Глава 10

Спустя некоторое время Донни перестал испытывать страдания. Он уже не ощущал никакой боли. К тому же он, пусть ненадолго, избавился от чувства страха. Руководствуясь компасом, они шли по ускользавшей из-под ног земле от одной отметки, сделанной Свэггером на карте, до другой под дождем, становившимся порой настолько сильным, что трудно было дышать. Однажды Донни совершенно обалдел, обнаружив, что стоит на вершине невысокого холма. Когда они успели взобраться на него? Он совершенно не запомнил подъема. У него сохранилось лишь одно чувство: что идущий перед ним человек тащит его за собой, гонит вперед, заставляя обоих забыть о боли, забыть о страхе, и грязи, и рельефе местности.

Через некоторое время они попали в долину, где перед ними раскрылся классический вьетнамский ландшафт: протянувшиеся до самого горизонта рисовые чеки, разделенные между собой глиняными валами. Валы совершенно раскисли, и первые же шаги по ним оказались медленными и страшно неуверенными. Свэггер даже не дал себе труда что-то сказать, он просто поднял винтовку над головой, сошел с дамбы и побрел по воде, оставляя за собой густой глинистый мутный шлейф. Что это меняло? Они так давно шли под дождем, что промокнуть сильнее просто не могли, но вода была мутной и грязной, а илистое дно с каждым шагом все сильнее засасывало ботинки Донни. Его ноги становились все тяжелее. Дождь усиливался. Донни все сильнее промокал и мерз, устал, казалось, донельзя, в нем нарастало отчаяние и ощущение потерянности и одиночества.

В любой момент какой-нибудь везучий парень с карабином и мешочком опиума – это было основное платежное средство вьетконговцев при общении с местными кадрами – мог без труда похоронить их в этой жидкой грязи. Но дождь хлестал с такой силой, что и вьетконговцы, и солдаты, явившиеся из Северного Вьетнама, отсиживались в укрытиях. Пейзаж, который Донни и Свэггер пересекали, не имел никаких следов присутствия человека. Поднялся и начал сгущаться туман. Однажды сквозь разрывы в испарениях они заметили вдали деревню. Она была примерно в километре от них, на склоне холма, и Донни представил себе, что могло происходить в маленьких теплых хижинах: кипящий суп, в котором вместе плавают и библейская требуха, и тонко нарезанная грудинка, и рыбьи головы. От мысли о горячей пище он чуть не утратил равновесие.

«Это все ерунда, – сказал он себе. – Думай о футболе. Думай об августовских театральных спектаклях, которые даются два раза в день. Нет-нет, – одернул он себя, – думай все-таки о футболе. Думай о… думай о… думай о том перехвате, который у тебя получился в игре против Гилмановской школы, думай о счете три – двенадцать, нам так ни разу и не удалось выиграть у них, хотя по какой-то странной причине в самом конце прошлой игры мы были очень близки к этому, но было уже поздно, мы встали на поле. Думай о том, как отдать точный пас из „схватки“^[31] вперед, вместо того чтобы бежать назад, раз уж у тебя лучшие руки во всей команде. Думай о Джулии, которая в то время командовала болельщиками, думай о тревоге на ее лице.

Думай о том, насколько все это глупо! Но каким же важным все это казалось! Побить гилмановцев! Почему это было так важно? Это было настолько глупо!» Но уже в следующий момент Донни вспомнил, почему это было важно. Потому что было невероятно глупо. И то, что это представлялось очень значительным, совершенно ничего не значило.

«Думай о том, как тогда метнулся в отрыв под передачу, как обманул инсайда, а затем ушел к боковой линии, когда Верколон, разыгрывающий, вырвался из многолюдной „схватки“ и помчался по кривой в твою сторону, огибая игроков противника, пытавшихся преградить ему путь, как его рука поднялась, а потом резко опустилась, бросив мяч. Думай о крутящемся в воздухе мяче. Думай о том, как следил за его полетом. Верколон плохо рассчитал и отдал слишком сильный пас, мяч шел чересчур высоко, и его нельзя было достать, и не было никакого шума на трибунах, никакого предвкушения сенсации, а только уходящий за кромку поля мяч. Думай о том, как ты взвился в воздух».

Это было странно. Донни никогда не мог вспомнить о том, как совершал прыжок. Это просто случалось, совершенно инстинктивно, словно в голове включался компьютер, брал под контроль тело, и ты взлетал вверх.

Он помнил, как его тело напряглось, взвиваясь в воздух, как его рука вытянулась в направлении горизонта, шлепок, сопровождавший прикосновение к мячу, помнил, как мяч отскочил от его чудесным образом удлинившихся пальцев, перевернулся в воздухе и, казалось, неподвижно завис в нем, пока он стремительно летел к мячу и все же совершенно явно промахивался, но каким-то образом умудрился извернуться в прыжке, принял летевший вниз мяч на грудь, не позволив ему упасть, затем, уже опускаясь на землю, прижал его левой рукой к боку и не иначе как Божьей милостью – а Бог, несомненно, любит спортсменов – приземлил его в зачетном поле, и три следующих розыгрыша они тоже выиграли, а с ними и весь матч, впервые на людской памяти одолев непобедимых старинных врагов.

О, как же это было хорошо! Просто великолепно!

От этого воспоминания на него, затопив все его существо, нахлынуло тепло, бессмысленное тепло мимолетной славы, и он даже ощутил кратковременный прилив энергии. Может быть, он все-таки справится.

Но в следующий момент Донни споткнулся и упал, в его легкие хлынула вода, и он забарахтался, закашлялся, выплевывая куски помета и мириады дизентерийных, холерных, тифозных и прочих бактерий. Тут же сильная рука выдернула его на поверхность, и он встряхнулся, как мокрая собака. Это, конечно, был Свэггер.

– Шевели ногами! – крикнул Свэггер, перекрывая шум дождя. – Мы уже почти выбрались из чеков. Так что нам остается только еще одна гряда холмов, река и эти проклятущие горы. Черт возьми, разве это не весело?

Вода. На карте река носила название Иатранг. Там не было никаких примечаний – одна лишь извилистая черная линия, не сообщавшая никаких подробностей. А в действительности перед ними открылся вздувшийся от паводка, далеко вышедший из берегов бурый поток с быстрым непреодолимым течением. Дождевые струи с треском били по неспокойной поверхности, словно пулеметные очереди.

– Какие будут предложения? – спросил Свэггер. – Имей в виду, ты только что получил новую работу.

– Чего-чего?

– Новую работу. Теперь ты спасатель.

– Почему это?

– А потому что я плаваю не лучше пистолета, – с широкой улыбкой объяснил сержант.

– Великолепно! – воскликнул Донни. – А я примерно так же.

– Уписаться можно! Ну скажи, какого черта ты так настаивал на этой прогулке?

– Немножко загордился, подумал, что от меня может быть толк.

– С такими мыслями ты можешь в любой, причем самый неподходящий момент сыграть в ящик. Ладно, давай поищем какое-нибудь бревно или что-нибудь в этом роде.

Они побрели по скользкому берегу реки и вскоре наткнулись на разбомбленную деревню. Боевые вертолеты и «фантомы» сработали здесь по-настоящему хорошо: в сотворенном несколько дней назад аду не мог выжить никто. Не уцелело ни одного строения, лишь валялись обгорелые сломанные бревна да кучи головешек; почва повсюду почернела от размытой непрекращающимся дождем золы. Земля была изрыта множеством воронок, среди которых бросались в глаза пятна выжженной травы и кустов – здесь горел напалм, убивающий всех и вся, на что попадал. Валялся на боку пробитый пулеметной пулей кухонный котел; отверстие развернуло наружу длинные металлические лепестки. Несмотря на дождь, в воздухе явственно ощущалось зловоние гари. Не было видно ни одного трупа, но сразу же за границей зоны смерти виднелись несколько свеженасыпанных могил, перед которыми, по обычаю буддистов, были врыты в землю дешевые черные кувшины с благовонным тростником – подношение недавно умершим. Два кувшина были маленькими, очень маленькими.

– Надеюсь, что это были плохие парни, – сказал Донни, глядя на новое кладбище.

– Если бы мы вели эту поганую войну как следует, – отозвался Свэггер, – то мы точно знали бы, что они плохие, потому что где-нибудь здесь, на земле, совсем рядом, были бы и наши люди. Но в этом случае ничего нельзя сказать точно. И вообще, при наших порядках, когда любое подозрительное место огнем и свинцом ровняют с землей. Никто не должен умирать из-за того, что оказался в неподходящее время в неподходящем месте, а у какого-то чересчур усердного пилота остался боезапас и он не хочет возвращаться на авианосец с таким грузом.

Донни внимательно посмотрел на него. За пять месяцев, которые они провели, почти не расставаясь, Боб никогда еще не заговаривал о своем отношении к способам ведения этой войны, о том, чего она стоит, кто на ней гибнет и почему все это происходит. Он все внимание уделял практическим тонкостям своего ремесла и обучению напарника искусству выживания: каким образом что делать, где укрываться, как идти по следу, во что стрелять, как убивать, как выполнять свою работу и возвращаться назад живым.

– Поэтому совершенно ясно, что этого никто никогда не узнает, – заявил Боб. – Если, конечно, ты не расскажешь им, когда выберешься из этой поганой дыры. Так ведь, Свинина? Ведь у тебя новое хобби – свидетель. Точно?

И снова эти слова показались ему очень знакомыми. Где же он все это слышал? Что это означало? Словно он уже слышал ту же самую мелодию, только исполненную на другом инструменте.

– Я расскажу.

– Я-то слишком глуп для того, чтобы разговаривать с начальством. Оно никогда не станет слушать такого простака, как я. Оно будет слушать тебя, мой мальчик, потому что ты здоровый, как слон, и специально вернулся сюда для того, чтобы говорить о таких вещах. До тебя дошло?

– Дошло.

– Вот и прекрасно. А теперь давай поищем доски и построим Ноев ковчег.

Они порылись в развалинах и вскоре набрали семь приличных обломков бревен. Боб, в лучших бойскаутских традициях, ловко связал их черным канатом, который, естественно, оказался в его рюкзаке. На плот он сложил обе винтовки, вещмешки и амуницию, все гранаты, планшет с картами, фляги, рацию, ракеты с ракетницей и пистолеты.

– Ну вот. Ты на самом деле не умеешь плавать?

– Могу немного держаться на воде.

– Отлично. Я могу ровно столько же. Поступаем так: ты изо всех сил цепляешься за эту штуку и начинаешь махать ногами. Я держусь за другой конец и делаю то же самое. Держи лицо над водой и греби, невзирая ни на что. И ни в коем случае не выпускай плот. Тебя подхватит течением, и станешь ты просто еще одним дохлым щенком, и никто о тебе не вспомнит до тех пор, пока твою фамилию не нацарапают на каком-нибудь монументе, чтобы на нее могли гадить голуби. А что, прекрасное будущее, скажешь нет?

– И впрямь заманчиво.

– Ладно, пора браться за дело, Свинина. Поздравляю тебя, ты становишься подводником.

Вода оказалась очень холодной, а с течением не справился бы и сам Зевс. В первое мгновение Донни перепугался, начал барахтаться и чуть не перевернул хрупкий плот, и только усилия Боба с другой стороны помогли ему удержаться на плаву. Плот косо отплыл от берега, стремительная, яростная река моментально подхватила его, и Донни, отчаянно цеплявшийся обеими руками за веревки, которыми Боб наскоро связал бревна, чувствовал, как его несет непреодолимая сила. На мгновение он оцепенел от холода. Его ноги бессильно болтались, лишенные какой-либо опоры. Несмотря на полученный приказ, он все же окунулся с головой, вода попала ему в горло, он закашлялся и задергался, как тюлень.

Вокруг него не было ничего, кроме воды, вода была сверху и снизу, она бурлила вокруг подбородка и норовила вновь захлестнуть в рот, и макушка, лоб и глаза тоже были в воде, потому что она с яростной скоростью низвергалась с серого неба.

– Греби, черт бы тебя побрал! – услышал он вопль Боба и принялся работать ногами, изображая нечто отдаленно напоминающее брасс. Плот, похоже, совершенно не желал продвигаться вперед.

Очень скоро Донни решил, что все кончено. Туман плотной завесой закрыл землю, и ему показалось, что он плывет через океан, ну, по меньшей мере через Ла-Манш, и что он уже успел забыть, как и когда началось это путешествие, и совершенно не мог представить себе его завершение. Вода манила его своей черной молчаливой глубиной, он ощущал, как она втягивает его в себя, пытается пробиться в горло и в легкие, и эта вода воняла напалмом, порохом, авиационным топливом, буйволиным навозом, крестьянами, которые днем с улыбкой продавали тебе кокаин, а ночью с такой же улыбкой перерезали горло, мертвыми детьми в канавах, пылающими деревнями, артиллерийскими налетами по своим, всей этой проклятущей непреодолимой инерцией, которую война набрала в своем восьмилетнем разгоне, и кто он был такой, чтобы бороться со всем этим, – всего лишь простой солдат, ланс-капрал и бывший капрал с подозрительным прошлым, а все это казалось таким огромным, прямо-таки колоссальным, как сама история.

– Не сдавайся, черт тебя возьми! – донесся крик Свэггера с другого конца плота, и в следующее мгновение Донни понял, кто такой Боб.

Боб был братом Трига.

Каким-то образом Боб и Триг представляли собой чуть ли не одного и того же человека. Несмотря на несхожее прошлое, они были… настоящими аристократами, запрограммированными своими генами делать то, что было не под силу другим, вести себя геройски в тех делах, которым они посвятили жизнь, и навсегда остаться в людской памяти. Они были словно Один и Зевс. Они были опасно несхожи с другими, они творили дела, они обладали невероятной живучестью и жизненной энергией. Война должна была убить их. Именно поэтому они оба приказали ему стать свидетелем всего того, что он сейчас видел. Это было его работой – выжить и пропеть сагу о жизни двух безумных братьев, Боба и Трига, которых использовала, пожрала, убила война.

Триг был мертв. Триг взорвал себя в Висконсинском университете вместе с каким-то бедолагой-аспирантом, ассистентом кафедры, которому, к несчастью, взбрело в голову поработать той ночью подольше. Когда тело Трига нашли, оно было изуродовано и обожжено взрывом.

Это на краткий миг сделало его знаменитым; газеты запестрели огромными заголовками: «ВЫПУСКНИК ГАРВАРДА ПОГИБАЕТ В РЕЗУЛЬТАТЕ ВЗРЫВА», «ОТПРЫСК СЕМЕЙСТВА КАРТЕРОВ КОНЧАЕТ С СОБОЙ ПРИ ПОМОЩИ БОМБЫ», «ЛЮБИТЕЛЬ ПРИРОДЫ, ЖИВОПИСЕЦ-ОРНИТОЛОГ ПРИНИМАЕТ МУЧЕНИЧЕСКУЮ КОНЧИНУ РАДИ ДЕЛА МИРА».

Война убила Трига, и Триг знал, что это произойдет. Вот что Триг пытался сказать ему в тот последний вечер; теперь Донни это понял. Он должен вернуться, чтобы рассказать историю Трига и его безумного брата Боба, которые были сожраны, каждый на свой собственный лад, войной. Неужели она все-таки когда-нибудь закончится?

Кто-то схватил Донни за плечо. Он сглотнул грязную воду, поднял голову и увидел Свэггера, который буквально выдернул его из воды на берег, где он и свалился, вытянувшись во весь рост. Его тошнило от изнеможения.

– Ну а теперь гляди в оба, – спокойно сказал Боб. – Самолет идет на посадку, не курить, застегнуть привязные ремни.

Покинув размокшие берега реки, под проливным дождем они в конце концов добрались до гор. Эти горы были совсем невысокими. Когда Донни жил в пустыне, ему приходилось видеть горы куда больше и выше, на некоторые он даже поднимался. Свэггер сказал, что он тоже вырос в горной стране, но Донни никогда не слышал о горах на юге, в Оклахоме, Арканзасе или еще каких-либо таинственных провинциальных местах, где, по слухам, родился снайпер.

Вершину горы покрывал густой лес, зато подножие ее представляло собой голую ровную скалу, открытую для обозрения с расстояния в несколько сот метров. Выбирайте яд себе по вкусу.

– О боже, – прошептал Донни, глядя на крутой склон.

Время дня не имело сейчас никакого значения. Вроде бы были вечерние сумерки, но с тем же успехом это мог бы быть и рассвет. Донни задрал голову, и струи дождя хлынули ему в лицо.

– Я хочу за ближайшие два часа добраться до середины, – сказал Боб.

– Сомневаюсь, что смогу это сделать, – задыхаясь, прохрипел Донни.

– Я тоже сомневаюсь, – заверил его Боб. – И что хуже всего, если этот проклятый батальон, то бишь главные силы, и впрямь находится где-то здесь и направляется к лагерю, они наверняка выставили патрули, чтобы мальчики вроде нас не могли неожиданно вцепиться им в волосы.

– Я не могу, – пробормотал Донни.

– Я тоже не могу, – повторил Свэггер. – Но это должно быть сделано, а я что-то не вижу здесь еще двоих парней. Может быть, ты видишь? Как только я их замечу, можешь мне поверить, я тут же отправлю их туда вместо нас, так точно, сэ-эр.

– Чтоб я сдох, – проворчал Донни.

– Ладно, давай поговорим о нашей веселой жизни. Мы смогли добраться сюда только потому, что вышли во время самого сильного муссонного ливня. Идти обратно нам придется, когда дождь кончится и Виктор К.^[32] вылезет из укрытий. Он захочет найти нас. Он наверняка захочет убить нас. Мы приперлись в его проклятый огород без приглашения, и он, конечно, будет очень недоволен. Поэтому нам обязательно нужно пробраться в лагерь Специальных сил, или же мы, вне всякого сомнения, подохнем где-то в этих местах. Вот и все, что я могу доложить о том дерьме, в котором мы застряли, так что нечего больше трепать языком!

Боб улыбнулся, не от радости или предвкушения счастья, а скорее всего просто потому, что слишком устал для чего-то другого.

– Вот бы у нас была хоть таблетка декседрина^[33], – сказал он. – Впрочем, все равно не верю я во всю эту гадость. Когда возвращался из моего второго поиска, ко мне прицепилась обезьяна размером с хорошую гориллу. Пришлось чертовски повозиться, чтобы все-таки убить эту косматую гадину. Знаешь, это было совсем не смешно.