Читать книгу «Рождённый проворным» онлайн полностью📖 — Степана Гаврилова — MyBook.

– «Суета сует», по идее. Это из Екклесиаста, если я правильно тебя понял.

– Антошенька, поверь, в данный момент она действительно су-ёт.

Остальная братва тихо курила. Закурить потянулся вместе со всеми и Гера. Привычно вытряхнув папиросу на ладонь, он отвлёкся от созерцания небесного эфира и посмотрел туда, где папироса задела пальцы, а рядом с ней ещё что-то коснулось ладони.

– Г! – гыкнул он.

Народ посмотрел на Хартбрейкера. Тот сжимал пальцами какой-то лоскуток и старательно показывал его друзьям.

– Г! – повторил Гера и махнул ладонью куда-то вдаль.

Сантьяго ненадолго замер, присматриваясь, а потом в отчаянии мотнул кудрями.

– Гера, дорогой! – крикнул он. – Ещё ты тут.

Сантьяго бросил окурок и в два шага преодолел поляну.

– Бабочка что ли? – щурясь, простонал Сеня.

Народ стал подходить к Гере, разглядывая матовое васильковое крылышко с тонким зигзагообразным кантиком почти по самому краю.

– Крыло, походу, – предположил кто-то.

Гера нахмурился, а потом громко прогудел, показывая на машину:

– Жах!

Сантьяго понимающе кивнул:

– Да уж, точнее и не скажешь, и даже Писание цитировать не надо.

Он развернулся к народу и чуть ли не воздел руки к небу:

– Так, братва, положение наше таково, что сейчас мы хором должны включить голову и вспомнить: у кого есть в гараже какие-нибудь детали, какие-нибудь старые запчасти и прочие артефакты славных эпох.

Народ задумчиво зачесал подбородки.

– Жа-ах! – ещё громче крикнул Гера.

– Гера, я люблю тебя, люблю гетеросексуально, как брат любит брата, как друг – друга, как солдат – солдата, как спартанец – спартанца… Хотя нет, это плохая аналогия. Короче, люблю я тебя и как могу понимаю, но тебе надо поработать над своим словарным запасом. Согласен, весь этот фарш трудно выразить словами: волнения в братской славянской республике; грядущий конец света, согласно календарю майя; анархистов вон без суда и следствия сажают; жизнь не сахар, мир сходит с ума, и мы не отстаём, но это, – Сантьяго ударил по генератору, тот отозвался мелодическим утробным «бам», – просто волшебная подлянка. Однако пополняй вокабулярий, я тебя прошу. Хотя бы потому что после смерти придётся за свои грехи отвечать, а тут уж междометиями не обойдёшься. Я вот сегодня выучил слово «бензонасос». На всю жизнь его запомню, а после смерти попаду в рай и у меня будет собственная бензо-насосная фабрика, ибо Господь наш милостив!

Речь возымела эффект. Народ с серьёзными, ответственными лицами слушал Сантьяго. А тот присел на корточки, нахмурился и опять принялся разглядывать генератор. За массивным баком, примерно там, где Гера недавно нашёл крылышко, торчали две промасленные трубки. Увидев их, Сантьяго досадливо причмокнул губами и горемычно покачал головой. Некогда эти трубки соединял маленький мускулистый механизм – бензонасос. Всего несколько минут братва пыталась запустить динамо. Но безуспешно. Хотя на прошлой неделе бензонасос проверяли и всё работало изумительно.

Сантьяго погладил бак генератора, на котором под государственным знаком качества «Сделано в СССР» красовалась надпись «ЗУ-2», и почти шёпотом проговорил:

– Нет какого-то сраного маленького бензонасоса. И сразу туева гора геморроя. Столько стараний, столько трудов – и всё псу под хер.

– Да ладно, это почти ничего не значит. В масштабах Вселенной, – улыбнулся Антоша Солнце.

– Ну здравствуйте! Разумничались, бля: Екклесиаст, Вселенная. Во-первых, начнём с того, что в масштабах твоей сраной Вселенной праздник Солнцестояния кое-что да значит. Мы тут на Земле просто обязаны врубить сегодня священное техно во имя матушки-земли, пока она нас не стряхнула с себя, как клопов.

Сантьяго дирижировал себе рукой, кудри его тряслись, как пружины.

– А во-вторых? – не переставая улыбаться, спросил Солнце.

– Да что «во-вторых»? Фиг бы с ним, с вашим техно вообще! Но если праздника не будет, тогда…

Однако он не успел договорить. Кусты на краю поляны раздвинулись, и к бригаде шагнул высокий, худой, как узбекский дутар, человек. В руках он держал огромную связку кислицы, пучок поменьше выглядывал из кармана его жилетки, а один стебелёк торчал в его белых, больших и ровных, как клавиши пианино, зубах. И улыбался этот человек так, будто бы иного выражения лица не предусмотрено строением его необыкновенного черепа.

Сантьяго как мог задумался и посмотрел на человека с интересом – будто впервые его видел.

10:07

И вот прошло чуть больше часа, и этот человек уже стоял передо мной посреди городского проспекта, пожёвывая свою кислицу и, как всегда, улыбаясь. Зовут его Нат. Месяц назад возле дверей клуба мы вот так же стояли друг напротив друга. Такси ждало меня, оно светило фарами, и я отлично помню, что Нат вот точно так же улыбался. Потому что Нат никогда не умел делать по-другому. Даже несмотря на то, что иногда причин улыбаться не было совсем.

Я спросил у него: «Как дела?» и закурил. Мы не виделись с того самого вечера. Мне бы побыстрее узнать, как у него там эти дела, и двигать туда, где меня уже шесть минут как ждут.

– Будешь кислицу? – спросил он в ответ и протянул мне несколько влажных стебельков.

09:45

– У него не получится. Он же святой, – отпив из канистры стирателя, прокряхтел Сантьяго.

Он заметался по поляне, кого-то выискивая, и, всё-таки отыскав могучую фигуру за сосной неподалёку, проорал:

– По коням!

Гера послушно вылез из-за сосны, на ходу застёгивая ширинку.

Антоша Солнце тем временем раскладывал свой винил по боксам, устанавливал на небольшой столик вертаки и, тихо улыбаясь, поглядывал на тонкий плед, расстеленный на траве. На пледе неизвестный художник изобразил каноничный, народно любимый сюжет – искушение Будды. Тихо медитирующий Гаутама был в миге от просветления и потому не открывал глаза и не смотрел на всё то, что творилось вокруг. Не смотрел он даже на соблазнительных дев, дочерей кровожадного демона Мара.

Гера, тоже поглядев на эту картину, подумал о чём-то своём и завел мотор. Сантьяго тут же плюхнулся на пассажирское, но, что-то вспомнив, выбежал на поляну, захватил канистру со стирателем и, вернувшись в машину, махнул рулевому.

10:11

Представьте себе около сотни людей всех возрастов, занятий и полов, собравшихся ночью в лесу. Представьте много неона и светодиодов. И молодое мясо, источающее терпкий мускус, исчезает и появляется во вспышках стробоскопов. Музыка – преимущественно техно, в перерывах – классика психоделики шестидесятых проходит сквозь тела, разбивается о сосны в лесу, тонет в ночи. Всё-всё это, слившееся в единый организм, или, лучше сказать, в машину, гремит, играет, бормочет, потеет, вдыхает и выдыхает дым, потом искрит или, напротив, ловит бэд, а после, на рассвете, срывается в панельные дома, где до полудня эякулирует, пока наконец не валится от усталости и похмелья в объятия друг друга. Мускус не чувствуется в еловом лесу, наполненном другими запахами – запахами природной плаценты, запахами протоплазмы, терпким или сладким дымом.

Всё это превращается в единую машину ночи, но только при одном условии: если работает её сердце – мощный армейский генератор «ЗУ-2». Если нет – то ничего и нет. Что же может жить без сердца?

– Вот, – подытожил Нат.

– У них же на протяжении трёх лет этот генератор исправно робил, что ж такое? – я курил уже третью, не в силах остановиться.

Нат улыбнулся ещё шире, тихо помолчал и ответил:

– Сущая мелочь. Её нужно отыскать. Вот.

Он всегда произносил это «вот» с длинной «у» посередине. Получалось забавно, потому что было больше похоже на вопрос, заданный на британском английском с каким-нибудь там манчестерским выговором: «во-у-у-т».

– Ну ладно, – ответил я, докуривая, – удачи в поисках.

А сам нажал на педаль велика и медленно покатился. Там, в квартире на Олимпийской, уже доиграл до конца великий трек Born Slippy, о чём вы?

– Вообще-то… – услышал я сквозь шелест колёс, – я за тобой. Нам без тебя не справиться.

Это ещё почему? Все в городе знают, что другого настолько рукожопого человека, как я, не найти. И такого же равнодушного к технике во всём её многообразном виде. Из всего, что имеет греческий корень «техно», я люблю, собственно говоря, только само техно. А в последнее время так только тот момент, когда оно, это техно, затихает.

– Дядюшка Коршун, – сказал Нат, чуть покашляв. Но я ещё раз нажал на педаль. Конец связи! Ещё чего придумали.

Впереди – долгий летний день, пропахший потом и другими жидкостями. Грязный обдолбанный мальчик-ангел, дёти дамб энжел бой.

10:15

Давно замечено, что в самом начале лета трагедии куда больше, чем, например, во время золотой осени, когда деревья грустно скидывают свою листву и всё такое прочее. Там не то чтобы тоска увядания, там ты уже смирился с неизбежностью и просто спокойно себе катишься в зиму. А вот в начале лета листва и тепло насильственно заставляют недоумевать и чувствовать себя неловко, будто бы ты этого не заслужил. Ты ещё совсем не освоился и ходишь в лете как по чужой незнакомой квартире, в которой проснулся одним утром с похмелья. А лето ведь не квартира, оно не ждёт – и катится, и уходит с каждой минутой.

Вот так я и использую свои летние дни – не действую. Я трачу время на любовь и ожидание любви. На персональные техно-хиты и короткие поездки на велике, на сумерки, на разную другую ерунду. Но даже этим мне не дают заняться, как будто это роскошь несусветная, доставшаяся мне несправедливо и не по праву. Мой единственный выход – безропотно просрать это лето, как и почти с десяток других за спиной и бог весть сколько впереди.

Короче, дальше всё было довольно предсказуемо в общей логике событий, но весьма неожиданно для меня в тот момент. Только я прощаюсь с Натом, нажимаю на педаль и весело качусь по разбитому асфальту с влажными тёмными прожилками трещин, короче, еду туда, где меня ждёт маленькая женщина с чёрными кудрями и сильными бледными ногами, только я успеваю выдохнуть и расслабиться, как путь мне преграждает ржаво-баклажановый автомобиль марки «жигули двадцать один ноль пять». За рулём, пыхая папиросой «беломор», улыбается красавец и здоровяк Хартбрейкер Гера.

Чёрной молнией устремляется ко мне с пассажирского Сеня Сантьяго. Пока он произносит всё ниженаписанное, я с велосипедом ещё не успеваю потерять равновесие и завалиться направо