Неизвестный гость снял шляпу, и тут же на вид подалось довольно зрелое грубое лицо пожившего человека, от которого исходит волчий взгляд и неприятный холодец. Человек, сняв головной убор, почесал, покрытую сединой макушку, и заговорил:

– Что ж, за оскорбление тебе ничего не светит, так как согласно нашей Конституции, «в целях укрепления самовыражения, а значит свободы, оскорбления не являются преступлением, а способом самовыражения». Но вот твоё паршивое сообщество сидит на моём топливе. Поморозите задницы недельку, может, научитесь вежливости.

– Но… – захотела что-то сказать девушка, но её тонкий голосок был прерван мощным и грубым басом:

– А теперь вон отсюда.

Пыл и рвение этих людей, что решили «во имя свободы и благополучия» порвать слугу Бюрократии за свои идеи, быстро погасли перед тем, кто действительно оказался волком в кабинете. Его холодный, как арктический лёд взгляд сверлил двух «ревнителей», и бесцветные, словно камень, глаза неустанно следили за ними. Два человека, как будто в покорности, склонив головы, моментально покинули помещение, оставив после себя лишь плохие воспоминая, словно неприятное поветрие от канализационного зловония.

Как только дверь прикрылась, губы недавно вошедшего человека разошлись в широкой улыбке, и зазвучал голос, полный старческой бодрости:

– Эрнест, пройдоха, опять отражаешь нападки этих умалишённых.

– Да достали, – с толикой гнева начал обладатель кабинета. – Чуть ли не каждый день бегают сюда. Защищают свою «свободу, – с презрением окончил мужчина.

– Может тебе охранников выделить?

– А можно? – прозвучал вопрос, в котором промелькнула толика надежды.

– Всё можно.

– Да ладно, – выдохнул Эрнест. – Не стоит. Всё же без этих сумасшедших моя жизнь стала бы совсем серой, как и вся наша действительность. – И уже без всякой надежды заключил. – Эти организации, что несут «свободу и прогресс», слишком сильны и настойчивы, чтобы им противостоять.

– Послушай, друг мой, я представитель Корпорации «Восточное Единое Торговое Собрание», и для нас нет в этой части страны ничего невозможного. Можем, если нужно и усмирить.

В ответ Эрнест лишь бессильно сквозь боль улыбнулся.

– Я закурю?

– Конечно.

Член Корпорации тут же достал длинную сигару зажёг её, приложил к губам, став вдыхать табачный яд. Её аромат за несколько секунд полностью заполнил все уголки кабинета, а когда табак сначала захрустел от пламени, а потом ещё сильнее задымился, то душистое амбре сигары плотной завесой заняло всё пространство.

Мужчина в кожаном пальто присел на диван, и за ним собственное кресло занял Эрнест, смотря на собственного друга.

– Послушай, Эрн, а почему они к тебе зачастили?

– Ох, Матвей, ты же знаешь, что раньше я жил в Норманнском Свободном Княжестве. Там, мой сын за высказанное мнение попал под горячую руку той пубертатной своры, которая посчитала, что их права нарушены. Ну а потом и понеслась вся чехарда. В итоге, по решению суда я был отправлен работать сюда, на «благо» Бюрократии. И тут как-то прознали, за что меня сослали.

– За «неправильное воспитание, что попирает права сексуально просвещённых людей, неогендеров и феминисток».

– Оно самое. Но как узнали? – прозвучала вопросительная реплика, полная удивления.

– А разве ты не знаешь? Согласно Кодексу Слуги Государства, не помню, какая статья: «во имя блага народа и его священного права на информацию, личная жизнь государственного служащего может быть открыта и её все части становятся публичными, если того пожелают люди». Так местные сообщества, направив запрос, с этой формулировкой, в нужные места и тут же получили всю твою подноготную.

– Сволочи, – резко и отталкивающе прозвучало слово, в гневе сказанное Эрнестом. – И поэтому, зная, кто я и за что сослан, они пытаются меня из ненависти достать? – И выдохнув, мужчина сам закончил собственное рассуждение. – Что ж, они видят во мне «врага собственной свободы», не воспринимают само моё существование.

– Эрн, успокойся. У меня для тебя хорошие новости, – снова, со старческой бодростью, заговорил представитель корпорации.

Тут же в глазах служащего этого региона вспыхнула надежда, и зазвучал голос, её преисполненный:

– Какие?

– Как ты и просил, я проследил за Лютером. Вот что я тебе скажу: твой сын в полнейшей безопасности, учится он довольно хорошо и на работу недавно устроился – обслуживает базы данных одной из соцсетей. В передряги никогда не лезет. И, что самое главное – придерживается того морального курса, который ты в него заложил.

– Вот это хорошо, очень хорошо, – взбодрился мужчина. – Спасибо тебе огромное. Я твой должник.

– А теперь расскажи мне, друг мой, как твои дела?

И тут зазвучали слова, наполненные горечью и сущим отчаянием, ибо жизнь чиновника, что регионального, что федерального в Либеральной Капиталистической Республике, была сущим кошмаром, а служба на севере, на задворках страны становилась адом изо льда и вечно гложущего голода.

Эрнест поведал, что питается он на продовольственные карточки, что практически ни в одном магазине не принимаются и на них в основном можно получить только небольшой запас дешёвых продуктов. Но даже эти продукты, согласно законам «О рыночной либерализации» и «О рыночных возможностях», становились самой настоящей отравой. Эти законы, в целях «повышения рыночных приоритетов, поддержки любого предпринимателя, снижения всевозможных барьеров и насыщения рынка товарным разнообразием», позволили частнику, лепить продукты из чего попало. И весь пищевой рынок в одночасье заполонялся такой гадостью, что кушать становилось невозможно.

Так, большинство мясных изделий стали состоять на девяносто процентов из синтетического вещества, во сто крат хуже сои. Растительная пища изготавливалась из специального пластика, а в хлеб стали добавлять муку из зёрен сорной травы.

Предпринимателей в этой сфере стало намного больше, и они стали активней, а это единственное, чего добивалось марионеточный конгресс, но действительность была намного страшнее. И даже на эти карточки и скудные деньги, которые иногда удаётся получать, не всегда можно приобрести простые продукты и вещи. Чаще всего у слуг «Бюрократии» не хватает денег даже на себя, поэтому никто не старается заводить семей, что и преследуют общества, «демократично контролирующие» жизнь «Узлов». «Нет права государственным выродкам размножаться, ибо они противостоят самой сути свободы», как вечно заявляют в сходках чайлдфри, которых поддерживает федерация и Культ Конституции, вечно потакающий любой волной выдумке гражданского общества.

А на этом фоне, согласно Архизакону «Об общественных приоритетах», всю социальную помощь от государства получали ни нищие, ни инвалиды и даже не государственные служащие. Она была направлена на «героев капиталистического труда» и «активистов гражданского общества», именуемых «Вестниками Свободы», ибо они учувствуют в деле утверждения свободы и демократии.

Эрнест, чуть не ударившись в слёзы, поведал другу, что только чудом не заболел пневмонией или воспалением лёгких, из-за того, что работает в промороженном здании, а денег на тёплую одежду не хватает. Тем временем местный «Узел», из-за нехватки топливных ресурсов вынужден отказываться от отопления в пользу пресловутых субъектов «гражданского общества». Если хоть кто-то посмеет посягнуть на их комфорт, то того просто порвут, и осудят по статьям: «преднамеренное действие против субъектов несущих свободу» и «активное противодействие гражданскому обществу». И поэтому местное отделение «Северного Союза Трансгендеров», городской отдел «Всефедеральной Ассамблеи Феминисток» и ещё несколько «субъектов свободы» сидят в тепле и полном комфорте, а слуги Бюрократии в этом городе обречены на множественные обморожения и болезни.

Хозяин кабинета рассказал, что за последний месяц уже пять его сослуживцев умерли от воспаления лёгких и трое от гайморита. Лечение в местной больнице им оказалось не по карману, ибо вся система здравоохранения в стране оказалась приватизирована, и смерть настигла одного за другим.

Старый Матвей не стал спрашивать про жену Эрнеста, ибо знал эту печальную, как песнь сирены историю и мысленно обратился к ней, пока его друг продолжал перечислять все невзгоды.

Матвей часто вспоминал. Это случилось около полугода назад. Жену друга звали – Маргарет. Это была прекрасная высокая светловолосая женщина, с выразительными чертами лица, алыми тонкими губами и тёмными глазами.

В тот злополучный день она прогуливалась со своей подругой, у которой был маленький ребёнок в коляске. Мать с подругой, прогуливалась с маленьким ребёнком по улице, нарвалась на разновозрастной шумящий и галдящий рой, что был сборищем тех, кто называл себя «Свободными от личинусов» или местная секта чайлдфри. Свободолюбцы среагировали на ребёнка, словно обезумевший бык на красную тряпку. Они, словно шакалы, окружили двух девушку и ребёнка. И понеслось.

Опьянённая собственной доведённой до безумия идеей толпа стала издеваться над женщинами и ребёнком, всячески выкрикивая оскорбления и дразня испугавшегося ребёнка. Естественно, малыш забился в страхе, смотря на кучку пляшущих сумасшедших, и стал безумно плакать, исторгая душераздирающие крики.

Крики и страх в глазах ребёнка лишь раззадорили толпу и они стали как дикари кричать и кичиться, приговаривая при этом, что «личинусам место на помойке» или «позорные свиноматки». А один из «дикарей свободы», намеренно достал небольшой бутылёк спирта и попытался им напоить бедного ребёнка. И тут, сдерживающая себя Маргарет, не выдержала.

В два шага она оказалась рядом с парнем, который попытался споить малыша. Когда её сжатый кулак пришёлся неплохим ударом под дых, безумная улыбка и гримаса сумасшедшего с лица сектанта чайлдфри спали. Сразу послышались стенания и всхлипы. Одного удара хватило.

Группа из безумцев тут же в страхе отступила, забрав своего «собрата по идеи» и ушла восвояси. Но ненадолго.

Через несколько дней Маргарет пришла повестка в Общественный Муниципальный Суд. Культисты бездетности побоялись подавать иск в государственный суд, несмотря на то, что парламент ежегодно утверждает квоты, сколько исков «Субъектов гражданского общества» и «Вестников Свободы» должны быть удовлетворены. И судебная машина приступила к действию.

Смелой заступнице вменяли сразу несколько статей: «Нанесение телесных повреждений», «преднамеренное противодействие представителям Субъектов Несущих Свободу», да ещё к этому и статья из Антисемейного Кодекса, что призван защищать права чайлдфри: «Насильственное противодействие пропаганде и актам идеи бездетности».

Чайлдфри, со сворой адвокатов, чьи выражения лиц очень сильно напоминали крысиные рожи, с пеной у рта, словно одержимые голосили в суде, стараясь убедить судью, какое страшное преступление совершила женщина, что заступилась за ребёнка. Её поступок, вся эта свора свободолюбцев, называла: «шагом в средневековье», «варварским актом против свободы» и «прямое попирания свободы самовыражения».

К тому же, походу судебного разбирательства, что становилось похоже на вопящий цирк, стало известно, где работает женщина. Местом её работы служил «узел», где она состояла на службе «Отдела регистрации браков». И тут понеслось безумие. И адвокаты и чайлдфри, взахлёб стали вопить: «произвол властей», «чиновники попирают нашу свободу», «к чёрту такую власть, нам нужны более либеральные управленцы, что будут уважать достоинство людей».

Маргарет знала, что обречена. Женщина прекрасно осознавала, что эта судебная машина готова размолоть её судьбу, так как она посмела поднять руку против тех, кто обличён в одежды несущих освобождение от тоталитарного традиционализма. Но всё же, она решила попытаться себя оправдать, и единственным её средством защиты стал рассказ, как всё случилось на самом деле. Девушка, срываясь на плачь, в красках и подробностях изложила истину. Однако реакция судьи была за гранью здравого смысла.

На весь зал заседания раздался оглушительный, будто исторгаемый из глубин безумия, смех судьи, а затем и последовала его речь:

– Ну и что? Суть свободы в том, чтобы дать каждому право на то самовыражение, какое любой пожелает. Эти добрые люди или нелюди всего лишь выражали собственное мнение насчёт детей и больше ничего. А вы так грубо прервали этот акт самовыражения, чем попрали их священные права.

Исход был ясен, как летний день. Маргарет приговорили к заключению и отправили в колонию, что располагалась в Исландской Анархистской Унитарной Коммуне. И даже прославленные феминистки не вмешались, ибо Маргарет не исповедовала их идей и не состояла ни в одном из их сообществ. Да и вообще государственным служащим запрещалось вступать в «Субъекты Гражданского Общества», так как это «подрывает саму идею свободы, ибо смешивается государственное и общественное».

Матвей тогда ещё не входил в состав Верховного Совета Управления «Восточного Единого Торгового Собрания», иначе он бы воспользовался всеми ресурсами и вытащил бедную женщину. Но он не мог.

Эрнест тогда всю неделю не мог работать, ибо над ним верх взяла жуткая депрессия, и его приковало к постели, в которой он только спал и предавался самозабвенной печали. В его сознании безумным вихрем вертелись последние перед расставанием слова: «Мы ещё встретимся».

И тут слова хозяина кабинета разорвали фрагменты воспоминаний старого друга, и член Корпорации вернулся к действительности:

– Матвей, а зачем ты пришёл, не мои же проблемы выслушивать? – с лёгкой улыбкой, проходившей через внутреннюю скорбь, вопросил Эрнест.

– Я знаю, что ваша жизнь, это существование в аду и поэтому я пришёл тебе сделать предложение.

– Какое? – заинтересованно начал госслужащий. – Надеюсь достойное.

– Конечно, – бодро улыбнувшись, сказал Матвей. – Дело в том, что от каждого региона на «Форум Свободы» во вторую палату проводятся выборы и направляются представители от каждого региона. Так, вот не хотел бы ты улучшить своё социальное положение в этом аду?

– А так можно?

– Естественно! А насчёт голосов не беспокойся, Корпорация всё обеспечит, – и как только губы разошлись в широкой улыбке, Матвей задаёт самый важный вопрос, что способен изменить жизнь одного человека и судьбу многих. – Ну и каков будет твой положительный ответ?