Эдмунд встал спозаранку, по студенческой привычке, и принялся за работу. Он обдирал со стен штукатурку и был бел как мельник, когда к нему нагрянула миссис Уоткинс, вдовствующая хозяйка пивоварни, комплекцией своей напоминающая жирную гусеницу. Она вползла в школу и прямо с порога дала пару указаний, на ее взгляд, очень умных. «Немудрено, что мистер Уоткинс помер во цвете лет», – отметил про себя Эдмунд, а вслух поинтересовался, чем он обязан столь ранним визитом. Оказалось, что ее сын начал было посещать школу в соседнем приходе, но она вынуждена была его оттуда забрать и теперь хочет, чтобы он обучался поближе к дому. Там не достаточно топят, между тем как ее мальчик привык к теплу и удобствам, а преподобный Хэтфилд, старый упрямый осел, заявил, что это школа, а не финская баня. Джимми полноват и натерпелся от скверных, испорченных одноклассников немало обид и насмешек, – подумать только, малолетние негодяи дразнили его пузырем! Кроме того, туда надо было добираться в экипаже целых полчаса по неровной дороге, а ее сына от качки приташнивает, и хотя Эдмунд в данный момент не был в экипаже, его тоже начало приташнивать.

– Вы молоды и благоразумны и, я надеюсь, сможете заслужить мое расположение, – обнадежила его миссис Уоткинс.

Опешив от наглости, Эдмунд как бы невзначай отметил, что он выпускник Мертон-колледжа, но по выражению лица неожиданной посетительницы понял: она таких слов не знала да и не хотела знать – она и так была самой обеспеченной и влиятельной дамой в приходе. На ее заводе варилось отменное пиво. Овдовев, миссис Уоткинс взяла управление им в свои руки и отлично справилась. Первое, что она сделала, так это упразднила учрежденный мистером Уоткинсом благотворительный фонд, призванный выплачивать рабочим пособия в случае травмы или болезни, а также поддерживать сирот, чьи отцы протрудились здесь дольше десяти лет. Пусть сами зарабатывают себе на хлеб – не хватало еще тратить на них деньги, которые по праву принадлежат ее дорогому Джимми. Вообще, она относилась к категории дам, считавших себя сведущими абсолютно во всех вопросах, и достаток позволял ей поддерживать приятную иллюзию хотя бы в собственных глазах. Например, миссис Уоткинс прекрасно давалось воспитание. В этой области она была особенно сильна, и подтверждение тому являл собой ее единственный отпрыск – плаксивый неповоротливый малый, как огня боящийся сверстников.

– Вы неудачно выбрали помещение для школы, – сказал она назидательно. – Очевидно, сквалыга Брикмэн подсуропил вам дом, скрыв от вас его гнусное прошлое. Если бы вы посоветовались со мной…

– Отчего же? Мистер Брикмэн все рассказал мне как есть.

– И вам известно о злодее Фултоне, о его вульгарной супруге и о призраках и чертовщине, творящейся здесь по ночам?

– Известно, но я намерен дать ему новое назначение и новую судьбу. В доме, где эти несчастные сгорели во взаимной ненависти, начнется интересная осмысленная жизнь, цель которой – стремление к познаниям. Тут воцарятся взаимопонимание и дружба.

– К сожалению, в нашем приходе не так много порядочных семейств, и я советую вам осуществить тщательный отбор.

И она предупредила, что ей не хотелось бы вновь видеть своего сына за одной партой с оборванцами. Она готова поддержать инициативу Эдмунда, а его долг – оградить детей достойных горожан от уличного отребья, которому все равно место на виселице. Столь запущенное здание нелегко будет привести в надлежащий вид, а ее Джимми привык к удобствам, поэтому миссис Уоткинс положила на стол пачку денег – на обустройство, но Эдмунд от них отказался.

– Учитель, не нуждающийся в деньгах, – вот так новость! И какое же жалованье вам назначили, что вы так независимы?

Эдмунд едва заметно улыбнулся:

– Видите ли, миссис Уоткинс, жалованье я назначаю себе сам.

– То есть как это сам? Что вы имеете в виду? – она сочла его слова за неудачную шутку и, не дожидаясь объяснений, продолжила. – Учтите, вам крупно повезло, не у каждого есть возможность да и желание помогать народным школам. Мне и самой легче было бы взять гувернантку, но эти бездельницы всегда чересчур много мнят о своем происхождении и манерах.

– Не у каждого есть возможность делать то, что велит ему его сердце. Я же из тех, кому повезло, а потому, пожалуйста, не утруждайте себя более заботой о моем финансовом благополучии.

– Странно. Первый раз вижу человека, которому не нужны деньги. Ну и какая вам выгода от вашего бескорыстия?

– А от бескорыстия, по-вашему, может быть выгода? Или вы полагаете, что я оторвался от охоты на лис, пикников и званых вечеров в поисках выгод?

– Но что-то же вы хотите выиграть либо доказать, иначе какой в нем прок? Наверняка вы стоите на своем ради какого-то преимущества.

– Вы правы, преимущество у моей школы будет и немалое. Ее двери будут открыты для всех окрестных мальчишек, каждый из них встретит здесь радушный прием, независимо от доходов семьи.

– Вы в своем уме? Вы хоть представляете, что за публика к вам явится?

И она принялась доказывать Эдмунду, что такого сорта ученики спалят школу на второй же день, а самого его угробят, если, конечно, они вообще придут на занятия. С привидениями не шутят, и, скорее всего, школа будет пустовать. Они препирались довольно долго, общего языка так и не нашли и остались крайне недовольны друг другом.

– Если вы, молодой человек, вообразили, что сможете обучать детей нашего прихода, не принимая к сведенью пожеланий их родителей, так знайте – ничего у вас не получится. Дурная затея привечать кого попало не доведет вас до добра, ваша юношеская самонадеянность будет посрамлена и вы потерпите фиаско, – заявила миссис Уоткинс на прощание.

Эта последняя фраза больно задела Эдмунда. Что если и вправду предрассудки одержат верх над его начинанием, и детвора побоится сюда приходить, а взрослые примут его в штыки? Тяжелые мысли вернее всего разгоняются в работе, и Эдмунд углубился в нее. Ему казалось, что лучше него никто не отремонтирует школу. Он хотел все здесь сделать своими руками. Конечно, родные и это приняли бы за чудачество (ни легче ли нанять рабочих?), но Эдмунда с детства раздражало ощущение беспомощности. Он стремился всему научиться сам, и сейчас его умения были как никогда кстати. Ближе к вечеру Эдмунд решил заняться окнами. Забрызганные грязью и дождевой водой, они утратили прозрачность, и их необходимо было хорошенько вымыть. Эдмунд много раз видел, как это делает служанка, и не считал себя бестолковее Фиби. Между тем двое беспризорных, Элф и Кортни, обшаривали пустырь. Поживиться здесь редко чем-либо удавалось, но сами визиты сюда укрепляли их авторитет. Улица, на которой они обосновались, была самой широкой в приходе, к тому же на ней стояла пожарная каланча, а это не пустяк и кое к чему обязывало. Не сказать, чтобы они совсем не боялись привидений. Разумеется, немножко побаивались, но храбрились. Кортни залез двумя ногами в рваный сапог и бесшабашно прыгал в нем прямо перед окнами злополучного дома, а Элф веселился, примеряя на голову ржавую кастрюлю. Вдруг чумазая его физиономия исказилась от ужаса.

– Что с тобой? – спросил Кортни, перестав прыгать.

Он молча показал на дом, и приятеля его тоже пробрала дрожь. В окне они увидели мужчину. Это явно был убийца Фултон. Он рассердился на них за непочтение и пришел по их души. Мальчишки спрятались в дырявой кадке из-под огурцов и притихли.

– Ну где он там?

Элф недоверчиво протер ярко-синие глаза черными как сажа кулаками:

– Кажется, окно моет.

– Не может быть, – над кадкой вырос белесый хохолок Кортни. – Слушай, и правда.

– Я понял, это не призрак, – заговорщически прошептал Элф.

– А кто?

– Это человек.

– Ты уверен?

– Может – да, а может – нет. Я точно знаю, что призраки светятся в темноте. Надо дождаться сумерек.

– А по мне, так текать надо.

– Что, струсил?

– Я струсил? – возмутился Кортни, но устроить драку ему помешала теснота.

– Ну не я же, – усмехнулся Элф.

– Ты говори, да не заговаривайся. Спорим на три пенни, как только стемнеет, я сам войду в дом и все выясню. По рукам?

– По рукам.

Мальчишки просидели так пару часов, и за это время то ли сами они растолстели, то ли кадка сузилась, но вылезти из нее они не смогли.

– Заколдовал, каналья, – обреченно произнес Кортни. – Я говорил, текать отсюда надо. Вот что теперь делать? Что?

… Эдмунд умаялся не на шутку. В спальной на втором этаже, где стоял страшный кавардак, он соорудил из ящиков подобие чайного столика и отдыхал в старинном плюшевом кресле, оставшемся от прежних хозяев. В бронзовом, покрытом патиной подсвечнике горела свеча. Эдмунд задумчиво смотрел на пляшущий язычок пламени и мечтал о будущем, как вдруг с пустыря донесся пронзительный детский крик. Мальчишки, пытаясь высвободиться, в панике раскачали кадку, так что та грохнулась, окончательно их перепугав, только и всего, но Эдмунд не знал, в чем дело, и у него перехватило дыхания. Что там происходит? Терзают ли детей бездомные псы, каких здесь бродят тучи, или их мучают двуногие злодеи? И он, не мешкая ни секунды, бросился на помощь, прихватив молоток. Он бежал при свете луны, без жилета, в домашних фланелевых брюках и рубашке навыпуск, трудно сказать, был ли он похож на призрака, но на одержимого белой горячкой – точно. Он бежал и кричал:

– Держитесь! Я здесь! Где вы? Где же вы? Отзовитесь! – и вдруг остановился в растерянности. – Ой, кто вас сюда засадил? Да не рвитесь вы оба сразу, вылезайте по одному. Что вы делаете здесь в такую поздноту?

Эдмунд помог ревущим мальчишкам выбраться из заколдованной кадки, и они поведали ему начистоту, в какой угодили переплет. Их новый знакомый оказался молодым и веселым и сразу расположил их к себе. Он пригласил их в дом, напоил чаем, промыл Кортни рассеченную при падении бровь и наложил на нее повязку. Если бы мальчишкам сказали с утра, где они будут гостить вечером, они бы ни за что не поверили, да и Эдмунд иначе представлял себе первую встречу с учениками и чувствовал себя неловко – не пристало учителю бегать по ночному пустырю, – но беспокоился он зря. Элфа и Кортни он вызволил из беды, а они умели ценить добро и на следующий же день пришли ему помогать. «Что, всезнающая миссис Уоткинс, – одно очко в мою пользу», – подумал Эдмунд.