Карамазов остался на этаже один, разделив его со старым товарищем, и единственное, что он может сделать, так это осмотреться. Весь этаж представляет собой бесконечно длинный и запутанный лабиринт из конвейеров, хаотично расставленных, и видимо в спешке брошенных станков, которых было просто невообразимое количество. Стены суперзавода окрашены в серый металлик – цвет безысходности судеб тех, кто здесь оказался. Сам мунуфакториатий возвышался на несколько этажей, но только на первом этаже было расположено основное производство, остальные же – вспомогательные. На них могли жить охранники, священники, представители Культа Государства или просто храниться инструмент. Потолком представлена только крыша самого гигантского завода, ибо центральное место остальных этажей было представлено пустотой, благодаря которой и просматривалась охранниками ситуация буквально на всех этажах. Посреди всего первого этажа стояло четыре колонны, которые явно не были изначально здесь. Сделанные из железа, и мистически поблёскивая под тусклым светом ламп, они высоко возвышались над всем этажом, подобно обелискам новой веры.

Верховный Инквизитор и Командор подошли к «новым памятникам» и инквизитор сию секунду присел и провёл рукой по полу у колонн.

– Бетонная крошка. Эти колонны поставлены недавно, – потерев пальцами, произнёс инквизитор. – Скорее всего, они хотели провести ритуал изначально тут.

– Что будем делать? – Командор посмотрел на товарища.

Карамазов ничего не сказал, лишь посмотрел куда–то вдаль. Потом, потерев эфес своего меча, указал на большой лист фанеры, который валялся у станка, буквально в трёх метрах стоящего от столбов. Командор его понял без слов. Они быстро спрятались за этим листом и стали ждать начала процессии, только изредка в полусидящем положении временами выглядывали из-за укрытия, высматривая противника.

– Командор, – спокойно начал Карамазов, развеяв напряжённую тишину. – Зачем ты решился нам помочь? Ты ведь мог этого не делать. Разве всё так важно?

На что Командор сокрушённо ответил:

– Это более чем важно. Те люди мне некогда спасли жизнь, и теперь я перед ними в неоплатном долгу. И я всё сделаю, чтобы их отсюда вызволить.

Верховный Инквизитор бесстрастно спросил:

– Но ты, же приглядываешь за их сыном? Это разве не оплата за то, что они для тебя сделали?

– Понимаешь, – печально начал Командор. – Они для меня сделали больше, чем просто спасли жизнь. Они за мной присматривали как почти что за родным человеком… как за братом. Не дали мне ни пасть духом, ни разумом в тот момент, когда я потерял надежду на спасение. И моя обязанность по надсмотру за их сыном всего лишь маленькая толика того чем я могу хоть как–то загладить долг.

– Воспитали как родного, – монотонно повторил Карамазов. – А семья у тебя у тебя есть?

Командор чуть не поник душой от этого вопроса, но всё же он собрался и спокойно ответил:

– Моя семья осталась на севере, откуда я и родом.

– А что произошло? – пытливо вопросил инквизитор, хотя сам был свидетелем тех событий.

– Ты же сам знаешь, – без ненужного формализма начал Командор. – Что тогда происходило. Европа была похожа на лоскутное одеяло, которое необходимо было как–то собирать, и в трубы единства пропел не только Рейх. То государство, что сейчас величает себя «оплотом прав и свобод», – с неким отвращением произнеся название, Командор продолжил. – Тоже стало возникать из разрозненных ломтей. Но если первый Канцлер собрал своё государство железной рукой, основываясь на древней морали, то их методы были куда омерзительней, ибо они стали вбирать себя всю тьму той ночи. Пускай они обошлись без крови и насилия, но их методы куда омерзительней. Они начали большинство людей превращать в пустую, безмозглую массу потребителей, утопающих в безмерной похоти и безумии. Когда это всё началось, то я с несколькими знакомыми решил бежать оттуда.

– Что с семьёй?

– А семья ты спросишь? Они сами призывали меня бежать оттуда. Когда я их в последний раз видел, то им вменили административное правонарушение за «Оскорбление чувств сексуально отличительных в обществе людей».

Карамазов всё так же бесстрастно смотрел на своего спутника. И Командору показалось, что его друг только наделён одной эмоцией – праведным гневом, который тщательно сокрыт. Но вот он задал ещё один вопрос, после которого стало казаться, что человеческие чувства ему всё же присущи.

– Послушай, – как-то по–человечески и с явными нотками дрожи в голосе начал всегда холодный инквизитор. – Я знаю, что там происходило. Мы с семьёй жили в старой русской диаспоре, и там попал в самое пекло нового Содома. И потом этого навидался при «Пакте Триады». Но не об этом… скажи, ты бы хотел вернуться к семье или обзавестись своей?

– Что прости? – с недоумением в голосе и выражением глубочайшего удивления, которое скрывала шлем–маска, спросил Командор.

– Я читал твоё личное дело. Ты живешь как старый отшельник – немного знакомых, всего один друг и в полном одиночестве.

Командор был несколько удивлён человеческой дрожью в голосе Верховного Инквизитора, которого он давно знал. В этом железном мире этот человек занимал особое место, ибо своей ледяной волей он решал судьбы тысяч людей. Своей незыблемой и каменной волей он руководил десятками тысяч инквизиторов, которые ежемесячно выносили более десятка приговоров. Именно этот человек сжёг и казнил сотни тысяч еретиков и отступников мысли по всему Рейху.

– Полк-орден моя семья и иной у меня нет. – по-железному дал ответ Командор и вот приготовился твердить дальше, как вдруг внезапно прервав речь Командора, зашипела рация у Карамазова, так бестактно прервав важный момент.

– Докладывайте. – Потребовал инквизитор.

Через шум статики, помех и вой стрельбы полилась речь старшего храмовника:

– Господин Верховный Инквизитор, это старший храмовник Дециан. Мы заняли башню связи и вызвали подкрепление. Моторизированная рота армии Рейха прибудет через десять минут. Наступающие еретики безуспешно пытались выбить нас с занятых позиций.

Вдруг речь оборвалась, и где–то вдали в рации сквозь звон выстрелов послышался приказ:

– Брат Франциск, уничтожь скорее это звено с тяжёлым пулемётом.

Потом доклад снова продолжился:

– Простите, господин Верховный Инквизитор. Так вот, их атаки продолжаются, но большинство еретиков, включая и их предполагаемого предводителя, скрылись в глубинах мунуфакториатия. Их осталось не более шести десятков. Они вооружены небольшими самодельными пистолетами и холодным оружием.

– Продолжайте держать оборону, – быстро произнёс Карамазов и выключил рацию.

Сердце Командора забилось бешеной птицей. Он передёрнул затвор на своём оружии и взял его наизготовку. Инквизитор аккуратно положил руку на автомат и припустил его.

– Это оружие не для сия пространства. Вот держи, – произнеся, сорвал он со своего пояса небольшой широкий клинок, больше похожий на старинный гладиус.

Командор спокойно его взял и прицепил к своему поясу, но автомат убирать не стал. В отличие от своего старого знакомого, ставшему ему чуть ли не побратимом, Командор в оружии предпочитал более современное оснащение. Карамазов обхватил рукоять своего клинка и со звонким лязгом вынул его из ножен и вознёс перед собой. Клинок мистически переливался белым светом, который исходил от тусклых ламп. На клинке был выгравирован некоторый текст, который Командор не мог различить.

– В вашу сторону направляются отступники, – в активированную рацию тихо, практически шёпотом, произнёс Антоний.

Оба воина стояли замерев. Инквизитор сжимал меч и пистолет, а Командор держал орудие так, как будто сейчас его пустит в дело. Буквально через две минуты послышался говор еретиков, которые обсуждали, как будут приносить в жертву пленников. Их разум был наполнен дурманом благовоний, а голос как–то искажён:

– А-а-а-а, вы чувствуете, какой благодатью здесь пахнет! – Уже опьянённым наркотическими ароматами голосом твердил еретик.

– Пока нашего пастора нет, я думаю пора начинать. Прикуйте их к столбам, а этого так принесём в жертву нашим великим богам, он будет стоять на коленях… подожди, здесь кто–то есть, – нервно сказал отступник и вынул небольшой ржавый нож.

– Пора! – Прошептал Командор.

– Рано!

– Давайте вон хоть эту в жертву принесём?! Ах-аха-аха! – Лихорадочно и безумно вопросил один из отступников. – Зарежем как свинью! Или надругаемся как над тварью!? Ах-хах-ах!

Командор не выдержал – жаркий огонь ярости вспыхнул в нём, развеяв повеления рассудка. Он вышел из укрытия, и даже цепкая рука инквизитора не смогла его остановить, цепкие пальцы которой не удержали плечо друга. Отступники опешили от внезапно появившегося бойца. Они были буквально в шоке, не ожидав здесь кого ни будь увидеть. Их глаза расширились от удивления, но ненадолго. Удивление мгновенно сменилось яростью.

– Казнить пленных! – взревел один из мятежников.

Пистолетные залпы оборвали жизнь трёх человек. Грязные, замученные и вымотавшиеся они попадали на холодный бетонный пол, как подкошенные колосья на жатве.

Командор увидел только, как Сцилла смогла спрятаться за каким-то из чугунных станков, уйдя из плена, от которого со звоном рикошетило несколько пуль. И только в этот момент мужчина осознал ошибку. От досады обиды и ненависти в нём вспыхнула чёрная ярость, затмившая здравый смысл окончательно.

Командор резко взвёл дуло автомата, но тут какой-то отступник за два метра ростом одним ударом молота выбил оружие из рук и резко оглушил рукоятью Командора, приложив обухом по челюсти, от которой раздался хруст, а ноги сами попятились назад, но медлить нельзя. Боец быстрым движением руки достал звенящий клинок, присел на одно колено и с силой описал широкую дугу перед собой. Впереди стоящий громила, ощутив, как холодная сталь пляшет по внутренностям, выронил грузный молот, упавший с глухим бренчанием, и схватился за живот, став постанывать и скулить.

Жестокость взяла верх над разумом «спасителя невинных». Он стал бить наотмашь, словно мясник, что рубит мясо. Его бой больше напоминает не грациозный танец, который должен быть присущ мастеру боя, а жестокую ритуальную пляску. Под его ударами хрустели кости и рвались мышцы, как под топором палача. После каждого взмаха еретики дико вопили и неистово выли, обливая пол алой жидкостью, но, не умирая до тех пор, пока по ним не пройдётся финальный аккорд сумасшедшей пляски в виде обагрённого лезвия меча.

На секунду Командор отвлёкся посмотреть, как в бой вступил Карамазов. Его стиль подобен изящному и лихорадочному танцу – он пару раз выстрелит и пустится в холодный пляс, лезвие его клинка безумно сверкает белым светом и как будто поёт кровью. С необычайной грацией и точностью он разит отступников, не доступной для большинства фехтовальщиков. Каждый удар не рождал ничего более «очищения» осквернённой ересью души… ни рваных и грубых ран, ни воплей агонии. Инквизитор вертелся, крутился в ледяном танце, временами пуская в ход пистолет, и уже через несколько мгновений он окружил себя умершими отступниками, не ожидавшими такой скорой расправы. Но на них внимания он не обращал, ибо впереди было ещё более пяти десятка еретиков, одурманенных своими благовониями и идеями.

Спустя некоторое время весь пол был усеян убитыми отступниками, приравнявшись к поверхности, на которой постелили толстый ковёр. Разум Командора ничего кроме мести не знает, но вот интеллект Карамазова был необычайно чист. Он постоянно думает про себя: «Как люди так бездумно могут идти на это смерть? Неужели их идея свободы им это позволяет. Не уж то ради этой идеи готовы бездумно жертвовать собой? Они так ненавидят Рейх, что готовы даже ценой смерти хоть как–то навредить ему или они так преданы своей идеи, что готовы умереть за неё? И тогда какая тут свобода?». Инквизитор не находил ответов. И тем более смотря на Командора, ум которого полностью поглощён чёрной ненавистью, его сознание тоже тянуло в пучину беспросветной злобы. И тут так же бесстрастно лишая жизни одного из отступников он выдернул клинок и кинул взгляд на надпись, что красуется на лезвии. На енохианском выгравировано – «Вера и воля. Не забывай, кому служишь».

Карамазов огляделся по сторонам. Оставшиеся еретики не наступают, вместо этого образовывают защитный круг вокруг высокой фигуры в чёрном балахоне. В руках этот «монах» держит странный изогнутый посох с четырёхразветвлённым навершием, которым махает и подманивает к себе воинов Рейха.

Командор, расправившись ещё с одним отступником, разрубив ему ключицу, поднял свой затуманенный багровым туманом взгляд вверх. Впереди он увидел, как оставшиеся в живых отступники окружили своего вожака, который был в ответе за всё, что произошло. Его благородство и терпимость, скромность и милосердие были давно отброшены, уступив место звериной и дикой ярости. Он, опустил клинок и мрачно стал продвигаться к предводителю отступников. Оставалось буквально два метра до ересиарха, который к тому времени остался в одиночестве, ибо его последователи в страхе оставили его, как, отступник быстрым взмахом руки достал странное оружие. Оно оказалось страшным гротеском традиционного оружия, лишь отдалённо напоминая его. Самодельная конструкция с большой трудностью могла напомнить некоторое подобие обреза. И еретик поднял его и вытянул в сторону Командора. Оглушительный залп раздался на весь мунуфакториатий – уродливое и извращённое оружие в вихре дыма и вспышки просто разлетелось на части, чуть не оторвав руку ересиарху. Броня Командора с глухим звуком ежесекундно треснула. Он почувствовал, как части панциря расколоты и давят ему на торс, вдавливаясь под кожу и плоть острыми концами. Он испытал ужасающую боль и чувство, как та раскалённая картечь, обожгла ему кожный покров и внутренности. Но он не почуял, как кровь обильно потекла по его груди и животу из открывшихся новых ранений. Чёрная ярость притупила всякую боль получше обезболивающего, и только на одной воле он продолжил держаться на ногах и продвигаться вперёд, дабы свершить справедливое правосудие.

Рассвирепевший Командор поднял обогревший клинок вниз и неумолимо пошёл к архиеретику, а тот от страха попятился назад, его движения сковал неистовый ужас. Мужчина вплотную подошёл к отступнику и в его глазах, скрытых за капюшоном он увидел страх и ужас, который только порадовал безумного мясника. Одним мощным вертикальным от плеча ударом под хруст костей он оборвал жалкую жизнь отступника, располосовав его, как кусок свинины, на скотобойне отбросив в сторону труп врага.

От вида рассечённого тела отступника у Командора по телу пробежала волна облегчения и чувства выполненного долга, которые торжествовали недолго. Его ноги и тело внезапно ослабли и он медленно, и, придерживаясь за крышку рядом стоящего верстака, сполз к полу. По всему телу побежала немота, конечности переставали слушаться, отдаваясь во власть холода, а в животе вспыхнула с новой силой острая боль, пригвоздившая парня к полу. Командор затемнённым взглядом увидел, как к нему подбежали Карамазов и Антоний, сорвавший с него маску, став его оживлять, попутно отбиваясь от единичных безумцев, которые стали наступать из всех щелей завода, смакуя вкус грядущей победы. Инквизитор ему поставил несколько специальных уколов, чтобы облегчить боль, но их положение ухудшалось с каждой секундой – свободолюбцы подобно крысам – окружают со всех сторон и число подходящих с каждым мгновением только увеличивается. Улюлюканье и безумный смех с непристойными угрозами смешались в единую песнь.

– Проклятье Дециан! – закричал Карамазов в рацию. – Нам нужна мотопехота! Немедленно!

– А вот и мы! – со стороны огромных врат донеслась реплика.

Несколько десятков солдат в серой форме россыпью подступали, заливая трескучими лучами из энерго-винтовок помещение, и с каждым выстрелом часть завода озарялась ярким светом.

Через пару секунд прибытия мотопехоты стройные ряды отступников стали падать с прожжёнными насквозь телами и вскоре под напором солдат Империи, попятились назад. Но командирам сейчас не до победного марша. Карамазов несёт под руку Командора, а Антоний на руках выносил обессиленную Сциллу. Она постоянно называет имя Командора, которое вязло в ушах, не достигая сознания парня, стоявшего на грани. Последнее, прежде чем впасть во тьму, запомнил Командор, это как его погружают в бронетранспортёр армии Рейха. И когда его голова коснулась мягкого сиденья, то всё напряжение ослабло, и мужчина провалился во мрак.