– Подвезешь любимого мужа до театра? – машину водила исключительно Лана. Они договорились перед свадьбой: каждый покупает автомобиль на кровно заработанные. Жена и купила. У Рублева с тех пор нужного количества денег не было ни разу. Он очень рассчитывал на грядущий успех «Отелло», а пока ездил на общественном транспорте.

Кое-кто скажет: столь рациональный подход не к лицу семьям, где живет настоящая любовь. Знаете что? Кое-кому лучше заткнуться. Коля любил жену. Сильно. Вообще перестал смотреть на других женщин. Это с его донжуанским списком! Пять лет счастливого брака, ни одной измены. Ну, практически.

– Подвезу. Но сначала в душ! От тебя несет, как от бомжа, – сморщила носик супруга. – И надо в аптеку заехать. Аспирин купить. Голова-то болит?

«Несет, как от бомжа»…

Он снова и снова прокручивал в голове вчерашний кошмар. Прислушивался к внутренним ощущениям. Там, внутри, маленькое темное чудовище сыто похрапывало. Его присутствие пугало актера, но с каждой минутой все меньше.

– Не верю! – отчеканил режиссер.

Сам в жизни не сыграл ни единой роли. А других учит.

– Не верю, Коля! – Цукатов потянул руку к подбородку, но потом решил объяснить спокойно. – Ты ее душишь, а сам кривишься. Противно тебе. А должен быть фонтан ненависти. Нельзя на вытянутых руках держать ее шею. Навались, покажи припадок ярости. Чтоб аж руки дрожали!

Рублев мысленно давил на кнопку. Эмоции включались. Но не те. В момент «убийства» на сцене к горлу подкатывала тошнота. Руки дрожали, но совсем по другой причине: страх потерять роль, загубить карьеру и стать посмешищем всего театра перестал маячить далеким облачком на горизонте. Висел прямо над головой огромной тучей. Давил, давил… Но та самая тьма, что затопила его душу до краев прошлой ночью, все не приходила.

– Все свободны, кроме Отелло и Дездемоны, – режиссер уселся поудобнее в любимое кресло. – Будем пробовать, пока не получится!

И они пробовали. Три дня. Цукатов неожиданно гасил свет: требовал играть на ощупь. Заставлял актрису оскорблять партнера последними словами. Разбирал с Колей внутренние противоречия мавра. Кряхтел, сетовал: «Ради чего я это терплю?!»

– Получается. Есть проблески, – хотя голос режиссера вовсе не лучился оптимизмом. – Но, видишь ли, вы, молодые да ранние, торопитесь попасть в кино. А вас там портят. Дают ложную уверенность: если сразу не сыграл, переснимут. Второй дубль, третий. Десятый. Они потом при монтаже выбирают лучший. А в театре ты играешь в режиме нон-стоп. Причем пьесу, которой уже четыреста лет. Сюжет ее знают давным-давно, но смотреть все равно ходят. Деньги в кассу несут! Знаешь ради чего? Зритель хочет сопереживать. А для этого ты должен переживать. Страсть, эмоции… Эх!

Цукатов отмахнулся, как от назойливого комара. Хотя Рублев и не собирался возражать. Актер замер в предчувствии чего-то крайне неприятного. Тут оно и обрушилось.

– Я не имею права рисковать премьерой. Завтра ввожу на главную роль Васю Алмазова. Видел лет пять назад дипломный спектакль, он как раз Отелло играл. Такого зверя в финале выдал – загляденье! Сразу хотел позвать именно его, если бы не моя… В смысле, твоя Светка…

Режиссер смутился, закашлялся. Но Коля не реагировал. Внутреннее чудовище тонуло в океане жалости к самому себе. Барахталось, сучило лапами, но все-таки шло на дно. Возник шанс ухватиться за спасительную соломинку «моя… твоя…» Но Цукатов сломал ее с хрустом:

– Переходишь во второй состав. Ищи себя, наигрывай и докручивай. Буду выпускать на сцену, по возможности, чаще…

Ага. Раз в месяц. По понедельникам. Знаем мы эти вторые составы.

Домой идти не хотелось. Пить тоже. Рублев вышел из трамвая у Останкинского пруда. Купил на остановке пончиков, сел прямо на траву и затосковал. Он успел мысленно перебрать варианты, которые останутся без премьеры. Сериал о военной разведке, где герой погибнет в первой же серии. Два рекламных ролика для телевидения – про геморрой и выборы. Плюс звали озвучить аудиокнигу, но там вообще копейки…

Он решил стать актером, потому что с детства верил: это самый легкий путь к славе и успеху. Усы, шпага, тысяча чертей. Со стороны все кажется простым. Научился петь чисто, двигаться пластично. А потом – щелк! Ты вдруг понимаешь – этого мало. Сотни молодых дарований лезут на гору, толкаясь локтями и не оглядываясь на тех, кого попутно столкнули в пропасть. До вершины добираются единицы. Но даже если ты оседлал перевал – расслабляться рано. Следом карабкаются новые полчища собратьев по цеху. В детстве бывало, ватага мальчишек возится у ледяного склона. Вскинешь руки и закричишь в полный голос: «Я царь горы!» – потом и в сугроб лететь не так обидно.

А у него не получилось стать царем. Поскользнулся за пару шагов до триумфа. Наверное, потому, что всегда воспринимал актерство только как профессию. Работал от третьего звонка до последнего занавеса. Дальше – тишина. А театром надо жить, круглосуточно ощущая блеск огней рампы.

Вот Василич играет, не переставая, круглые сутки не снимает маску. Создал образ, который нравится и ему, и публике. Сам забыл, наверное, когда расслаблялся и жил по-настоящему. Без оглядки на зеркало. Если магия театра так затягивает, то может бросить все, пока не поздно?!

Или, зачем далеко за примерами ходить, – Лана. Она постоянно «держит зрителя». Паузы, вздохи, мимические этюды. Молоко в магазине покупает, будто сдает у кассы экзамен по актерскому мастерству. Ухаживания будущего мужа принимала лишь в достойных момента декорациях. Вензеля на скатерти, белые голуби… Вспомнилась лодочка на этом самом пруду. Коля тогда признался в любви. Бледнея и экая. А актриса в ответ начала читать стихи…

Имя себе искалечила, чтобы звучало необычно. Разрубила пополам. Свет выбросила, Лану оставила. Фыркала в лицо родной матери, если та вдруг называла ласково, как в детстве – Светуля. Даже мужу запретила подобные вольности. Только Цукатову прощается сей грех. Но он давний друг, помог дотянуться до звезд. Благодаря протекции режиссера и в голливудских титрах появится Lana…

– Дядя Коля!

Актер не обернулся. Не было у него племянниц, да и голос не знакомый. Но кто-то потрепал за плечо.

– Дядя Коля, вы меня не узнаете?

Блондинка. Что-то неуловимо знакомое в ее лице. Смешная щербинка между передними зубами. Он точно ее видел, но где? Когда?

– А так? – девушка стремительным движением собрала волосы в два смешных хвостика. Они топорщились, как луковые перья у мультяшного героя.

– Полинка-Чиполлинка! – актер, вскочил на ноги и сгреб ее в объятия.

Девочка из далекого прошлого. Дочь соседа по лестничной клетке в Новгороде, где родился и вырос корифей столичных театров Николай Рублев. Ладно-ладно, не время для мемориальных досок. Выросла малютка. Уезжал покорять Москву, Полине было лет семь или восемь. А сейчас почти девятнадцать.

– Летит же время!

Гуляли долго. Недоеденный пончик раскрошили и бросили вечно-голодным останкинским уткам. Побродили по парку, обсуждая новости родного городка. Попутно перешли «на ты», хотя Полина сильно смущалась поначалу, но вскоре осмелела и взяла Рублева под руку. Девушка приехала в Москву учиться на стоматолога. Профессия денежная, а выучить надо всего-то тридцать два зуба! Даже меньше, они же растут симметрично.

К дому, где Полина снимала угол у матроны преклонного возраста, подошли за полночь.

– Лифт не работает, а мне на десятый этаж топать, – она все еще держала Колю за локоть и не спешила прощаться.

Ох уж этот его внутренний магнит. Да, если играть только героев-любовников, напрягаться бы не пришлось. Почему ему достался Отелло, а не Ромео?! Было бы проще. Хотя не факт…

Опять задумался. Что там говорит юная красотка? Эй, говорит, о чем задумался… Дрожит на ветру, ночи-то все холоднее. А она в легком платьице. Рублеву не хотелось отпускать девушку. Никакого сексуального подтекста – актер цеплялся за нее, как за лучик из доброго прошлого. В котором не нужно было заставлять себя жить чужими эмоциями и страдать оттого, что ты недостаточно черен душой для роли мавра.

– Давай провожу до квартиры, – предложил он. – Мало ли, вдруг хулиганы на лестнице поджидают.

– У нас пенсионеры да семейные. Один подъезд. Почти всех знаю, – улыбнулась Полина. Но тут же посерьезнела. – Хозяйка запрещает гостей приводить, чаем угостить не смогу.

Рублев кивал в ответ, но думал совершенно о другом. Хотелось рассказать ей все, вывернуть душу наизнанку – пусть увидит те черные дыры, прожженные из любви к искусству. Пусть рассудит здравомыслящий, нормальный человек: стоит ли оно таких жертв…

Полина ткнула кнопку лифта. Наудачу. Ни гу-гу. Коля мельком прочитал объявление: «Открывайте двери в шахту лифта только убедившись, что кабина находится на вашем этаже!» Антиквариат, их почти не осталось в Москве. Меняют на новые, более надежные и безопасные. Чтобы не рисковать.

Как Цукатов с премьерой…

Почему нельзя выбросить эти мысли из головы?! Хоть на пять минут. Спокойно идти по лестнице, любоваться точеной фигуркой девушки. Которая мурлычет какую-то песенку и после каждого пролета оборачивается. Актер загадал, что Полина поцелует его на пятом этаже. Ошибся. Случилось это лишь на седьмом. Не доходя до площадки с квартирами, вдали от посторонних дверных глазков. Она прижалась всем телом, зажмурилась. Потом выдохнула прямо в ухо Рублева:

– Знаешь, а я ведь с детства в тебя влюблена!

Вот в этот момент Коля решился. Сжал ее руку в своей ладони и шепнул в ответ:

– Я убил человека!

Полина отшатнулась так резко, словно в лицо ударил прожектор. Хотя было наоборот: актер обрушил на нее всю тьму, накопившуюся за последнюю неделю. Сбивчиво, горстями сыпал мысли, страхи, амбиции и страшные факты. Заглядывал в глаза, надеясь обнаружить там намек на понимание или, хотя бы, снисхождение. Рублев верил, что обрел родственную душу, а она…

Отступила на шаг и прижалась спиной к перилам. Вытянула вперед обе руки в защитном жесте.

– Не подходи. Я закричу!

Жесткость, с которой это прозвучало, не оставила иного выхода. Зверь вырвался на волю. Мавританский лев. Эмоциональный переход произошел моментально – в лучших традициях театральной магии. Но актеру было плевать на сценический успех, систему Станиславского и другие иллюзии. Он боролся за собственную жизнь и свободу. Нельзя позволить, чтобы Полина раскрыла его страшную тайну.

Резким рывком Коля крутанул девушку, будто они танцуют танго. Развернул спиной к себе. Обхватил за талию, блокируя руки, сдавливая изо всех сил. Широкой ладонью другой руки закрыл ей рот и нос. Полина невнятно мычала, пыталась вырваться. Вцепилась зубами в его палец, прокусила до крови. Актер, почувствовав ту самую щербинку, чуть не дрогнул…

Она из последних сил боднула Рублева затылком в грудь. Затихла. Повисла на его руках тяжело и безжизненно. Как мокрый чехол от дивана, который ему приходилось выжимать – не было денег сдать в прачечную. Но теперь-то финансовые проблемы позади. Успех не за горами. Ведь не актер сейчас совершил убийство, нет. Это сделал его герой, с которым наконец-то удалось нащупать полный контакт!

В висках перестало гудеть, схлынул адреналин. Жуткое чудовище заползло в ту нору, которую выкопало глубоко в подсознании. Включился разум, у Коли началась вполне понятная паника. Что делать? Шекспир легко решал подобные проблемы. Пишет в конце пьесы: унесите трупы! И вся недолга. Если откроется дверь квартиры или кто-то выйдет из лифта… Дальше премьеры будут только в тюремном драмкружке.

Точно! Лифт. Не поедет до утра. А двери в шахту открываются на любом этаже. Рублев подтащил тело на несколько ступенек и оказался на площадке седьмого. Дернул серую ручку, потянул створку, – до чего противно скрипнуло, не услышал бы кто. Вроде тихо, никакого шевеления в квартирах. Ни шепотка! Скорее. Скорее…

Он ожидал дикого грохота, которые перебудит всю округу. Погони с собаками. Выстрела в затылок. Обошлось. Никто не заметил актера, когда тот уходил. Дом провожал его пустыми глазницами темных окон. Такая же тьма расползалась внутри – заполняя сердце, вливаясь в мозг. Поддавшись ее влиянию, Рублев написал жене СМС: «Уговори Цукатова дать мне последний шанс на генеральной репетиции».

А потом разрыдался.

– Не-не-не. Слишком рано, Коля! Слезы, раскаяние и прочая ботва должны быть несколько позже, – огласил Цукатов приговор из своего седьмого ряда. – Но в остальном гениально. У меня аж мороз по коже пробежал. Прекрасная идея – душить Дездемону в черных перчатках. Белый мавр, а его руки делают темное дело. Браво!

Он подкрепил свои слова аплодисментами. У актеров на сцене отпали челюсти: мэтр еще никого не награждал столь щедро. Миг триумфа. Дожили!