– Тогда не ломай голову. Сделаем просто. Щуку пусть в кляре обжарят, деревенский вариант, а окуня на мангале в фольге. Перед этим надо лёгкий маринад сделать на оливковом масле. Добавить туда немного лимона, соевого соуса и специй. А кушать можно с чесночным соусом.

– Звучит неплохо, чёрт побери. Предлагаю приготовить к обеду.

– Полчаса готовки. Окуня я сам запеку.

Я показал большой палец.

– А насчёт Македонского… Я думаю, что он сделал, что мог и даже больше. Потому он и Великий!

– Только вот надо было ему продумать получше момент своей смерти. Оставил бы дельного наследника и всё могло бы пойти по-другому.

Марьянчик покачал головой:

– Наследник бы его и прикончил при первом удобном случае. Это большая проблема тех времён, да и любых времён. Власть передать сложно даже чисто технически. А уж как человеку не хочется отдавать власть и даже думать об этом…

Я пожал плечами и глотнув настойки, бросил:

– Он, похоже, забыл, что смерть караулит каждого из нас.

На лестнице послышались шаги.

– Ну вот и наше чудо пробудилось, – громко произнёс Марьянчик и уставился в сторону лестницы. В его тоне была издёвка, но при этом я заметил некоторую теплоту, исходящую от Марьянчика, когда речь зашла о Венедикте. К нашему общему удивлению, на лестнице появился другой персонаж. По всей видимости, это был четвёртый гость. Это был молодой бледный парень с миловидными чертами лица и густыми, но коротко стриженными волосами. Его бледность была настоящей, с зеленоватым оттенком, а не белёсая, как у Венедикта. Вот его бы я точно назвал чудом только за то, как он разоделся: на нём был очень длинный пиджак из бежевой ткани, сплошь покрытый рисунками цветов, вышитых золотой нитью. Штаны были того же цвета и тоже в узорах. А на ногах красовались золотистые тапки с загнутыми носами.

– Да у нас тут Махараджа! – проронил я и посмотрел на своего собеседника.

– Это что-то новенькое. Раньше обычно в тряпку заматывался,

– проскрипел Марьянчик, потирая гладко выбритый подбородок. Его всё ещё похмельное лицо выражало растерянность и недовольство одновременно.

Обладатель броского наряда подошёл к столу и посмотрев поочерёдно нам с Марьянчиком в глаза, поклонился. Я ответил кивком, а вот Марьянчик скривил лицо и недовольно процедил:

– Чего это мы так вырядились, ваше высочество?

Гость сначала представился и лишь потом ответил на вопрос:

– Моё русское имя – Евгений. Сегодня важный день. Я увидел, что наша вселенная перешла на новый уровень бытия. Несколько дней я медитировал на эту тему и буквально полчаса назад узрел, как переродилась наша вселенная.

– Уа-ха-ха! – раскатисто заржал Марьянчик, стуча ладонью по столу. Я подождал, пока он угомонится и тоже представился. Гость в ответ кивнул, но руки, как я и ожидал, мне не подал.

– Так, значит, вселенная переродилась у нас. Я же тебе говорил, что он тот ещё кадр, – не унимался Марьянчик. Я указал Евгению на свободный стул рядом, но тот покачал головой и остался там, где стоял. Посмотрев на Марьянчика, он продолжил нас просвещать:

– Да, пока что это неочевидно. Изменения слишком тонки, чтобы обычный человек их заметил. Точнее, они так колоссальны, что человек их не может охватить своим умом. Такое вот странное противоречие.

– Да куда уж нам, блядь! Мы дальше своего носа не видим ни хрена!

Марьянчик ткнул пальцем в кончик своего носа. Потом махнул рукой и налил себе ещё одну стопку. Мы чокнулись.

– Вы, наверное, не выпиваете, но, может быть, перекусите с нами?

– предложил я, ещё раз указывая на свободное место возле себя.

– На этой неделе я практически не ел и не пил, а перед этим проводил чистку организма. Это необходимо для того, чтобы святое место приняло тебя. Тем более такое место, как это, – Евгений обвёл руками пространство вокруг себя. Марьянчик чертыхнулся и заглотил стопку.

– Значит, вы считаете этот остров святым местом? – спросил я, отпив настойки. Присмотревшись к глазам Евгения, я заметил, что они бесцельно блуждают по стенам, полу и потолку.

– Не только остров. Места вокруг – это места, где проходили великие битвы Богов. Тут зародилось человечество.

Я озадаченно посмотрел на Марьянчика. Тот вздохнул и закрыл ладонью глаза.

– Женя, может, вам покушать всё-таки? А то, по правде сказать, ваш вид вызывает беспокойство.

– Нет, спасибо. Я пойду полюбуюсь красотой этого благодатного места. И вкушу солнечных лучей.

Молодой человек проследовал на веранду. Его худое тело покачивалось, как у пьяного, а свободные штанины колыхались на худых ногах, благо талия у парня была немалого размера, и штаны с него не спадали.

– Владимир Владимирович, а он и правда выглядит плоховато.

Марьянчик убрал руку от лица и фыркнул:

– Да плевать на этого психа.

– Не надо так. Может он и странный, но не заслуживает такого пренебрежения.

– Вот из-за такого снисхождения люди и становятся психами. Если бы его не жалели, то он быстро бы усвоил, как правильно себя вести.

– Вы что же, считаете, что ваша точка зрения единственно верная и что нам всем надо жить так, как живёте вы?

Марьянчик недовольно усмехнулся:

– Ну, ты же вот не такой, как этот ненормальный. Даже не такой идиот, как Венедикт. Ты из себя ничего такого не строишь и общаться умеешь нормально.

Я подлил себе настойки и посмотрел на раскрасневшееся лицо собеседника:

– Меня воспитывали по-другому, да и вокруг всегда были люди с достаточно конкретными жизненными позициями.

– О том и речь, – воскликнул Марьянчик, ухватившись за графин.

– Да, но почему вы не хотите дать людям право быть такими, как им нравится? Они же вам не мешают этим. Мне вот отец всегда говорил: «В жизни, как и на дороге, можно всё, что не мешает другим».

Марьянчик наполнил стопку и процедил:

– В том-то и дело, что это мешает нормальным людям. Занимаешься делами, настраиваешься на определённый лад, а вот такие блаженные ходят и морочат голову народу, вместо того чтобы делом заниматься. Вот даже здесь. Они не могут принять то, что им выпал отличный шанс отдохнуть, прочиститься этими полями, ради которых все сюда припёрлись. Сиди себе и получай заряд. Но нет, им и из этого надо устроить балаган. Всё это у них от скуки и от нежелания заниматься делом. А когда делом не занимаешься, то и других не уважаешь. А они – эти другие, возможно, хотят тут расслабиться и отдохнуть, не выслушивая ахинею наподобие той, что сейчас прогнал Будда, – закончил Марьянчик свою тираду и осушил ещё одну стопку, закусив её хлебом. Недоеденный кусок булки он швырнул в сторону кухни.

– Охво, найди официанта и распорядись накрыть на веранде. Нужно ещё еды сообразить, – негромко крикнул я. Помощник кивнул и двинулся к двери в служебные помещения.

– Я, в общем-то, понимаю вас, Владимир Владимирович. Но терпимей

всё-таки нужно к людям быть.

Марьянчик затряс головой:

– Нет, не понимаешь. Во вред это всё: толерантность, снисхождение, попытки понять и подстроиться. Всё это превращает мир в гадюшник. Только жёсткий контроль и принуждение к общим делам могут создать здоровое общество, иначе разброд и шатание. Посмотри, в какое говно превратилась та же самая Европа. Ещё недавно там было замечательно. Построил себе дом на холмах Гольф Жуан. Раньше там вокруг были прекрасные места. Да одна Ницца чего стоит. А окрестности. Но теперь и там гадюшник. И непонятно, куда податься. Всё изгадили.

Я пожал плечами:

– По мне, там и сейчас очень даже неплохо.

– Двадцать лет назад было намного лучше. И даю тебе гарантию, что в ближайшие лет десять станет куда хуже, чем сейчас.

– Так что хуже-то стало? Что там толерантность такого натворила? Мужики голые за вами там бегают или мигранты вам на ботинки плюют?

В зале появились официант и Охво. Первый проследовал к столу,

второй – на лавку.

– Надо бы ещё закуски нам заказать, Владимир Владимирович, если выпиваем.

– Это ты прав, – захмелевшим голосом согласился Марьянчик.

– Давайте, может, по рыбке уже?

Марьянчик кивнул.

– Любезный. Вы нам щуку пожарьте, а окуньков распотрошите и почистите. Потом несите окуня сюда. Да, и ещё нужны ингредиенты для маринада, – сказал я и посмотрел на Марьянчика.

– Чёрный перец, тимьян, соль, оливковое масло, лимон. Думаю, этого хватит. А ещё соевый соус, – задумчиво перечислил ингредиенты Марьянчик.

– Подготовить мангал?

– Нет, я сам. А ты нам лучше принеси пока сырную тарелку и мяско вяленое на закуску. И лепёшку какую-нибудь. Да, зелени и овощей не забудь.

Официант удалился, а мы вернулись к разговору.

– И что же вам так претит в Европе теперь? Я так и не понял.

– И геи, и мигранты, и простые мужики, которые ведут себя как бабы. Всё вместе. И правительство, которое пытается всем угодить. Это всё прокатывало какое-то время, но теперь начинаются последствия. Тут немного, там немного, а всё вместе создаёт ощущение полной расхлябанности и движения в никуда. Но скоро приезжие их прижмут как следует. Устроят им сладкую жизнь при содействии тупого промытого населения и ублюдков, которые всё это мракобесие спонсируют.

Я вздохнул и покачал головой:

– А я когда там бывал, этого всего не ощущал.

– Да это потому, что у нас уже многое переняли. Молодёжь-то нытики сплошные, ёпта. Додик с ножом одноклассников режет, а они в окна прыгают. Парней десять старшеклассников – и ничего не смогли сделать с одним хлюпиком с ножом.

Я тут же выделил для себя контрольное слово «ёпта» и подумал, что быстро его развезло на старые дрожжи, а потом сказал:

– Думаю, тут дело в другом. Жизнь стала спокойней. И у нас, и у них. Когда я учился, у нас всё было жёстко. Насчёт ножа вот, кстати. Был всего один раз за всю учёбу случай. Один забитый лох схватился за нож в классе. С бабочками тогда было модно ходить. Так он не успел ничего сказать, как ему в корпус прилетел стул. Железный такой. Не знаю, какие теперь там в школах.

Глаза Марьянчика расширились, и он задорно засмеялся:

– Вот это нормальная тема. Но в наше время я таких случаев не припомню. У нас все держали себя в руках. Воспитание было, что надо. Но у меня школа была правильная, надо признать, и такого беспредела я не встречал.

– Да, много хорошего тогда было. Но и нехорошего хватало, согласитесь.

Марьянчик печально вздохнул и кивнул:

– И мы решили похоронить всё хорошее и оставить всякое говно. Не нам с вами, конечно, осуждать, но сколько наврали за эти тридцать лет про то, что было. И про людей, и про страну… И как легко все поверили.

– Согласен. Раньше я тоже верил. Сейчас даже стыдно за это.

– Обосрать мы себя всегда умели, – вздохнул собеседник.

– Извините. Я пойду на веранду к Евгению выйду. Посмотрю на него при хорошем освещении. Слишком уж он бледный. Может, Рите сказать стоит, а то эти голодовки до добра не доведут.