печень трубадура

Сначала я подумал, что в ведерке олифа или древесный лак. Утром я спускался с пятого этажа новой квартиры, а ведро стояло в аккурат между третьим и четвертым. Я не выдержал, наклонился и понюхал, − в ведре было вино. Я лакнул его. Портвейн. Не самый лучший, но и не мерзок.

Даже не думая о последствиях, я молча взял ведро, спустился во двор и пошел дальше. Шел и думал, если кто окликнет, отхлебну, сколько смогу, поставлю ведро и дёру. Так я прошел пару кварталов, ожидая оклика в спину, как выстрела. Потом сел в незнакомом дворике и поставил ведерко перед собой. Просто сидел, смотрел на него и улыбался, как дурачок. Чудеса, да и только.

Окунувшись с носом в ведро, я наконец-то попил оттуда, как из маленького озерца. Встал и опять сел. Куда же, подумал я, идти с полным ведром портвейна. Хотя можно было никуда не ходить, нырнуть в ведро и плавать там рыбкой. Наверху знали, что я большой поклонник органических соединений алифатического ряда и всегда мечтал о винных реках, бьющих прямо из-под земли, о дожде и морях из вина. И вот мечта начала сбываться.

Прихватив ведерко, я не спеша двинулся на прогулку, стараясь не выходить на большие перекрестки. Время от времени я останавливался в укромном местечке, делал несколько глотков и шел дальше. Было не просто хорошо или очень хорошо, я чувствовал себя так, словно с этого дня зачислен на ангельское довольствие, и мне полагались в достатке вина, хлеба и зрелищ.

На серой стене, возле которой я остановился выпить, кто-то вывел оранжевой краской «here is fun» и пририсовал стрелку, указывающую − стену нужно обойти.

Я так и сделал.

Обошел здание и обнаружил несколько столиков − небольшое уличное кафе для работников офисов, занимающих первые этажи. Столики пустовали, лишь за одним сидела молодая женщина и пила какую-то шипучую гадость, закусывая фисташками.

Бывало я приставал к женщинам на улице для знакомства, навязывая себя. Но чаще я их гипнотизировал, как удав. Сейчас я сам замер и чуть не выронил ведерко. Сомнений не было, я опять наткнулся на неуловимый призрак женщины своей мечты. Мне и раньше они встречались, но исчезали, прежде чем я успевал объясниться. Или принимали мифический образ какой-нибудь Мэрилин, Риты, Умы, Милы…

В этот раз она находилась в двух шагах и не спешила уходить. Я решился сделать комплимент, но, подойдя ближе, растерял запас куртуазной словесности. Догадливости хватило лишь на то, чтобы поставить перед ней ведро и галантно предложить:

− Предлагаю выпить за встречу. Это чудо!

− Вы кто? − испуганно спросила женщина.

− Трубадур.

− Кто?

− Тру-ба-дур. Как Гираут де Борнель из округа Эксидайль, у которого не было ни гроша за душой, а он умудрялся проводить все свои дни в кабаках да при дворах богатых сеньоров, служивших его покровителю герцогу Лиможскому. Мужчина прославлял чужих дам и бродячую жизнь.

Молодая женщина поморщилась и сделала движение встать.

− Извини, я сегодня выиграл ведро вина на ярмарке, − доверительно сообщил я. – И потерял голову от везения, потому что сегодня, кажется, мой день.

Она поднялась, но не уходила.

− Как тебя зовут? Скажи, − упрашивал я, чувствуя, что не внушаю доверия. − Оставь хотя бы номер телефон.

− Меня зовут Юлия, а номера я не оставлю. Ты странный…

− Оста-а-авь. Оставь обязательно!

− Зачем?

− Я исполню любое твое желание, − твердо пообещал я. − Какое твое главное желание?

− Уехать в Париж.

− Считай, что ты уже там.

Она улыбнулась, вырвала из блокнота листок, написала номер и протянула.

− Вот, − сказала она. – Удачи.

И пошла.

Я смотрел вслед молодой женщине, видел, как качаются бедра, и влюблялся, влюблялся, словно падал на дно своего ведерка. Хотя, возможно, у меня просто крыша поехала от выпитого. Свернув за угол, я помочился и положил бумагу с номером поближе к сердцу. Потом, подумав, нежно потерся об неё х*ем и опять положил к сердцу. Вздохнул и так, оставшись с расстегнутыми штанами, припал к краю ведра, опустошив на четверть.

− Как не стыдно, молодой человек, − запричитал за спиной старческий голос.

− Мне стыдно, правда… Но сейчас я не человек.. Я рыба-анабас, пьяная-пьяная… − задумчиво проговорил я, застегивая ширинку,

Хлопнула дверь.

− Сумасшедший, − пожаловалась кому-то старушка.

У меня кольнуло в печени и я, не глянув в сторону недовольных жильцов, пошел дальше. Бухлишко сыграло злую шутку, мой корабль сходил с рельс, я шел на дно. Беспечная игра с Бахусом не проходит бесследно. Только в одном случае из ста угадываешь в своем отражении рога и хвост, в остальных тебя водят за нос до тех пор, пока не подвесят над пропастью, а потом прилетит большая птица и склюёт печень.

Начинало подташнивать. Срочно требовалось поделиться с кем-нибудь своим богатством. Кто угодно − лишь бы в компании, я был готов распивать вино с сатирами. И они не преминули появиться. Их было трое. Хитрецы знали, чем угодить, чтобы содержимое ведра перекочевало в их глотки.

Вино требует песен, и сатиры пели всё, что я хотел услышать. Они дружно затягивали песни о моряке на деревянной ноге, о сладкой Дженни. У них не возникло бы трудностей с репертуаром, попади они к эскимосам или на вечеринку в другую галактику. Сатиры играли в местном кабаке, имели человеческие имена, модные прически, перстни и серьги в ушах. Стоило им взяться за инструменты, как на слушателей нападало желание веселиться и прожигать жизнь.

В обнимку с сатирами я шел по городу, утверждая, что каждый имеет право сойти с ума, как ему заблагорассудиться.

− Еще глоток-другой и мы доберемся до тайников сознания, где хранится любовь ко всему сущему! Суть настоящей свободы! – вещал я.

Сатиры кивали, шарахались прохожие.

− Нам нечего скрывать, мы стали частью природы, − говорил я.

Сатиры громко смеялись.

− Кто сказал, что дни трубадура сочтены только потому, что он подставил свой парус под безрассудный пьяный ветер? – спрашивал я, теряя сознание.

− Никто так не скажет. Давай выпьем еще, − говорили сатиры где-то вдали.

− Где я? – очнулся я. − Ведро еще не опустело?

Мы валялись на лужайке в парке, а с нами еще две молодые женщины. Сатир подмигнул, схватил ведерко и исчез. Пока я судорожно курил сигарету, вспоминая, что же было − как мы здесь, он вернулся с полным ведерком вина.

Женщины захлопали в ладоши, одна из них обернулась ко мне и, хитро прищурившись, проговорила:

− Мы слышали, ты трубадур. Что-нибудь скажешь по этому поводу.

− Вина чрезмерно не бывает, пока хоть кто-то наливает, − сказал я и нырнул в ведро.

− Ты, наверное, много сочиняешь о любви? − спросила вторая женщина, когда я вынырнул.

− Да, − охотно поддержал я беседу. – Сочиняю я много. Но порой не разберешь, кто напевает в ухо ангел или демон. Впрочем, зеркало никогда не ищет нас, мы сами заглядываете туда, чтобы увидеть нечто похожее на правду.

Женщина с улыбкой покачала головой, давая понять, что не поняла моего бреда, и сказала:

− Что ж, раз тебя одолевают такие мысли, значит, ты что-то знаешь о жизни.

− Да нет, ни хрена я не знаю. Просто я псих, и гляжу на мир боковым зрением.

Эти слова не понравились женщине, она поморщилась.

− Но тебя я вижу хорошо, ты прекрасна, − добавил я.

Женщина улыбнулась. Хотя прекрасной она могла показаться только после доброго глотка вина.

− Ну что, поедем к тебе? А то можем и ко мне, − предложил я. – Зови меня Мирон, или Бражник. Как тебе больше нравится.

Сатиры дружно засмеялись, наблюдая, как я полез к женщине целоваться и упал.

− Успокойся, − сказал один из них. − Это женщина моя.

− Какая мне разница, чья она, − бормотал я, пытаясь подняться. – Если она не прочь развлечься со мной, то это наше дело. Что ты лезешь?

− Выпей-ка лучше еще вина, дружок, − сказал сатир.

И силой окунул мою голову в ведро.

− Теперь у него будут другие заботы, − услышал я издалека.

Не знаю, что имелось в виду, но моей единственной проблемой стало то, что я не мог вынырнуть, как ни старался. Меня окружал винный кошмар, внутри него играла музыка похожая на «Soul desert» группы Can.

Вынырнул я на другом конце города. Я стоял на краю тротуара у самой дороги, где проносились машины. Чей-то плеер в ушах, в руках ведро, на дне плескалось вино. Редкие прохожие обходили меня стороной, как чумного. Заглянув в ведерко, я увидел отражение, оно выглядело подозрительно и маниакально, такие рожи встречаются на свалках у парней, выискивающих в кучах мусора какую-нибудь дрянь.

Меня мутило и лихорадило, я плохо соображал, куда и зачем иду. Тело отказывалось повиноваться разуму, оно явно хотело от него избавиться. Попив вина, я понял − снова погружаюсь, не надеясь спастись, словно шхуна, получившая кормовую пробоину. Впрочем, о спасении я и ни думал, потому что, вообще, ни о чем не мог думать.

Что заставляло так пить? Хм. Ну, допустим, я пил поменьше, чем старина Чинаски, поменьше извергающейся мочи и блевотины, но я дышал ему в самый затылок. Думаете, я хотел стать таким же крепким поэтом, как он? Нет. Может, мечтал о том деньке, когда объявлю, что обошел Хэнка по количеству выпитых бутылок? Тоже нет. Просто моя жизнь кружилась в спирали праздничных рюмок, и я доверял им.

Пить нужно с душой. Что хорошего в отутюженной рубашке, если она одета на мертвеца? Ничего. Она так же мертва и холодна. Что таит вино, вливающееся в мертвое горло? Ничего. Дешевая смазка, одна механика и никакой души. Дело в том, с каким настроением ты открываешь бутылку. Исчезновение происходят между дном последнего стакана и самым темным поворотом самого заброшенного уголка души. Там, где ничего нет, − там можно все.

− Давай обоссым его, − услышал я откуда-то сверху.

Я лежал в темноте на краю пустыря, надо мной стояли два подростка. Один из них наклонился и попытался одеть мне на голову пустое ведро. Я схватил его за горло и зарычал. Подросток вырвался и отскочил, второй бросил в меня обломок кирпича. Тогда я проорал всё, что о них думаю. Это было неприятное зрелище. Они покидались еще и ушли.

С трудом я поднялся, сделал несколько десятков шагов, споткнулся и выкатился на грунтовую дорогу. Мне было все равно, в какую сторону идти, но громкие возгласы за спиной заставили спрятаться в кустах на обочине. На дорогу выбежали четверо возбужденных подростков с палками, они посовещались и разбежались в разных направлениях.

Немного полежав, я пополз прочь от дороги.

Ночные призраки чудом доволокли меня до знакомой двери в городской трущобе недалеко от ипподрома. За дверью было шумно, там громко пели и танцевали, я толкнул дверь и ввалился в дом. Здесь веселились не первый день, горы бутылок и пьяных тел. Воняла перегаром и табаком, иногда долетавший в окно запах свежего навоза и то был приятней. Никто не удивился моему появлению и потрепанному виду, мало чем отличавшемуся от окружающих.

Только я хотел рассказать свою историю, как мне налили, я выпил и перестал владеть языком. Еще долго я что-то бессвязно кричал и танцевал, стараясь разглядеть лица, но мир крутился каруселью звуков и мутных картин.

Неожиданно всё оборвалось и стихло. Я увидел чудовище с красными горящими глазами, оно выбралось из темноты и набросилось на мою плоть, пытаясь сожрать самое вкусное − печень и сердце. Я брыкался, пока ужас, возросший до крайних пределов, не прервал жуткое видение.

Будто кто-то стукнул по голове, и я открыл глаза, вздохнул и больше не смог закрыть веки, они слезились. Кто-то склонился надо мной.

− Кто ты? − испуганно спросил я.

− Это я, Лесник, − представилась тень.

− Фуф, Лесник, − облегченно вздохнул я, погладив сердце. − Привет. Ты что здесь делаешь?

− Вообще-то, я у себя дома.

− Повезло. А я как здесь?

− Хм, − многозначительно хмыкнул Лесник.

Под таким «хм» могло подразумеваться что угодно. С Лесником мы познакомились в общежитии пединститута, куда мы с другом лазили на свидания с первокурсницами. Мы столкнулись с Лесником на пожарной лестнице, где он хотел оторвать кусок арматурины, чтобы наказать обидчиков, не пустивших его внутрь. Дрался он плохо, но не сдавался никогда. Вид у него был дремучий, разбитной, как из лесу вышел. Он сам был − та еще оторва.

− У меня было ведро вина… − начал я.

− Тут оно.

− Где?

На столе у изголовья, словно дорогая ваза, ждущая охапки цветов, стояло моё ведро. Ну не совсем моё, поменьше и другого цвета.

− Полное вина? − тревожно спросил я.

− Да, − радостно подтвердил Лесник.

− Ты понял? Оно не заканчивается.

− Конечно, раз ты в него постоянно подливаешь.

− Как это?

− Не помнишь?

− Нет.

− Ты покупал вино в бутылках и сливал в ведро.

− Ерунда какая-то… А деньги откуда?

− Выпрашивал у ларька, рассказывая, что ты морячок со шхуны, ушедшей на дно в море Бахуса. Великолепно рассказывал! Все смеялись, а один мужик сунул денег, ну и я добавил, а ведро в песочнице нашли.

− Глупо.

− Может быть, и глупо, но с этой глупости мы имеем полное ведро вина.

− Ты один дома? Это точно ты? Наклонись ближе, что-то я тебя плохо вижу, глаза слезятся.

− Да, предки на даче, − вплотную приблизив лицо, сообщил Лесник, − иначе я бы тебя сюда не потащил с ведром вина.

Он исчез в темноте, чем-то погремел, включил свет в прихожей и вскоре появился со стаканами. Вид у него был жизнерадостный, словно мы собирались окунуться в источник вечной молодости. Мне даже показалось, он светился.

− Ты чего это? − невольно спросил я.

− Не знаю, ощущение, словно в космос стартую.

− Люди-то всё по космосам, а мой голосам, − передразнил я. − А сколько время?

− Скоро светать начнет.

В космос Лесник отправился один, на середине ведра его ступени оторвались, и он полетел. Меня вино не брало, и я засобирался домой.

− Отлей половину, − еле ворочая языком, попросил Лесник из далекого космоса.

− Держи, − поделился я.

Дома я стал приходить в себя. Пока отмывался, позвонил отец и спросил:

− Ты не забыл, что твоя неделя заканчивается?

− Как заканчивается?

− Так. Завтра-послезавтра занеси ключи. Понял?

− Понял. У тебя всё в порядке?

− Всё.

− И где ты был неделю? − спросил я у существа с безумными красными глазами в зеркале

Существо дико поозиралось, потом заглянуло в ведро. На дне плескалось чуть больше литра.

Я осторожно разделил содержимое на три равные части. Выпив первую порцию, я хорошенько отдышался, достал из чулана печатную машинку и попытался зарифмоваться. Но ничего не получалось, трижды я брал чистый лист и трижды выстукивал одним пальцем одну и ту же чушь:

нас имеют, как хотят – как щенят или котят

нас имеют каждый день – все, кому иметь не лень

Я плюнул на лист, скомкал и кинул на пол к остальным.

На кухне я сразу выпил вторую порцию и почувствовал, что я Уолт Уитмен, которого неожиданно придавило космосом, и ему стало тяжеловато жить под бременем вечности. И я настучал на четвертом листке:

сердце моё было брошено

в серную кислоту любви,

его перетерли на каменных жерновах одиночества,

душу, как старую тряпку, бросили в ноги бродягам -

всем одиноким несчастным безумцам,

казалось, во мне не осталось

ни капли дневного света,

казалось, во мне не звучало

ни ноты живого звука,

только немного звериной привычки -

цепляться за жизнь,

воздух глотать и пищу,

воздух и пищу…

даже инстинкт сохранения во мне

обратился в сломанный механизм,

и вместо радости жизни -

странное напряжение,

словно я один из поваленных высоковольтных столбов,

словно я огромное дерево,

что сломлено бурей,

вырвано с корнем и брошено в пропасть…

Тут я остановился и перевел дух. Меня вдруг растрогало, что я поваленный высоковольтный столб. Нахлынувшая волна жалости к себе и ко всем страдавшим и страдающим за любовь заставила разрыдаться. Слезы оставили кляксы.

Я сходил, ополоснул лицо, вышел на балкон и закурил. Внизу у детской качели стояли молоденькие студентки, тоже курили и болтали:

− Знаешь, Юлька, а он ничего этот твой однокурсник.

− Генка, что ли?

− Нет, Игорек.

− Аа. А мне Генка больше понравился.

− Ой, Юль, он так посмотрел на тебя сегодня после лекции.

Воспоминание обожгло меня: Юля! Надо немедленно исполнить желание − сделать всё, что в моих силах. Пусть она уедет в Париж. Я бросился к ведру, сцедил последнюю порцию и через мгновение, не успевая переводить дух, в две руки отпечатывал в пустоте: