«Видишь полоску на рукаве, сын? Я был капралом в инженерных войсках. Мы строили мосты, взрывали их, а потом снова строили. Мне надо было остаться в армии».

Выпив пинту-другую пива, он пускался в воспоминания о тех беззаботных деньках, словно говорил о золотом веке, которому наши времена и в подметки не годятся. В этих разговорах всегда подспудно «фонило» невысказанное напрямую обвинение в том, что все мы, в особенности мать, виноваты в том, что он живет так, как сейчас. Лишь гораздо позднее, когда все пошло наперекосяк, отец признавался в том, как сильно тогда мама его любила. Как она ждала, когда он вернется с работы, и обнимала, как только он входил в дом. До самой смерти разочарование было одной из любимых тем монологов отца. Он родился в портовом городе Сандерленд в сентябре 1927 год. Отца назвали Эрнстом в честь дедушки по материнской линии. Наверняка имена имели большое значение при знакомстве отца с матерью. Я представляю себе, как мать, вернувшись домой после субботних танцев, рассказала своей сестре Марион о том, что познакомилась с молодым красивым мужчиной, и спросила: «И ты представляешь, как его зовут?»

Отец вырос в католической семье, а родители матери принадлежали к англиканской церкви. В то время церковное руководство не особо жаловало межконфессиональные браки, хотя за поколение до этого все было еще хуже – подобные браки приводили к большим проблемам. Мой прадед Том не послушался своего протестанта-отца и женился на моей бабушке ирландке Агнес Уайт. Агнес в четырнадцать лет бросила школу и пошла прислуживать в «большой дом», и поскольку она происходила из семьи ирландского портового грузчика в доках Сандерленда, то считалась не четой моему деду, который был выше ее по социальному статусу. Агнес выросла в типично ирландской семье с десятью братьями и сестрами (она была предпоследним ребенком у своих родителей). Агнес была необыкновенно умной, красивой и набожной. Представляю, что пришлось пережить моему деду из семьи протестантов, когда он стал католиком. Том любил жить тихо и мирно, а Агнес всегда добивалась того, чего хотела.

Чтобы жениться на красавице Агнес, моему деду пришлось отказаться от своей доли наследства. Мужчины рода Самнер на протяжении многих поколений были связаны с морем, и в XIX веке в семье было даже два капитана торговых кораблей, но, если честно, я не думаю, что наследство было большим. Мне кажется, что все эти разговоры о нашем «семейном богатстве», созданном на торговом флоте, были слегка преувеличены. Было совершенно очевидно, что дед любил свою жену, но при этом на протяжении всей его жизни (как и всей жизни моего собственного отца) присутствовало невысказанное, подспудное ощущение, что дед пожертвовал в прошлом чем-то несоизмеримо большим, чем имел в настоящем. Он попался в ловушку брака и семьи, из которой уже было не выбраться.

Мой дед Том стал корабельным плотником и работал в доках на реке Уир, на которых строили танкеры и военные корабли. У него с Агнес родилось шестеро детей: две девочки и четыре мальчика, мой отец был самым старшим из них. В результате второй беременности Агнес родила двойню (о чем она узнала только во время родов), но выжил только один ребенок. Спустя много лет Агнес рассказывала моей сестре, что молила Господа, чтобы Он взял одного из детей, не будучи уверенной, что сможет прокормить двоих. Судя по всему, Господь услышал ее молитву. Выживший из близнецов Гордон оказался еще тем живчиком. Отец рассказывал мне, что Гордон был любителем нарываться на неприятности. Его любимым занятием было лечь между рельсами, чтобы над ним проехал груженный углем поезд. Видимо, Гордон считал себя бессмертным. Дядя Гордон еще до моего рождения иммигрировал в Австралию и стал профессиональным поисковиком ископаемых в пустынях в районе горного хребта Дарлинг. Меня назвали в его честь.

Католицизм моей бабушки был не просто частью ее духовного мира, но и активно влиял на жизнь всей семьи. Она нанялась экономкой к отцу Томсону, которого при мне всегда называла отцом Джимом. Этот добродушный человек всегда был для меня членом семьи. Святой отец будто сошел со страниц романа П. Г. Вудхауса: говорил с акцентом представителей высшего класса, был интеллектуалом без царя в голове, появлялся в доме деда и бабушки в сутане, биретте^[8], белом воротничке и очках, словно Иисус, и ходил в сандалиях (правда, надетых на черные носки). Агнес была просто без ума от отца Джима. Церковный сан, невиданная начитанность отца Джима и птичий язык представителя высшего класса ударили в голову простой ирландке из Сандерленда. Между ними не было никакой сексуальной связи, но Агнес только и говорила «отец Джим сделал это» и «отец Джим сделал то», и бедный Том лишь только изредка мог вставить слово. Обычно он сидел в углу, наигрывал мелодии старых шлягеров на своей мандолине, задумчиво глядя в никуда и тихо напевая песню без слов.

К тому времени, когда я появился на свет в октябре 1951 г., бабушка с дедом переехали в Ньюкасл, где отец Джим получил должность пастора в женском монастыре Доброго Пастыря, расположенном в северо-восточной части города. Проживавшие в монастыре монахини вели обучение и отвечали за школу сбившихся с пути девушек, а еще работали в прачечной, в которой стирали алтарные покрывала и постельное белье священников. Мне не разрешали подходить к заблудшим девам. Мой дед выполнял функции истопника и топил углем печь, расположенную в подвале монастыря, а также на микроавтобусе забирал грязное белье и возвращал его белоснежным. Он крутил самокрутки, ходил в старом джинсовом комбинезоне и черном армейском берете. Дед был очень лаконичен. Есть семейная история, как однажды за обедом отец Джим начал размышлять вслух, о чем расскажет на проповеди в это воскресенье.

«Около пяти минут»^[9], – тихо произнес дед и заслужил за это испепеляющий взгляд жены и недоумевающий взгляд священника. Мой дед был колоритным персонажем. Меня удивляла его способность долго молчать, а также волосы, росшие из носа и огромных ушей, которые становились все больше, по мере того как его тело постепенно усыхало.

Дед с бабушкой жили в двухэтажном доме на территории монастыря (отец Джим у них столовался). Рядом с домом стоял другой, в котором жила семья Дули, отвечавшая за монастырскую ферму. Старик Дули отводил меня в свинарник, чтобы показать, как кормят свиней, пугая историями о том, что огромные свиньи перекусывают детей пополам просто потому, что могут это сделать. К тому же мне говорили, что свиньи – такие же умные и злые, как люди, поэтому я всегда держался от этих животных подальше. Старик Дули и сейчас стоит у меня перед глазами в подвернутых резиновых сапогах, с цыганской косынкой и с широким пиратским ремнем. Мне тогда казалось, что войти в загон для свиней – это все равно что приставить к виску заряженный пистолет.

Агнес не жаловала семью Дули. Она стремилась к тонкому и возвышенному, а они были грязными и грубыми. Каждый день она решала сложнейший кроссворд в Times и выписывала журнал Reader’s Digest, в котором печатали безбожно сокращенные варианты разных литературных произведений. Агнес говорила, что не смогла получить нормальное образование, поэтому таким образом ей приходится восполнять пробелы. Она очень любила книги и привила эту любовь и мне.

Агнес держала свои книги на полках, которые тянулись от пола до потолка в нише у камина. Она много часов проводила в кресле с очками для чтения в черепаховой оправе на носу и с книгой в руке. Агнес никогда не выбрасывала прочитанные книги. В семь лет она дала мне почитать «Остров сокровищ» Роберта Стивенсона. И хотя многих вещей я не понимал, книга была прочитана с упорством и фанатизмом, с которым позднее я занимался бегом. Не могу назвать это очень эффективным и умным подходом, но в жизни он мне сильно помог. Например, во время занятий музыкой. Агнес заставила меня прочитать «Жития святых», которые меня не очень впечатлили.

Агнес часто говорила мне, что если у меня и есть хоть немного ума, то это передалось исключительно от нее. Во многом благодаря бабушке я начал считать себя умным.

Моя семья жила в двухэтажном доме рядом с верфью компании Swan Hunter в Уолсенде. Мать родилась и выросла на побережье реки Тайн между городом Ньюкасл-апон-Тайн и Северным морем. В районе Уолсенда император Адриан решил закончить свою стену^[10], когда в 122 году нашей эры посещал эти северные задворки своей огромной империи. Стена Адриана протянулась на сто двадцать километров через холмы и болота от города Барроу-ин-Фёрнесс на западе до реки Тайн на востоке. Многие считают, стена служила защитным сооружением от набегов кельтских племен: скоттов и пиктов, – но на самом деле ее возвели для контроля за торговлей между севером и югом, а также за населением, проживавшим на территориях, которые позднее назовут Северной Англией. В Уолсенде располагалась древнеримская крепость Segedunum. Легионерам гарнизона крепости наверняка казалось, что они очутились на самом краю земли. Полагаю, если бы мне довелось быть в этих краях легионером в короткой кожаной юбке, я думал бы точно так же. В начале XX века в Уолсенде расширяли верфь и раскопали остатки храма богу света Митрасу, считавшемуся покровителем римских солдат, а буквально несколько лет назад, когда разрывали улицу, на которой я рос, под брусчаткой обнаружили остатки римского лагеря.

После того как приблизительно в 400 году нашей эры легионеры ушли из этих краев, начался период набегов саксов, датчан, викингов, норманнов, ютов и шотландцев. В этих местах правили самые разные племена и группировки, и местные жители начали считать, что они не являются ни англичанами, ни шотландцами. Мы называли себя «джорджи»^[11]. Почему именно так? Местные историки до сих пор спорят на эту тему, тогда как все остальные перестали ломать голову и просто называют себя именно так. Жители этого края говорят на диалекте, который нездешние англичане могут не очень хорошо понимать.

В свое время на реке Тайн строили огромные корабли. Здесь для компании-оператора трансатлантических и круизных маршрутов Cunard Line было построено судно «Мавритания» (Mauretania), поставившее в свое время рекорд по скорости пересечения Атлантического океана. Подобное «Мавритании» судно Lusitania потопила германская подлодка в начале Первой мировой войны, что заставило США вступить в конфликт на стороне Англии. Уже на моей памяти там строили крупнейший на тот момент танкер Essa Narthumbria. Верфи, на которых строили это судно, располагались в конце нашей улицы. Корабль долго стоял, закрывая своим корпусом половину неба, но, оказавшись на воде, он больше никогда уже не появлялся в наших краях.

В величественном виде верфи с огромными скелетами кораблей и маленькими, как муравьи, рабочими в люльках, свисающих с бортов судов, было что-то доисторическое. Неестественно медленно двигающиеся над суетой людей и вспышками ацетиленового пламени стрелы кранов напоминали мастодонтов ушедших эпох.

Каждое утро в 7:00 раздавался одинокий вой сирены, призывавший рабочих к реке, и сотни мужчин в комбинезонах, грубых ботинках и кепках шли по моей улице. За спиной у многих был рюкзак со «жрачкой» – бутербродами и термосом. Казалось, что все те, кто не работал на Swan Hunter, трудились на заводе по изготовлению веревок и в угольных шахтах. Я смотрел на рабочих и размышлял, какая профессия ждет меня. Суждено ли мне присоединиться к армии этих мужчин и провести полжизни в чреве огромных судов?

Утром по воскресеньям отец часто водил меня с братом на пристань, чтобы посмотреть на корабли. Мы глазели на норвежский корабль Leda, каждую неделю ходивший между Осло и Ньюкаслом по маршруту, которым сюда когда-то приплывали викинги. Помню, как отец мечтательно смотрел на рулевую рубку и канаты, которыми корабль был привязан к специальным тумбам на пристани. «Уходи в море!» – часто говорил мне он, но теперь я понимаю, что он обращался тогда главным образом к самому себе, сожалея, что в молодости не стал моряком.

В армии отец получил кое-какие технические навыки и после окончания службы прошел практику на машиностроительном заводе De la Rue, где собирали огромные турбины и двигатели для кораблей. Наша семья не была богатой, но отец получал достаточно, чтобы мама могла бросить работу и заниматься мной.

Мой брат Фил появился на свет через три года после моего рождения. Тогда же отец принял решение, о котором потом сожалел всю оставшуюся жизнь.

В 1956 году, когда мне было пять лет, отец решил уйти с завода и заняться продажей молока. Этим бизнесом владел приятель дедушки Эрнста по имени Томми Клоус, уходивший на пенсию и ищущий того, кто мог бы продолжить его дело. Отца привлекло, что он будет предоставлен самому себе, а его семья сможет переехать в двухэтажный просторный дом. Позже на первом этаже расположились контора и молочный магазин. Наша семья разрасталась: Филипу шел второй год, на подходе была Анжела.

На первом этаже дома располагался магазин, в котором продавались молоко, свежее мороженое, сладости, лимонад, газированные напитки, Orange Crush. В магазине работали две продавщицы: Бетти – пухлая истеричная молодая особа с бойфрендом в виде начинающего преступника и тедди-боя, который, по слухам, ее бил, и Нэнси – рыжеволосая развязная девушка, со временем ставшая близкой подругой и отчасти соратницей матери. Во внутреннем дворе стояли пара тележек и дизельный грузовик, необходимые для привоза свежего молока.

В городе появилось три маршрута доставки, которые обслуживают отец и два других молочника, Рэй и его младший брат Билли. Рэй – карлик-похабник с волосами, зализанными назад бриллиантином. При каждом удобном случае Рэй показывает мне свою грыжу: «Глянь, какая – просто как чертов апельсин». Его брат Билли – спокойный парень, рано потерявший волосы, и с тех пор его голова лысая, как бильярдный шар.

С семи лет по выходным и во время школьных каникул я помогаю отцу развозить молоко в северной части города: в районе Хай-Фарм и там, где селились шахтеры. Отец работает каждый день, без выходных, за исключением Рождества. Он сам себе начальник, но выходной для него непозволительная роскошь. В те дни, когда я ему помогаю, он будит меня в пять утра. Младший брат продолжает спать, а я утепляюсь как могу. Зимой в комнате бывает так холодно, что на окнах появляется иней, мне приходится одеваться лежа под одеялом. Изо рта валит пар. Потом я спускаюсь и начинаю подготавливать камин, чтобы, проснувшись, его могли зажечь остальные. Надев старые кожаные перчатки с обрезанными пальцами, мы загружаем холодные железные ящики в микроавтобус, стараясь не разбудить соседей. Выезжаем на темные и пустынные улицы. С тех пор я люблю города по утрам, пока на улице никого нет. Все спят, и мы тихо подбираемся к домам, словно грабители. Кажется, что улицы принадлежат одним нам, и мы чувствуем их тайну, которая, по моим ощущениям, исчезает с появлением первых прохожих. Я и сейчас не люблю спать допоздна. Я всегда встаю первым, лежебока – это точно не про меня.

Зимой по утрам бывает очень холодно и мрачно. Часто из-за холода я по несколько часов не чувствую ног, а лицо и руки синеют. Если на дороге лед, то Бесси (так отец называет наш фургон) не может одолеть крутые подъемы у берега реки, и в часть домов нам приходится доставлять молоко на санках. Иногда от холода молоко замерзает и торчит колом из горлышка, пробив крышечку из фольги. Мы знаем, что за такие бутылки нам никто не заплатит, но не можем ничего с этим поделать. Иногда, когда совсем холодно, отец ставит в салон небольшой, работающий на парафине нагреватель, но так становится только хуже – из машины совсем не хочется вылезать.

Мой отец – стоик с большим запасом терпения, поэтому и я не жалуюсь, не прошу вернуться домой. Я хочу, чтобы он мной гордился. Я хочу быть таким, как он, и осваиваю технику, как нести в руках одновременно шесть бутылок плюс еще парочку под мышкой. Я стараюсь запоминать номера домов и количество заказанных в них пинт молока, сообщаю отцу обо всех изменениях в заказах, он вносит их в специальную записную книжку. Мне кажется, что я работаю очень хорошо, но он никогда меня не хвалит.

Каждое утро в 7:30 мы делаем перерыв. Едим холодные бутерброды с беконом, смотрим на похожие на вулкан дымящиеся гигантские отвалы шлака за зданием у шахты. Мы молчим, каждый думает о своем. Отец часто бывает замкнутым и неразговорчивым, но я не против, ведь в тишине включается воображение, уносящее меня далеко-далеко. Бегая с бутылками молока от одной двери к другой, я представляю варианты своего самого фантастического будущего: я стану главой большой семьи, куплю огромный дом в деревне, буду много путешествовать, стану богатым и знаменитым.