о чем беспокоиться. Ты очень красиво спишь.

Клара краснеет и отпивает глоток сока. Чтобы скрыть смущение, она начинает проявлять живой интерес к окружающему.

– Расскажи ей о своих чувствах, – подсказываю я.

Но Клара игнорирует меня, как обычно. Жаль; если бы она набралась смелости, могла бы быть счастлива с Хуэй. В их случае мне даже не нужно моделировать будущее, чтобы увидеть это. Любовь – это просто: весь вопрос в том, что у человека уже есть и чего ему не хватает. Это как создать одну новую вещь, соединив вместе две сломанные.

Но Клара опять ушла в себя, замкнувшись, как раковина, и, скорее всего, упустила свой шанс, а другого у нее не будет. Наутро Хуэй, скорее всего, будет мертва, а Клара до конца своих дней будет мучиться оттого, что не сказала эти слова, и оттого, что все могло бы пойти иначе, решись она это сделать.

Не заметив этой исторической развилки, Клара вытирает с подбородка апельсиновый сок и оглядывает вагон, в котором они спали. Он большой и просторный, с поломанными поручнями и смятыми металлическими сиденьями. Сквозь пол давным-давно пробилась лиана. Ее стебель толщиной примерно с Клару так сильно давил на окна изнутри, что стекла выпали, а рамы выпучились наружу. Однако лиана какая-то странная: она светится изнутри, причем свет пульсирующий, ни на что не похожий. Стебель покрыт сотнями поперечных надрезов, как будто от топора. Но все надрезы неглубокие – скорее царапины.

Допив сок, Клара бродит по вагону, собирая свои вещи. Вообще-то, ученикам разрешается брать с собой в экспедицию лишь то, что они могут унести в одном заплечном рюкзаке, но у Клары талант – даже из минимума вещей она способна устроить полноценный беспорядок. Вот и теперь ее нож валяется под какими-то сорняками, повсюду разбросана ее запасная одежда, а записные книжки перекочевали в самые дальние уголки вагона.

– Ты видела имена? – спрашивает Хуэй, пока Клара шарит вокруг в поисках маленьких деревянных брусков для поделок.

– Какие имена?

– Они нацарапаны на металле вон там, под сиденьем, – отвечает Хуэй, укладывая свою любимую скрипку в футляр, обшитый шерстяной тканью. – Последняя группа учеников Теи. Там твой папа.

Клара взволнованно смотрит туда, куда показала Хуэй.

– Артур, Эмори, Тасмин, Кико, Рэйко, Джек, – читает она вслух. На имени отца ее голос теплеет.

Она проводит пальцем по неровным буквам имени «Джек», представляя себе отца, который вырезает их сосредоточенно, негромко напевая, как всегда за работой.

– Ему было тогда семнадцать лет, – говорю я. – Столько же, сколько тебе сейчас. Тея всегда приводит сюда новых учеников после испытания. Твой отец тогда впервые покинул деревню. Он так радовался, что Тее пришлось приказать ему успокоиться и не бегать повсюду. Твоя мама очень смутилась.

Мать – больная тема для Клары. В отличие от отца, который наполнял ее детство рассказами о своем ученичестве, Эмори очень редко упоминала об этом периоде своей жизни.

– Эмори продержалась шесть недель, а потом уволилась, – объясняю я. – Она ушла бы и раньше, если бы не твой отец.

«Похоже на правду», – думает Клара. В отличие от вспыльчивой матери, отец никогда не повышал голоса и не рубил сплеча. Он почти всегда улыбался, а когда переставал, то это значило, что кто-то поступил совсем неправильно.

Пять лет назад он и другие ученики погибли во время шторма. Клара до сих пор думает о нем каждый день.

Под именами она замечает еще надпись, скрытую сорняками. Она раздвигает их и читает:

«Если ты читаешь это, беги. Ниема похоронила нас. Она похоронит и тебя».

У Клары учащается пульс.

– Что это значит? – нервно спрашивает она.

– Это старая надпись, – отвечаю я. – Не стоит из-за нее тревожиться.

– Кого похоронила Ниема?

– Я же говорю тебе, не обращай внимания.

Моя уклончивость не помогает Кларе успокоиться, но ее отвлекает голос Теи, которая зовет их снаружи.

– Клара, Хуэй, на выход!

– Ты готова? – спрашивает Хуэй, поправляя рюкзак. – Птичку не забудь.

Клара опускает руку в карман и достает оттуда крошечного деревянного воробушка. Она рассеянно строгает их, когда думает, так что у нее в карманах их всегда не меньше десятка. Этих птичек она оставляет на память везде, где они делают остановки.

Положив воробья на скамейку, Клара выпрыгивает из руин вагона наружу, на яркое солнце. Из-под ее ног прыскает в разные стороны кроличье семейство, скрываясь в высокой траве. Потревоженные кузнечики смолкают, но тут же снова заводят свою песню, стрекозы вспархивают с травинок. Впереди Клара видит потухший вулкан, его вершина закрыта дымкой.

Земля суха, пыльные сосны дают скудную тень. Из-за обломков древней стены выглядывают оливковые и фиговые деревья – когда-то здесь были целые рощи. Теперь деревья одичали, а их измельчавшие плоды падают на землю, где их съедают животные.

Клара подумывает спросить у меня, в каком месте острова они находятся, но Тея хочет, чтобы география острова отложилась у них в памяти и в будущем они могли ориентироваться здесь без подсказок.

Клара вспоминает урок в школе, когда Ниема приподняла за середину заплесневелую коричневую простыню и объяснила, что это форма и цвет их острова, если смотреть на него сверху. В середине – вулкан, а это значит, что чем дальше от берега, тем круче и каменистее рельеф.

Путь с севера на юг вдоль побережья занимает два дня, и почти столько же нужно, чтобы пересечь остров с востока на запад, потому что идти приходится осторожно, иначе можно сломать ногу. К счастью, в глубине острова много старых козьих троп, которые сильно сокращают время в пути, если только знаешь, где они.

– Солнце слева от вулкана, – бормочет Клара. – Значит, мы на южном склоне.

Сердце подпрыгивает у нее в груди. Деревня лежит на юго-западном берегу, всего в нескольких часах ходьбы отсюда, но местность здесь почти непроходимая. Придется искать обходной путь.

Клара бросает взгляд на Тею, пытаясь угадать ее намерения. Старейшина смотрит на вершину вулкана, прикрыв глаза от солнца. Она чем-то похожа на окружающие их сосны – такая же худая и, кажется, почти такая же высокая. Ее темные волосы коротко обстрижены, голубые глаза смотрят проницательно, а на бледном лице с высокими скулами и острым подбородком нет ни одной заметной морщинки. Ее красота пугает. Она вызывает скорее трепет, чем восхищение.

Тее почти сто десять лет, и это удивляет Клару, ведь на вид она лишь немного старше Эмори.

– Козья тропа приведет нас на вершину вулкана, – говорит Тея, пальцем показывая маршрут. – Мы идем к кальдере. Ночью скончался Матис. – Она бросает на Клару взгляд, в котором нет ни сочувствия, ни жалости. – Тебе хватило времени оплакать его?

– Хватило, – говорит Клара, зная, что другого приемлемого ответа на этот вопрос не существует.

Хуэй сжимает ее руку в знак поддержки, но в этом нет надобности. Когда утонул Джек, Кларе было двенадцать, и она плакала целый год. Те слезы что-то изменили в ней. Она стала более отстраненной, чем раньше, и теперь легко приняла смерть прадеда.

– По нашему обычаю, место умершего займет ребенок, – продолжает Тея. – Наша задача – забрать его в кальдере и доставить его в деревню сегодня днем.

По телам Клары и Хуэй пробегает радостная дрожь. Появление нового ребенка – одно из самых волнующих событий в жизни деревни, но Тея всегда привозит детей одна. Никто в деревне не знает, откуда они берутся, а сами они ничего не помнят.

– На выполнение этого задания уйдет примерно шесть часов, а по дороге я буду проверять вас на предмет химических взаимодействий. – Тея потирает руки в редком для нее порыве энтузиазма. – Кто из вас начнет?

Тея идет вперед, за ней – Хуэй, а Клара едва плетется за ними, глядя в удаляющуюся спину Теи и думая о предупреждении, которое она нашла на стенке вагона.

– Она похоронила нас, она похоронит и тебя, – бормочет Клара, чувствуя, как по спине пробегает холодок страха.

Кто мог написать такие ужасные слова?

11

Сет идет по тенистой аллее между восточным крылом общежития и высокой стеной деревни. Каждая трещина в каменной кладке проросла здесь пучками розовой и белой бугенвиллеи, так что Сету приходится раздвигать перед собой цветочные гроздья, пугая бабочек, сидящих на лепестках.

– Ты нагрубил Эмори, – говорю я.

– Знаю, – признается он, успокоившись. – Но она выводит меня из себя. Так было всегда, еще девочкой она вечно задавала вопросы, на которые никто не мог ответить. Знает ведь, что ни к чему хорошему это не приведет, и все равно продолжает ковырять там, где ее не просят.

– Почему тебя это раздражает?

– Потому… – Он замолкает, впервые глубоко задумавшись об этом. «Потому что… это всегда хорошие вопросы», – мысленно признается себе он. Эмори вкладывает их тебе в голову, точно камешки, и они лишают тебя покоя. Вот почему у его дочери так мало друзей, думает он. Вот почему людям становится не по себе рядом с ней.

Вот почему ему самому становится не по себе. Он многого не хочет замечать.

Сет выходит во двор позади общежития, пустой в это время дня. Там находятся заброшенные склады и офисы, в которых все, кому нужно, устраивают себе мастерские. Здесь жители деревни варят мыло и бумагу, а еще перетирают огромные мешки куркумы и нарциссов, чтобы получить красители. Они ткут, шьют одежду и обувь, делают инструменты из старого железа и дерева, которые находят в лесах вокруг деревни.

Через несколько часов, когда все вернутся, в мастерских станет душно и жарко, а двор наполнится вонью химикатов, запахами травяных отваров, воска и крахмала.

Сет проходит сквозь решетчатую тень ажурной радарной башни и оказывается перед домиком из красного кирпича со сводчатой крышей и механическими часами, которые идут благодаря заботам Гефеста.

Сет заглядывает в открытую дверь, его глаза не сразу привыкают к полумраку. Шестеро ребятишек, сидя за партами, наблюдают за тем, как Ниема тычет пальцем в пластиковую карту мира.

Карта уже висела здесь, как болезненное напоминание об утраченном, когда Ниема открыла свою школу. Она выскребла с карты все, кроме их острова, и обвела его идеальным кругом, обозначив безопасную зону между ним и концом света.

– Мы никогда не узнаем, кто создал такое страшное оружие и почему пустил его в ход, но одно известно наверняка – туман застал человечество врасплох, – слышен ее знакомый хрипловатый голос. – У них не было планов на случай катастрофы такого масштаба. Укрытия, в которых можно было надеяться пережить ее, плюс достаточные запасы провизии были только у невероятно богатых людей, у других ничего такого не было. Детей не учили в школе основам выживания.

Ниема бросает нетерпеливый взгляд на часы, и это удивляет Сета. Она же любит вести уроки. Наверное, действительно случилось что-то важное, раз она так рассеянна.

Она снова обращается к детям, ее взгляд скользит по их восторженным лицам.

– Теперь кажется странным, что мы были настолько не готовы, – продолжает она наконец. – Человечество почти столетие стояло на краю пропасти, прежде чем наступил конец. Мы перерыли всю землю, почти исчерпав ее ресурсы, а изменение климата уничтожило пахотные земли и сузило жизненное пространство, что привело к массовым миграциям населения. В конечном счете мы сами уничтожили свое общество раньше, чем это сделала природа, но все так и так шло к одному.

Сет делает глубокий вдох, охваченный сильнейшей ностальгией. Он помнит этот урок с детства. Помнит горячность Ниемы, ее оскорбленный гнев, как огонь пронизывающий каждое ее слово.

Кто-то из детей поднимает руку.

– Да, Уильям, – говорит Ниема, указывая на него.

– Сколько людей жило на земле до тумана?

– Не счесть, – отвечает она. – Мы поддерживаем численность населения на нашем острове на уровне ста двадцати двух человек, потому что на большее нам не хватит ни земли, ни воды, но ресурсы человечества намного превосходили наши. Миллионы людей рождались каждый день в городах, каждый из которых был больше этого острова.

Дети удивленно воркуют, их воображение разыгралось.

Поднимается еще одна рука. Ниема кивает маленькой девочке.

– А почему они ссорились?

– Причина всегда находилась, – отвечает старейшина. – Разные общества, разные боги или цвет кожи, а иногда борьба шла так долго, что мы забывали, как ее остановить. Кто-то имел то, что было нужно нам, или мы думали, что кто-то хочет причинить нам вред. Были и циничные причины – например, наши лидеры могли думать, что война поможет им продлить свою власть.

– Но разве…

– Мы поднимаем руку, когда хотим что-то сказать, – перебивает Ниема мальчика.

Он поднимает руку, и выговор повисает в воздухе.

– Почему их не остановила Аби?

– Увы, тогда ее у нас просто не было, – говорит Ниема. – Каждый из нас был один на один со своими мыслями, и некому было заботиться о нас, некому было нам помочь. Но ты прав. Если бы с нами была Аби, ничего этого не случилось бы. Она удержала бы нас от худшего.

Ниема настойчиво повторяет эти слова, а дети пытаются представить себе, как выглядел бы сейчас их мир, если бы человечество смогло передать свою совесть кому-то другому. Поднимается еще одна рука.

– Да, Шерко?

– А когда Адиль вернется домой? – неожиданно спрашивает он. – Моя мама очень скучает по нему.

Ученики напрягаются, испуганные гневом, от которого на щеках Ниемы вспыхивают красные пятна.

– Адиль напал на меня, – отвечает она, беря себя в руки.

– Я знаю, но ведь Аби всегда советует нам прощать, – резонно замечает ребенок. – Адиля давно нет дома. Ты еще не простила его?

Мальчик смотрит на нее круглыми невинными глазами, его вопросы просты и бесхитростны. Гнев Ниемы испаряется, как туман под лучами солнца.

– Я стараюсь, – говорит она, проводя рукой по шраму на предплечье. – Твой прадед был агрессивным. Мы в деревне этого не терпим. Понимаешь?

– Нет, – признается Шерко.

– Вот и хорошо, – говорит Ниема с нежностью. – К сожалению, я живу на свете намного дольше тебя и за это время приобрела немало вредных привычек. Например, мне не так просто прощать, как тебе, но я стараюсь стать лучше.

Заметив в дверях Сета, Ниема поднимает один палец – значит, через минуту закончит.

Сет отходит в тень и, скрестив на груди руки, ждет, когда дети выбегут поиграть на солнце. Следом за ними выходит Ниема.

– Вернусь через час, – кричит она детям, когда те исчезают в направлении двора для прогулок.