6. Суррейский коридор

Едва перевалило за полдень, когда я узнала, что такое Суррейский коридор, о котором говорил Филип.

Мы ехали через Гилфорд. Когда мы миновали Хай-стрит, перед поворотом на Лондон-роуд дорогу преградил шлагбаум – вроде тех, что бывают на железнодорожных переездах. Филип замедлил ход, и мы пристроились к небольшой веренице машин: шлагбаум поднимался и опускался, пропуская их одну за другой.

Когда пришел наш черед, к окну водителя подошел полицейский. Он был одет в форму, но на ней не было личного номера, а из кобуры на поясе торчал револьвер. Филип предупредил, чтобы мы заранее приготовили документы. Их унесли в небольшую будку на обочине дороги и тщательно изучили. Мне ожидание показалось невыносимо долгим, но Эрик и Кук, лучше знакомые с нынешними английскими реалиями, вынесли его стоически.

Этим дело не кончилось. Нам по очереди пришлось выйти из машины и проследовать в будку. Эрика и Кука быстро отпустили. Последний, возвращаясь, улыбался.

– Там у бобби лежит моя книга. Попросил меня поставить автограф. Ха!

Словом, с ними все прошло гладко – в отличие от меня. Дежурный офицер оказался низеньким и сердитым, с усами по немецкой моде – длинными, уныло висящими. В Лондоне мне предстояло увидеть еще немало таких усов.

– Мне очень жаль, мисс, но вам придется побыть здесь какое-то время, – сказал он.

– Филип! – крикнула я.

Филип Паррис был представительным человеком даже по меркам марвиновской Британии. Как только он встал рядом со мной, я еще раз спросила, за что меня задерживают.

Усатый офицер взглянул в свои записи.

– Мисс, в 1908 году вы стали членом запрещенной организации – Женского социально-политического союза…

Филип разразился смехом:

– Так вот в чем дело! Вы суфражистка!

– Да, я была суфражисткой, – сказала я и поправилась. – И до сих пор ею остаюсь. Что, теперь это преступление?

– Вообще-то да, Джули. Но с этим мы разберемся.

Благодаря познаниям в области английской бюрократии и силе характера Филип быстро убедил офицера, что нет никаких свидетельств, указывающих на мою причастность к покушениям и нападениям. Я не участвовала ни в убийстве премьер-министра Кэмпбелла-Баннермана на открытии Могилы испепеленного солдата – величественного мемориала в память о павших от тепловых лучей, – ни даже в стихийных протестах, участившихся после полулегальной победы Марвина на выборах в одиннадцатом году, вследствие чего движение запретили. В конце концов после долгих телефонных переговоров Филип вытащил меня в обмен на заверения, что в Лондоне я явлюсь в полицейский участок и Филип собственной персоной выступит гарантом моего хорошего поведения.

Хотя я была благодарна Филипу, с учетом всех обстоятельств было весьма унизительно полагаться на помощь мужчины.

Так меня встретила новая Британия. Мы поехали дальше.

Гилфорд остался позади. «Бентли» легко скользил по практически пустой дороге. И вот мы въехали в те края, где когда-то расхаживали марсиане.

Вы наверняка видели карты этой местности, которые рисовали с самого конца Первой марсианской войны. Зона боевых действий начиналась к юго-западу от Уокинга, на Хорселлской пустоши, где в полночь 14 июня 1907 года приземлился первый цилиндр. Затем землю испещрили новые воронки, складывающиеся в неровные треугольники – следы от цилиндров, упавших за девять следующих ночей. Они тянулись через Суррей до центрального Лондона и дальше. (Конечно, в расположении шрамов, оставшихся на лице Земли, была своя логика, которой я в то время не понимала, но об этом речь пойдет позже.) Эту полосу разрушений вскоре прозвали Коридором. С тех пор природа, насколько я могла судить, взяла свое – опустевшие поля покрывала зеленая трава, яркая даже в сером мартовском свете.

Но мы увидели и руины в центре Уокинга – эту часть города не стали восстанавливать, и она стояла словно памятник погибшим. Горькая ирония судьбы: в свое время Уокинг был печально известен тем, что там построили первый в Британии крематорий, а теперь сам город превратился в некрополь.

Мы ехали по пустынной сельской местности. Исключая дорогу, здесь не было никаких следов цивилизации – я не видела ни оград, ни домов, ни даже живых изгородей.

– Даже после зачистки эта земля осталась заброшенной. От черного дыма, который применяли марсиане, и от красной травы, которая в изобилии здесь разрослась, остались следы – как считается, ядовитые. Поэтому здешние земли ни к чему не пригодны.

– Конечно, этим удобно прикрываться, – с усмешкой заметил Альберт Кук.

Ближе всего к месту высадки марсиан дорога подходила в Пирфорде. Там мы заметили солидное здание из бетона и рифленого железа, с колючей проволокой и вышками по всему периметру, вооруженными часовыми и беспечно развевающимся британским флагом. Чтобы подобраться ближе к яме, пришлось бы проехать через еще один пост – куда более внушительный, чем в Гилфорде.

– Я вообще не вижу отсюда воронку, – пожаловалась я.

– Ничего удивительного, – отозвался Филип. – Так со всеми ямами. Слишком важные объекты, чтобы по воскресеньям пускать к ним ротозеев и торговцев лимонадом.

– Более того, – добавил Кук, – там идут какие-то научные изыскания. Сделали из ям что-то вроде лаборатории. Ученые, изобретатели, военные – все возятся с марсианскими машинами. Видимо, пытаются приспособить их для людей.

Филип хмыкнул:

– А вы откуда знаете?

Бывший артиллерист постучал себя по носу.

– У меня свои источники. И читатели – даже военные, – которые согласны с некоторыми моими взглядами, кое-что мне сообщают. Выяснить, как именно работают эти штуки, не составило большого труда. Взять, например, тепловой луч: тот умник Дженкинс ошибся с его описанием. Это оружие испускает луч в особом – инфракрасном – спектре, и он попеременно отражается от двух маленьких зеркал, становясь все ярче и ярче, пока не вырывается наружу. Когерентный луч – так он называется. Большое параболическое зеркало снаружи пушки нужно, как я понимаю, только чтобы прицелиться – оно испускает свет, едва видимый для нас. А в самом луче пятьсот градусов – еще немного, и он мог бы плавить металл. Готов поспорить, вы этого не знали! Или взять летающие машины: тела марсиан еще не успели остыть, а людям уже удалось запустить эти механизмы. Но чего они не знают – так это того, какая сила приводит их в движение. Внутри у каждой этакие маленькие коробочки – источники энергии… Но они не сжигают ни уголь, ни бензин и не похожи на электрические батарейки.

– Он прав, – подтвердил Филип. – Есть пара немецких физиков, Эйнштейн и э-э-э…

– Шварцшильд, – пробурчал Эрик.

– Да, именно. У них есть теория, что эти коробочки как-то связаны с энергией, заточенной, по их словам, внутри каждого атома. Если ее только получится высвободить… возможно, именно это удалось марсианам. Если так, то это пока лежит за гранью нашего понимания.

– Еще бы, – сказал Кук не без удовлетворения. – Но бомбы на их основе уже получаются неплохие. Возможно, вы слышали о взрывах в Илинге, Кенсингтоне и Манчестере. Ученые возились с этими устройствами – бум! бах! – и сровняли сто гектаров с землей.

Уолтер воочию наблюдал проявления этой мощи. В Летописи говорится о том, как камера теплового луча у него на глазах обратила воды реки в Шеппертоне в пар и вдоль берегов прокатилась кипящая волна. У Уолтера до сих пор оставались шрамы от ожогов, полученных в тот день. «Подумай, сколько времени нужно чайнику, чтобы закипеть! – сказал он мне однажды. – И представь, какой невероятный поток энергии тот генератор должен был излить в реку, чтобы вся вода в ней забурлила…»

– Но даже если и так – мы все равно имеем дело с чудом, – сказал Филип и замедлил ход. – Вот посмотрите.

Я огляделась. Мы проезжали близ Эшера. По обе стороны дороги тянулся забор, увенчанный колючей проволокой; то там, то здесь торчали сторожевые вышки. Дома были едва видны сквозь решетку, и люди ходили туда-сюда в тусклом свете словно призраки, а с вышек за ними наблюдали солдаты и полиция. Какая-то маленькая девочка прижалась к забору и глядела на нас, вцепившись в стальную решетку.

Мы притормозили возле заводского комплекса. Здесь возле забора расхаживали военные, и Филип удостоверился, что сквозь лобовое стекло виден пропуск. Мы выглянули наружу.

И посреди небольшого скопления бараков, ям и куч глины я увидела марсианскую машину. Это была многорукая машина – крабообразный механизм, который опирался на пять жестких неподвижных ног и орудовал суставчатыми щупальцами. Механизмом никто не управлял. Внутри машин, которые я видела в музее, были изображены марсиане, руководившие ими, словно пилоты, – а этот механизм выглядел так, будто из него выскребли мозг.

За многорукой машиной стоял какой-то неказистый с виду аппарат – вертикальный цилиндр, наверху которого раскачивался туда-сюда некий резервуар. Изящными, хоть и непривычными для земного глаза движениями своих щупальцев этот механизм засыпал в резервуар землю, которая затем попадала в цилиндр. Снизу из цилиндра сыпался отфильтрованный белый порошок. По желобу он попадал в прямоугольную коробочку, откуда выходили клубы зеленого дыма – по-марсиански зеленого, того самого зловещего оттенка, который пробудил во мне живые воспоминания. А может, и не только во мне. И пока мы наблюдали за этим, многорукая машина протянула еще одно щупальце и вынула из коробочки серебристый слиток – алюминий.

Но все эти жутковатые манипуляции были лишь центром картины – а на периферии действа, что разыгрывалось вокруг глины, слитков и зеленого дыма, трудилось множество людей. Там были мужчины, женщины и дети, одетые в блеклые униформы, словно у арестантов. Тяжело волоча ноги, они подносили землю к многорукой машине, уносили слитки и проделывали другую черную работу – все это под надзором вооруженных стражей.

Филип, Кук и Эрик не обращали внимания на людей. Они восторгались техническими приспособлениями, которые успели разглядеть, пока машина ползла мимо.

– Алюминий! – с чувством произнес Филип. – Превосходный материал, прочнее и легче всех прочих металлов… Мы начали его промышленное производство при помощи процесса Холла всего за дюжину лет до прилета марсиан. И нам для достижения таких результатов понадобился бы завод, по мощности не уступающий Ниагарскому водопаду, и огромное количество бокситов, богатых алюминием. Но этого металла в земной коре полным-полно. Марсиане могли производить алюминий из обычной глины!.. Я хотел, чтобы вы увидели это, Джули. В конце концов, мы одна семья. Вот на этом я сделал свое – наше – состояние. И благодарить за это следует Уолтера. Я расскажу вам, как это скромное приспособление, марсианская машина для плавления алюминия, повлияет на будущее страны сильнее, чем любое оружие.

Я подумала о том, что видела на подъезде сюда.

– Но все эти заборы… револьверы… люди, которые здесь работают… Кто они? Преступники?

– Не обязательно. Вы наверняка знаете, что в Англии сейчас много французских беженцев. А также бельгийских. Некоторые из них нарушают порядок – доставляют неприятности немцам и так далее. К тому же у нас есть и свои саботажники…

– Саботажники? Что, и дети? И всех их очень удачно убрали с глаз долой, в этот «Коридор», где для каждого найдется работа? Что это, Филип, – концлагерь?

У него хватило такта показаться смущенным.

– Это не Южная Африка, – только и сказал он.

Берт Кук рассмеялся.

– Готов спорить, что Кейр Харди и Рамсей Макдональд где-то в этом лагере – дерутся за верхнюю койку как настоящие социалисты!

Филип нажал на газ, и мы плавно поехали дальше.

По пути на север мы оставили по правую руку обгоревшие руины Уимблдона. Недалеко оттуда возвышалось здание, похожее на ангар. Его окружали земляные насыпи. Это было место, куда упал шестой по счету цилиндр.

Дорога здесь проходила по виадуку, потому что местность была затоплена – как я впоследствии узнала – из-за того, что Темза заросла красной марсианской травой. Хотя с победы над марсианами минуло тридцать лет, нанесенный ими ущерб еще только предстояло исправить. И здесь я снова увидела отряды рабочих – они, стоя по колено в неглубокой воде, рыли дренажные канавы или делали что-то в этом роде. За ними приглядывали вооруженные полицейские. На поверхности воды сверкали солнечные блики.

Альберт Кук тихо произнес:

– Я был здесь, рядом, на Путни-хилле. Бросал вызов марсианам. На том доме сейчас наверняка красуется памятная табличка с такой надписью.

И после этого почти всю дорогу до Лондона мы молчали.