Глава 3
Самый опасный враг царизма

Российская империя охвачена брожением. Беспокойство и сомнения овладели всеми классами. Это в равной степени верно в отношении рабочих, студентов, дворянства, включая высшие придворные круги, промышленников, торговцев, лавочников и, не в последнюю очередь, крестьян <…> Единственный проверенный способ справиться с этой ситуацией, нередко предлагаемый за границей, – даровать стране конституцию; но, если это сделать здесь, итогом почти наверняка станет революция.

Докладная записка австро-венгерского атташе

в С.-Петербурге для Вены, 1902

^[241]

Российская Евразия – согласно переписи 1897 года, в ней проживало 104 народности, говорившие на 146 языках, – представляла собой самый пестрый калейдоскоп в мире, но, по правде говоря, всякая империя – это причудливое лоскутное одеяло ^[242]. Главной чертой Российской империи тоже было не множество народностей само по себе, а политическая система. Создание основ современного российского государственного аппарата обычно объявляется деянием Петра I, или Петра Великого (правил в 1682–1725 годах), несмотря на то что корни приписываемых ему великих перемен нередко восходят к правлению его отца или даже деда ^[243]. Кроме того, Петра считают проводником вестернизации, несмотря на то что он не доверял Западу и использовал его чисто инструментальным образом, а именно в качестве источника технических знаний ^[244]. Петр, чья мать имела в числе своих отдаленных предков татар, в культурном плане действительно сблизил Россию с Европой. В институциональном плане он упорядочил государственный аппарат по шведскому образцу. Кроме того, он учредил «Табель о рангах», лестницу стимулов, поощрявших конкуренцию за почести и привилегии и открывавших поступление на государственную службу для новых людей. Оторвав статус от наследственных прав или, иными словами, сделав наследственные права наградой, присуждаемой государством, Петр расширил возможности правящей власти. Но он сам заложил мину под все свое государственное строительство, лично вмешиваясь во все дела. Как отмечал один иностранный посол, Петр «с каждым днем все больше и больше убеждается в том, что во всей державе не отыщется ни одного его кровного родственника или боярина, которому он мог бы доверить важную должность. Поэтому ему пришлось влачить все тяжкое бремя державы на себе и набрать в правительство новых людей, отстранив от власти бояр (которых он называет псами-изменниками)» ^[245]. В 1721 году Петр провозгласил себя Императором, тем самым претендуя на равный статус с императором Священной Римской империи (чей титул был номинальным). (Петр выбрал для себя титул Император Всероссийский вместо предлагавшегося Император Востока.) Но в первую очередь Петр создавал свой собственный имидж, отчасти посредством шутовских придворных ритуалов – пьяных оргий, пародийных свадеб, – которые акцентировали ключевую роль личности самодержца и важность доступа к нему ^[246]. Построение сильного государства смешалось с возвышением роли личности.

Помимо этого, избранный Петром метод государственного строительства укреплял неразрывную связь между российскими элитами и самодержавной властью. В России так и не сложилось полноценной аристократии со своими собственными корпоративными институтами, которая бы в итоге покончила с абсолютизмом (хотя в 1730 году некоторые представители русского дворянства наконец попытались это сделать) ^[247]. Правда, русское дворянство накопило такие же богатства, как дворянство в Австрии или даже в Англии. При этом в отличие от Австрии и Англии из рядов русского дворянства вышли культурные фигуры мирового значения – Лермонтов, Толстой, Тургенев, Глинка, Чайковский, Рахманинов, Скрябин, Мусоргский. Более того, русское дворянство было открытым сословием: дворянский статус могли получить даже незаконнорожденные (такие, как Александр Герцен). Но еще более серьезное отличие состояло в том, что английская аристократия приобрела политический опыт в качестве правящего класса в рамках конституционной монархии. Российские дворяне-крепостники были всемогущими в своих поместьях, но в конечном счете они во всем зависели от милости самодержца. Элитный статус в России был обусловлен несением службы в обмен на награды – которые могли быть отобраны ^[248]. Помимо службы самодержцу на той или иной государственной должности, русским дворянам непрерывно приходилось заботиться о сохранении своих позиций в иерархии. Правда, большинству российских знатных семейств удавалось столетиями прожить под властью самодержцев. Тем не менее не все российские элитные кланы уцелели, причем может сложиться впечатление, что обеспеченное существование могло смениться ссылкой и тюрьмой исключительно по произволу властителя ^[249]. В России даже высокопоставленные и влиятельные лица все равно нуждались в еще более высокопоставленных покровителях для защиты своей собственности, а порой и своей жизни.

Множество наблюдателей, включая Карла Маркса, утверждали, что «современная Россия есть не что иное, как преображенная Московия» ^[250]. Они ошибались: постпетровское российское государство и его столица Санкт-Петербург гораздо сильнее напоминали европейский абсолютизм, чем древнюю Московию. Но это мало кто замечал. Российские «бездушные» бюрократы, «безмозглые» подхалимы и «трусливые» коллекционеры государственных наград навеки ославлены в беллетристике – и в первую очередь в «Ревизоре» Николая Гоголя. Придворные тоже высмеивали российских безродных «ваших превосходительств». Помимо этих мемуаров и великого пера Гоголя, которые до сих пор вводят историков в заблуждение, мы можем отыскать и других важных свидетелей. Например, князь Борис Васильчиков, аристократ, выбранный в местный орган самоуправления (земство) поблизости от его имения, а впоследствии – губернатор Пскова, разделял презрение к чиновничеству империи, прежде чем сам попал в его ряды. «За два года моего пребывания министром я вынес очень высокое мнение о качествах петербургского чиновничества, – писал он. – Уровень личного состава петербургских канцелярий и министерств стоял неизмеримо высоко в отношении знаний, опыта и выполнения служебного долга <…> Поражала, кроме того, их огромная работоспособность» ^[251]. Вообще говоря, Васильчиков также отмечал, что лишь немногие функционеры имперского аппарата отличаются широким кругозором, а многие из тех, у кого такой кругозор был, вели себя осторожно, не желая противопоставлять свои взгляды точке зрения более высокопоставленных лиц. Подхалимство могло достигать головокружительного размаха. При этом чиновники полагались на школьные связи, родственные и семейные отношения, принадлежность к кликам, пользуясь всем этим для сокрытия ошибок и некомпетентности. Тем не менее авторитет главных покровителей и защитников нередко основывался не только на связях, но и на достижениях. Фактам не под силу состязаться с великой прозой Гоголя, но тем не менее факты остаются фактами: Российская империя представляла собой мощное фискально-военное государство, не раз проявлявшее способность к мобилизации внушительных ресурсов, особенно по сравнению с ее соперницами – Османской и Габсбургской империями ^[252].

Еще в 1790-е годы, когда в Пруссии – по площади составлявшей 1 % от России – насчитывалось 14 тысяч чиновников, в Российской империи их было всего 16 тысяч и всего один университет, основанный лишь несколько десятилетий назад, но на протяжении XIX века численность российского чиновничества возрастала в семь раз быстрее, чем численность населения, достигнув к 1900 году 385 тысяч человек, причем лишь за период после 1850 года она выросла на 300 тысяч человек. Правда, несмотря на то что многие из печально известных российских провинциальных губернаторов накопили большой административный опыт и навыки, находившийся у них в подчинении малопрестижный аппарат губернского управления по-прежнему страдал от крайней нехватки компетентных и честных служащих ^[253]. А некоторые территории испытывали плачевный недостаток управленческих кадров: например, в Ферганской долине, самом многолюдном округе царского Туркестана, служило только 58 администраторов и всего лишь два переводчика на как минимум 2 миллиона жителей ^[254]. Если в Германской империи в 1900 году на 1000 жителей в целом приходилось 12,6 чиновника, то в Российской империи – менее четырех, что было связано в том числе и с огромной численностью российского населения – 130 миллионов по сравнению с 50 миллионами в Германии ^[255]. Русское государство при всей внушительности его центрального аппарата было размазано по стране тонким слоем ^[256]. Управление губерниями в основном выпадало на долю местного общества, полномочия которого тем не менее были ограничены имперскими законами и организационный уровень которого мог быть самым разным ^[257]. Некоторые губернии, например Нижегородская, в этом отношении достигли больших успехов ^[258]. Другие – например, Томская – страдали из-за разгула коррупции. Некомпетентность больше всего процветала на самом верху системы. Многие подчиненные плели интриги с целью занять место своих начальников, что способствовало склонности ставить на высшие должности посредственностей, по крайней мере в качестве подчиненных высших уровней, причем особенно ярко это проявлялось при назначении царских министров ^[259]. Но несмотря на то, что в России отсутствовала система экзаменов для чиновников – аналогичная той, в соответствии с которой производилось назначение на должности в Германской империи и в Японии, – под влиянием административных потребностей при назначении на должности постепенно стали учитываться наличие университетского образования и опыт ^[260]. В ряды российского чиновничества начали набирать людей из всех социальных слоев и многие тысячи плебеев благодаря государственной службе получили дворянство: этот путь наверх впоследствии усложнился, но так и не был закрыт.

Вместе с тем в отличие от абсолютизма в Пруссии, Австрии, Великобритании или Франции, российское самодержавие продержалось очень долго. Прусский король Фридрих Великий (правил в 1772–1786 годы) называл себя «первым слугой государства», тем самым указывая на то, что государство существует отдельно от повелителя. На медали, розданные российскими царями своим чиновникам, наверное, ушел целый сибирский рудник серебра, однако самодержцы, ревностно охраняя свои прерогативы, отказывались признавать независимость государства от них. «Самодержавный принцип» пережил даже самые серьезные кризисы. В 1855 году, когда Александр II наследовал своему отцу, умирающий Николай I сказал сыну: «Мне хотелось, приняв на себя все трудное, все тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое» ^[261]. Однако именно Николай в стремлении поживиться за счет распадающейся Османской империи втянул империю в дорогостоящую Крымскую войну (1853–1856). Британия возглавила союз европейских государств, выступивших против Санкт-Петербурга, и Николай II после потери 450 тысяч подданных империи был вынужден признать поражение, пока конфликт не перерос в мировую войну ^[262]. После поражения – это была первая война, проигранная Россией за последние 145 лет, – Александру II пришлось согласиться на проведение Великих реформ, включая и запоздалую отмену крепостного права. («Лучше, чтобы это было сделано сверху, а не снизу», – убеждал царь недовольных дворян, которых с трудом удалось задобрить огромными выкупными платежами, которые государство собирало для них с крестьян ^[263].) Однако самодержавные прерогативы самого царя остались в неприкосновенности. Александр II допустил беспрецедентно высокий уровень свободы в университетах, печати и судах, но как только российские подданные стали пользоваться этими гражданскими свободами, он дал задний ход ^[264]. Царь-освободитель, как его стали называть, не желал давать стране конституцию, потому что, как отмечал его министр внутренних дел, он был «убежден, что это принесло бы несчастье России и привело бы к ее распаду» ^[265]. Однако царь не позволял даже того, чтобы государственные законы распространялись на чиновников страны, поскольку это было бы ущемлением самодержавной власти ^[266]. Наоборот, учреждение ограниченного местного самоуправления, известная независимость судов и дарование некоторой автономии университетам, наряду с освобождением крепостных, в глазах Александра II делали усиление самодержавной власти еще более злободневной задачей. Это привело к тому, что в ходе Великих реформ был самым плачевным образом упущен момент, подходящий для создания парламента – сперва в 1860-е, а затем в 1880-е ^[267].

В России отсутствовал не только парламент, но и согласованно действующее правительство, которое тоже было бы посягательством на прерогативы самодержца. Правда, Александр II создал Совет министров для координации работы правительства, но эта попытка (1857) оказалась мертворожденной. На практике царь не пожелал отказываться от существования отдельных министерств, подчинявшихся не коллективному органу, а непосредственно ему и отчитывающихся перед ним лично; сами же министры совместно саботировали реформу государственного аппарата, не собираясь поступаться влиянием, которое давал им прямой доступ к самодержцу ^[268]. Заседания Совета, подобно любой аудиенции у императора, в основном сводились к попыткам предугадать «самодержавную волю» и не оказаться в оппозиции к царю, что было бы катастрофой. Лишь самым опытным функционерам время от времени удавалось выдавать собственные идеи за точку зрения царя ^[269]. Между тем определять политическую линию, даже в министерствах, продолжали придворные и «неофициальные» советники и работа российского правительства оставалась нескоординированной и проводившейся втайне – от чиновников. Царизм страдал от проблемы, которую он был не в силах решить: императивы самодержавия подрывали государство. Остроумцы давали весьма несложное определение сложившемуся политическому режиму: самодержавие, время от времени умеряемое цареубийствами. Охотничий сезон был открыт в 1866 году, когда состоялось первое из шести покушений на Александра II. В конце концов он был убит бомбой в 1881 году. Александр III пережил несколько покушений, жертвой одного из которых едва не стал и его сын Николай, будущий царь. В 1887 году, после провала покушения на Александра III, Александр Ульянов, член подпольной организации «Народная воля» – и старший брат Владимира Ульянова (будущего Ленина), которому тогда было семнадцать лет, – отказался просить о помиловании и был повешен. Несгибаемое самодержавие имело много врагов, включая Иосифа Джугашвили. Но самым опасным его врагом было оно само.